Николай Ссорин-Чайков - Топография счастья
Мы видим, что на нашей карте уже не только общая точка исхода — система Просвещения, но и «этапы большого пути»: Индонезия, Индия и Сибирь, американская «глубинка» (глава Марии Золотухиной о деньгах и детях) и «американская мечта» российских сетевых торговцев (Дарья Терёшина). Эти и другие места, которым посвящены главы этой книги, — не культурные резервуары, которые подобны стоячим заводям и которые легко очертить контуром «страны и народы», а активные точки обмена, смешивания, слияния.
Ульф Ханнерс в своей работе, положившей начало антропологии глобализации, назвал современный мир «глобальной ойкуменой»[28], сознательно позаимствовав этот термин у Альфреда Кребера и диффузионистов начала XX века. Но дело не только в том, что некоторые понятия диффузионизма «работают» в изучении глобального культурного дрейфа. Наоборот, сам интерес к антропологии глобализации — это результат возрождения интереса к пространственным связям, и его можно назвать «новым диффузионизмом».
Обратим внимание, что антропология глобализации стоит на плечах постколониальных исследований, т. е. на исследованиях европейской территориальной экспансии Нового времени, а также на исследованиях этничности и национализма. Последние показали, что защита местной специфики — это не столько местная культурная реакция на имперскую и культурную экспансию, сколько заимствование современной западной матрицы этнической и национальной организации, созданной на Западе в эпоху Романтизма, иными словами — форма его культурной диффузии. В этих контекстах антропологическое внимание привлечено совсем не к «островам» культур, пока что не тронутых Западом или «современностью», а, напротив, к западным и современным культурным формам, которые глобально циркулируют, заимствуются, перерабатываются. Каналы и агенты этой диффузии в эпоху глобализации — не столько социальные группы, сколько сети. Арджун Аппадураи называет их гибкими шафтами (flexible scapes), от ландшафта (landscape) — этношафтами, медиашафтами, финансовыми шафтами (ethnoscapes, mediascapes, financescapes) и т. д.[29] Но каждый из этих шафтов, или потоков, — это не просто канал заимствования, это линия переработки, адаптации, преобразования. Таким образом, то, что я предлагаю назвать новым диффузионизмом, существенно отличается от диффузионизма рубежа XIX и XX веков. Это не исследование культуры путем сведения ее к точке заимствования, а рассмотрение исторически протекающего взаимовлияния и диалога. Как заимствование идей Локка в американской Декларации независимости и в понятии «американская мечта» является не просто копированием Локка, но и его модификацией, так же и линии связей в гетеротопии счастья — это именно линии связей, т. е. сложное сочетание единства и отличия. Рассмотрим теперь эту карту связей, или процесс диффузии, более подробно, с примерами из глав, которые составляют данную книгу.
Метаморфозы «американской мечты»
Достигнув высоты, он видит новый свет,Его несчастье в том, что здесь желаний нет.Что ж, — молвит он, — меня терзают подозрения,Мне душу жгут огнем мои же преступления,Вокруг меня стоит враждебная мне рать,Мне угрожает всё — и нечего желать!
Гельвеций. «Счастье».По Гоббсу, счастье «состоит в непрерывном движении желания от одного объекта к другому, так что достижение предыдущего объекта является лишь шагом к достижению последующего»[30]. Эти шаги предлагают пространственный образ. Это — карта пути, по которому следуют человек или его желание. Обладание может быть материальным, сексуальным, творческим, духовным, любым другим или всеми вместе взятыми. Но главное — не само обладание, счастье от которого преходяще, а движение, перемещение.
Эта линия рассуждения важна для двух линий развития социальной теории. Первая линия — это экономическая теория «маргинальной стоимости», согласно которой субъективная ценность одного и того же типа предмета, полученного при рыночном обмене, имеет неизбежную тенденцию к уменьшению[31]. Такова денежная ценность в компенсации за хорошее поведение детей, о чем говорит Мария Золотухина в главе о детях, деньгах и счастье в США. Денежное пособие, когда оно привязано к требованию вести себя хорошо, быстро обесценивается с точки зрения желаемого родителями результата, и если идти на поводу у детей, то надо платить им все больше и больше. Но на теории маргинальной стоимости построена и рыночная модель потребления и инновации. Например, мода постоянно подбрасывает новые модели и таким образом поддерживает постоянную неудовлетворенность и постоянный рыночный спрос. Другая линия — теория аффекта; она ведет свое начало от Спинозы и в последнее время привлекает значительное внимание антропологов. Аффект — это энергия, порождающая действие, часто несознательное. Но, как показывает Бриан Массуми[32], аффект невозобновляем. Совершить что-либо «в состоянии аффекта» можно только один раз. Жизнь наполнена аффективными стимулами, но они неравномерны и неповторяемы (допустим, купить «эту сумочку»). Аффект, таким образом, — это не постоянная сила гравитации, как желание и счастье у Локка, а подобный пунктиру переход от одного желания к другому. Как говорит Гоббс, если в этом перемещении человек успешен, он счастлив: «Постоянная удача в достижении тех вещей, которые человек время от времени желает, т. е. постоянное преуспевание, есть то, что люди называют счастьем»[33].
Именно постоянное преуспевание, в гораздо большей степени, чем однократный Клондайк, ассоциируется с «американской мечтой». Ее обыденное, повседневное понимание выражается в формуле «каждое новое поколение живет лучше предыдущего». Эта формула — о том же движении к счастью как о пунктирной линии во времени, понимаемом как прогресс поколений. Но каковы образы этого видения времени как преследования счастья? Поиск образов американской мечты в Google дает совсем не временной результат, а пространственный имидж: дом и автомобиль. За этим — уже пространственным — образом стоит целый мир пространственных понятий, и уже не времени Джефферсона, Франклина и Декларации независимости, а эпохи промышленника Генри Форда, лозунг которого — «автомобиль для каждого» — стал символом «американской мечты» XX века. В топографии счастья американского пригорода, «одноэтажной Америки» именно автомобиль соединяет дом с местом работы, с центрами для шопинга, кинотеатрами, прачечными и т. д. Одноэтажная Америка пространственно выражает при этом и темпоральность социальной мобильности, создание массового среднего класса.
Эта перспектива благополучия, в бесконечной временной перспективе неотъемлемого права человека преследовать счастье, открыта всем. Этнография автомобиля в главе Ростислава Кононенко — не об американцах, а о россиянах, но идиомы независимости, процветания и, самое главное, организации пространства узнаваемы именно в контексте глобальной диффузии образа «американской мечты». Скорость и индивидуальность движения в машине, а не в общественном транспорте предполагает не только топографию счастья «одноэтажной Америки», состоящей из линии «работа — шопинг — дом» (совсем счастье минус пробки), но и новое пространство, освоенное при помощи более дальних путешествий. Это пространство безгранично и открыто бесконечному потреблению и неувядающей новизне обладания. Автомобиль, таким образом, существенно перекраивает и дом, и мир, который оказывается по-новому открытым и советскому автомобилисту, отправляющемуся в отпуск в Крым, и постсоветскому туристу, берущему автомобиль напрокат в Испании или Таиланде.
Если автомобиль создает топографию счастья «одноэтажной Америки» в связях, направленных вовне, то деньги, которые даются детям среднего класса США, формируют эту топографию изнутри. Мария Золотухина описывает, как счастливые дети сбегаются к микроавтобусам мороженщиков, которые летом кружат по американским пригородам. (Продолжая ее анализ, отмечу, что мороженщики высвечивают и «территоризируют» пригороды, как осы территоризируют сад, являясь его топографической проекцией, согласно Делезу и Гваттари[34].) На тротуаре рядом с домом дети продают домашний лимонад и раскрашенные булыжники из своих садов. Они ходят (а часто развозятся мамами на машинах) по соседям, которым продают домашнее печенье для сбора средств на благотворительность. Не говоря уже о широко известном способе зарабатывания денег детьми в качестве разносчиков газет. Владимир Познер вспоминал на радио «Эхо Москвы», как владелец газетного киоска сказал ему, что платить ему не станет, но предложил по выходным и праздникам стучаться в дома соседей и представляться «я — ваш мальчик-разносчик» в надежде получить чаевые[35]. Эти практики участвуют в формировании особого социального пространства. Сложно себе представить российских детей, продающих что-либо соседям по подъезду. Топография американской мечты — это отдельно стоящий дом, машина, достаток и особая автономность соседей. И, как показывает Золотухина, соседи часто покупают лимонад и печенье — потому что отдают дань стремлению детей заработать собственным трудом.
