Жан-Поль Креспель - Повседневная жизнь импрессионистов. 1863-1883

Те, кто не был знаком с чувствительной и близкой скорее к сновидениям и мечтам, чем к миру грубого реализма, живописью Курбе, могли принять художника за забияку из пивной, ибо внешность его к этому располагала. Но вовсе не таким видели его два молодых человека — Клод Моне и Камиль Писсарро. Они всегда сидели в сторонке и слушали с интересом, смешанным с восхищением, рассуждения неряшливого старика, чье лицо, обрамленное бородкой, едва прорисовывалось в облаках дыма, подымавшегося над трубкой вишневого дерева. Моне и Писсарро, незадолго до того сошедшиеся в Академии Сюиса, находили время по-соседски заглянуть в кафе; уже тогда среди художников стало доброй традицией встречаться вечерком, чтобы посидеть за кружкой пива и поговорить о своем. Попыхивая трубкой, можно было многое узнать. У Моне были особые причины бывать в пивной: здесь, наблюдая знаменитостей, он мог заработать несколько десятков франков на изготовлении портретов-шаржей. В этом его можно считать предшественником Модильяни, который пятьдесят лет спустя в кафе «Ротонда» зарабатывал себе на жизнь карикатурами на завсегдатаев модных парижских кафе. Талант шаржиста позволил Моне уже во времена юности, в Гавре, не только добиться некоторой известности, но и заработать на поездку в Париж.

Став известным художником, склонный к морализаторству Моне, описывая в хвалебных тонах свою жизнь, сожалел о времени, потерянном в пивной «Мартир», где часто засиживался не только в компании художников, но и «ночных бабочек», высматривавших клиентов. Он был слишком застенчив в те времена, а потому отмалчивался и оставался лишь слушателем, так и не решаясь подойти к Курбе; их настоящее знакомство состоялось только в 1862 году, по возвращении Моне с военной службы. Курбе, быший не только тщеславен, но и мастер «драть глотку», оказался тем не менее добрым старшим товарищем, всегда готовым помочь. Не раз он поддерживал своего молодого собрата: это он дал денег на покупку материалов для большой картины «Завтрак на траве», которую затем раскритиковал, сочтя полотно слишком амбициозным. Именно Курбе был свидетелем на свадьбе Моне с Камиллой Донсье в июне 1870-го.

Пивная «Мартир», получившая свое название в память двух мучеников — Элетера и Рустика, спутников первого парижского епископа — святого Дени, пользовалась дурной репутацией среди академических художников. Мане, человек высшего света, настоящий денди, никогда здесь не появлялся, так как всегда стремился сделать классическую карьеру модного художника. Естественно, он предпочитал бывать в кафе «Тортони» на Итальянском бульваре — элегантном заведении, «smart», как говаривали во времена Бадинге,[11] — где встречались художники, бывшие в моде. Много десятилетий спустя Ренуар, описывая это заведение Воллару,[12] восклицал: «Тортони — это бульвар, это почти слава!» С пяти до семи здесь царствовали Аврельен Шолл, Альберт Вольф и другие парижские знаменитости вроде Пертюизе, того самого «охотника на львов», который невольно стал прототипом для картины «Тартарен из Тараскона», где он изображен в саду на бульваре Клиши, с ружьем для стрельбы по воробьям, попирающим снятую с чучела львиную шкуру…

В течение десяти лет, предшествовавших войне 1870 года, Мане завтракал в «Тортони» почти каждый день, на втором этаже: это напоминало «Омнибус» в ресторане «Максим»». По вечерам, перед тем как покинуть великолепные залы, украшенные зеркалами и стеклянными газовыми фонарями, чтобы отправиться ужинать, он иногда позволял себе заглянуть в кафе «Бад», в двух шагах от «Тортони», на Итальянском бульваре, в доме 26, — еще один центр притяжения любителей парижского стиля. Что же касается пивной «Мартир», то она таким центром не считалась.

Рассказ о кафе и пивных того времени, об их роли в зарождении и становлении импрессионизма мог бы стать трудом по истории импрессионизма, причем это исследование было бы не менее убедительным, чем другие, гораздо более серьезные научные изыскания. Начать можно было бы, как мы и сделали, с пивной «Мартир», затем перейти к «Тортони» и кафе «Бад», или кафе «Таранн», где завсегдатаями были Флобер и Фантен-Латур, или к «Гербуа» и «Новым Афинам», где определялись основные пути развития импрессионизма и где решался исход сражений, бушевавших во время первых выставок группы в начале 1870-х. Стоило бы вспомнить и о пивной «Рейхсхоффен», в которой Мане нашел модели для своих картин — «Разносчица кружек» и «Пивная кружка», открывших ему путь к столь страстно желаемой популярности в свете. Следовало бы упомянуть и ресторан «Ларошфуко», где Дега поглощал свой скудный обед на глазах у Гюстава Моро, служившего мишенью его злобных насмешек. Наконец, вспомним кафе «Риш», где в 1890-х годах опустился занавес за ветеранами группы, окончательно с того момента разделившимися, несмотря на сердечное расположение доктора Беллио, организатора «обедов импрессионистов». Этот румынский медик, один из первых покупателей работ импрессионистов, не раз оказывавший материальную поддержку Моне, Ренуару и Писсарро, в 1890–1894 годах пытался хотя бы раз в месяц собрать всех импрессионистов, живших в Париже, в «Риш», что было нелегко. И не только из-за их бесконечных ссор, но и потому, что многие из них подолгу жили вдали от столицы: Ренуар — на юге, Моне — в Живерни, Писсарро — в Эраньи, Сислей — в Море-сюр-Луэн, Сезанн — в Эксан-Провансе… Зато оставшийся в Париже Дега сумел перессориться со всем светом. Поэтому часто случалось так, что на этих вечерах бывали в основном писатели — друзья импрессионистов: Малларме, Мирбо, Эдмон де Гонкур, Альфонс Доде, Тургенев… В 1894 году, после смерти доктора Беллио, эти встречи прекратились.

Если бы нам пришлось составить список произведений, навеянных духом парижских кафе, думается, он получился бы впечатляющим: Мане — «Разносчица кружек», «Пивная кружка», «У папаши Латюиля», «Бар в Фол и-Бержер»;[13] Дега — «Дамы на террасе кафе», «Абсент»; Ренуар — «Небольшое кафе», «Завтрак лодочников»…

Роль кафе в становлении импрессионизма — не только в том, что они поставляли необходимую тематику. В определенном смысле они служили форумом, где рождались и развивались идеи, дававшие, в свою очередь, импульс современному искусству. Уже сами их названия помогают представить картину развития нового направления. Так, именно в пивной «Мартир» Моне и Писсарро, слушая Курбе, открыли для себя, что существуют иные формы искусства, кроме тех, которые преподают в Школе изящных искусств, находящейся под строгим контролем Института;[14] здесь же родилась невероятная по своей новизне идея о том, что можно оспаривать официальную линию Салона. Собравшиеся в кафе «Гербуа» будущие импрессионисты раскрыли тайну живописи новой эпохи, воспетой Бодлером и братьями Гонкурами; их вдохновителями были Эмиль Золя, загоравшийся живым интересом ко всему, что противоречило буржуазным устоям, и Дюранти, до сего времени исповедовавший реализм. А после 1870 года, уже в «Новых Афинах», группа импрессионистов, к тому времени окончательно утвердившаяся в своем желании работать на пленэре, не без труда выработала план наступления на Салон. Один только этот факт свидетельствует о том, что роль парижских кафе в развитии искусства нуждается в серьезном изучении.

Существенным фактором в становлении каждого художника являлось социальное происхождение. Разумеется, среди них были богачи и бедняки, что повлияло не только на их культурный уровень, но, вне всякого сомнения, на образ жизни и даже образ мыслей и поступки. В то время когда тот, кто победнее, дул на пустой суп у себя в мастерской, кое-кто облачался во фрак, торопясь поужинать в городе…

Из богатой семьи происходил Поль Сезанн, сын банкира из Экс-ан-Прованса; сыном банкира был Эдгар Дега, к тому же принадлежавший к аристократическим кругам; Альфред Сислей — сын крупного английского купца, обосновавшегося во Франции; Эдуар Мане был выходцем из древнейшего рода, представители которого занимали высшие чиновничьи посты, обладали приличным состоянием и являлись к тому же владельцами поместья, площадью около 60 гектаров, в Женвилье. То же можно сказать о Фредерике Базиле, сыне сенатора из Леро, богатого виноградаря; Гюставе Кайботте, морском инженере, обеспеченном холостяке; Берте Моризо, чьи родители принадлежали к высшему свету Парижа…

Из бедняков, художников почти пролетарского происхождения, можно назвать Клода Моне, Камиля Писсарро, Армана Гийома и, разумеется, Огюста Ренуара, сына портного.

И все же подобная классификация нуждается в оговорках, поскольку в реальности все было гораздо сложнее. У богатых, случалось, не хватало денег, а у бедных были периоды, когда они жили если не в роскоши, то, по крайней мере, в достатке. Так, Мане, сумевший за четыре года промотать целое состояние (80 тысяч франков золотом!), после смерти отца не раз испытывал денежные затруднения, что вынуждало его продавать картины за бесценок. Выкрутившись из тяжелой ситуации, он вновь начинал тратить деньги почем зря. Сезанн в этом отношении оказался наименее уязвимым, хотя и он часто подолгу сидел без денег. Его отец, враждебно настроенный к карьере сына-живописца, потребовал, чтобы тот прошел курс права. «Дитя мое, — говорил он, — подумай о будущем! Имея дарование, можно умереть от голода, а имея деньги — всегда будешь сыт!» Желая заставить сына принять свою точку зрения, он назначил ему содержание, достаточное лишь для того, чтобы не умереть от голода. По приезде в Париж, куда Сезанн последовал в 1861 году вслед за Золя, другом детства, уговорившим друга покинуть родной Экс, Полю приходилось искать заведения, где можно было бы поесть не более чем на 90 сантимов. В минуты отчаяния, осатанев от вареной говядины, Сезанн возвращался в Экс, на домашние лепешки. В этом для него не было никакой трагедии: он обожал своих близких и не мог подолгу бывать вдали от них, хотя и говорил о родных как о «самых отвратительных в мире существах, до крайности назойливых!». Подобные высказывания, впрочем, ни о чем не говорят, учитывая, что Сезанн был натурой экзальтированной, даже параноидальной.