Илья Франк - Прыжок через быка
Видение оборачивалось к двери, очевидно, к какому-то слушателю, но потом окончательно устремилось к Николке:
– Да-с, на этом самом диване… Они теперь сидят и целуются… после векселей на семьдесят пять тысяч, которые я подписал не задумываясь, как джентльмен. Ибо джентльменом был и им останусь всегда. Пусть целуются!
“О, ей, ей”, – подумал Николка. Глаза его выкатились и спина похолодела.
– Впрочем, извиняюсь, – сказало видение, все более и более выходя из зыбкого, сонного тумана и превращаясь в настоящее живое тело[156], – вам, вероятно, не совсем ясно? Так не угодно ли, вот письмо, – оно вам все объяснит. Я не скрываю своего позора ни от кого, как джентльмен.
И с этими словами неизвестный вручил Николке голубое письмо. Совершенно ошалев, Николка взял его и стал читать, шевеля губами, крупный, разгонистый и взволнованный почерк. Без всякой даты, на нежном небесном листке было написано:
“Милая, милая Леночка! Я знаю ваше доброе сердце и направляю его прямо к вам, по-родственному. Телеграмму я, впрочем, послала, он все вам сам расскажет, бедный мальчик. Лариосика постиг ужасный удар, и я долго боялась, что он не переживет его. Милочка Рубцова, на которой, как вы знаете, он женился год тому назад, оказалась подколодной змеей! Приютите его, умоляю, и согрейте так, как вы умеете это делать. Я аккуратно буду переводить вам содержание. Житомир стал ему ненавистен, и я вполне это понимаю. Впрочем, не буду больше ничего писать, – я слишком взволнована, и сейчас идет санитарный поезд, он сам вам все расскажет. Целую вас крепко, крепко и Сережу!”
После этого стояла неразборчивая подпись.
– Я птицу захватил с собой, – сказал неизвестный, вздыхая, – птица – лучший друг человека. Многие, правда, считают ее лишней в доме, но я одно могу сказать – птица уж, во всяком случае, никому не делает зла.
Последняя фраза очень понравилась Николке. Не стараясь уже ничего понять, он застенчиво почесал непонятным письмом бровь и стал спускать ноги с кровати, думая: “Неприлично… спросить, как его фамилия?.. Удивительное происшествие…”
– Это канарейка? – спросил он.
– Но какая! – ответил неизвестный восторженно, – собственно, это даже и не канарейка, а настоящий кенар. Самец. И таких у меня в Житомире пятнадцать штук. Я перевез их к маме, пусть она кормит их. Этот негодяй, наверное, посвертывал бы им шеи. Он ненавидит птиц. Разрешите поставить ее пока на ваш письменный стол?
– Пожалуйста, – ответил Николка. – Вы из Житомира?
– Ну да, – ответил неизвестный, – и представьте, совпадение: я прибыл одновременно с вашим братом».
Нелепый и милый Лариосик (Ларион Ларионович) из Житомира, любящий птиц и книги, пишущий стихи, первым делом разбивающий сервиз («Я такого балбеса, как этот Лариосик, в жизнь свою не видала. У нас он начал с того, что всю посуду расхлопал. Синий сервиз. Только две тарелки осталось»), оказывается, при всей своей неадекватности (не только вообще обычной жизни, но прежде всего страшной ситуации, в которой находятся все, включая его самого), очень кстати («Лариосик очень симпатичный. Он не мешает в семье, нет, скорее нужен»). Это явление нормального человека-чудака в в мире, дошедшем в своей рациональности до безумия и ужаса. С появлением Лариосика все постепенно поворачивается к лучшему. Это сразу понимает и Елена (сестра Турбиных), и Николка:
«“Он, пожалуй, не такой балбес, как я первоначально подумала, – подумала она, – вежлив и добросовестен, только чудак какой-то. Сервиза безумно жаль”.
“Вот тип”, – думал Николка. Чудесное появление Лариосика вытеснило в нем его печальные мысли».
То, что звериный двойник – в чем-то балбес, это так и надо, это не случайно. Звериный двойник обычно несет на себе печать некоторого безумия.
Не знаю, осознавал ли Булгаков сходство Ларисика с Папагено из «Волшебной флейты» Моцарта – сходство прежде всего по роли, которую выполняют в художественном произведении эти звериные (в данном случае птичьи) двойники. Папагено – двойник принца Тамино.
Папагено в первой постановке оперы
Вы помните, как начинается опера. «Принц Тамино заблудился в горах, спасаясь от змея. Три дамы, служительницы Царицы ночи, спасают его от змея. Очнувшийся принц видит птицелова Папагено, делающего вид, что спас принца именно он» (либретто). Здесь хорошо видна наша «существенная схема»: герой – Хозяйка зверей («пульсирующая», распадающаяся на две ипостаси: во-первых, Царица ночи, во-вторых, змей) – звериный двойник. Троичность схемы подчеркивается тремя дамами-служительницами.
Три дамы (царицы?). Фреска из Кносского дворца
Три дамы присутствуют и в «Белой гвардии». Центральная из них – Елена, но и Юлия (спасительница и пассия Алексея), и сестра Най-Турса (пассия Николки). Не говоря уж о Богоматери, которая играет в романе ключевую роль, выслушивая молитву Елены о спасении брата (Алексея). При этом изображение оживает:[157]
«Елена с колен исподлобья смотрела на зубчатый венец над почерневшим ликом с ясными глазами и, протягивая руки, говорила шепотом:
– Слишком много горя сразу посылаешь, Мать-Заступница. Так в один год и кончаешь семью. За что?.. Мать взяла у нас, мужа у меня нет и не будет, это я понимаю. Теперь уж очень ясно понимаю. А теперь и старшего отнимаешь. За что?.. Как мы будем вдвоем с Николом?.. Посмотри, что делается кругом, ты посмотри… Мать-Заступница, неужто ж не сжалишься?.. Может быть, мы люди и плохие, но за что же так карать-то?
Она опять поклонилась и жадно коснулась лбом пола, перекрестилась и, вновь простирая руки, стала просить:
– На Тебя одна надежда, Пречистая Дева. На Тебя. Умоли Сына Своего, умоли Господа Бога, чтоб послал чудо…
<…> Огонек разбух, темное лицо, врезанное в венец, явно оживало, а глаза выманивали у Елены все новые и новые слова. <…>
Огонь стал дробиться, и один цепочный луч протянулся длинно, длинно к самым глазам Елены. Тут безумные ее глаза разглядели, что губы на лике, окаймленном золотой косынкой, расклеились, а глаза стали такие невиданные, что страх и пьяная радость разорвали ей сердце, она сникла к полу и больше не поднималась».
Есть в Белой гвардии и мифический зверь. Это снег и снежная буря. Собственно, Булгаков указывает на него прямо в эпиграфе к роману, приводя слова из «Капитанской дочки».
«Пошел мелкий снег и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось с снежным морем. Все исчезло.
– Ну, барин, – закричал ямщик, – беда: буран!»[158]
Звериный двойник старшего брата менее симпатичен. Это преследовавший его петлюровец, затем приснившийся ему в бреду, после ранения. То, что это звериный двойник, мы узнаем по его глазам: «неизвестный с глазами монгола». Звериный двойник часто маскируется под человека, появляясь при этом либо в сопровождении какого-либо животного (как, собственно, Лариосик), либо одетым в животную шкуру или что-то ее напоминающее, либо в маске, либо в облике человека другой расы.
А вот как произошла сама встреча с двойником и чудесное спасение (благодаря отворившейся в стене двери):
«В упор на него, по Прорезной покатой улице, от Крещатика, затянутого далекой морозной дымкой, поднимались, рассыпавшись во всю ширину улицы, серенькие люди в солдатских шинелях. Они были недалеко – шагах в тридцати. Мгновенно стало понятно, что они бегут уже давно и бег их утомил. Вовсе не глазами, а каким-то безотчетным движением сердца Турбин сообразил, что это петлюровцы.
<…>
Еще бы немножко молчания сзади. Превратиться бы в лезвие ножа или влипнуть бы в стену. Ну-ка… Но молчание прекратилось – его нарушило совершенно неизбежное.
– Стой! – прокричал сиплый голос в холодную спину – Турбину.
“Так”, – оборвалось под ложечкой.
– Стой! – серьезно повторил голос.
Турбин оглянулся и даже мгновенно остановился, потому что явилась короткая шальная мысль изобразить мирного гражданина. Иду, мол, по своим делам… Оставьте меня в покое… Преследователь был шагах в пятнадцати и торопливо взбрасывал винтовку. Лишь только доктор повернулся, изумление выросло в глазах преследователя, и доктору показалось, что это монгольские раскосые глаза. Второй вырвался из-за угла и дергал затвор. На лице первого ошеломление сменилось непонятной, зловещей радостью.
– Тю! – крикнул он, – бачь, Петро: офицер. – Вид у него при этом был такой, словно внезапно он, охотник, при самой дороге увидел зайца.
