Александр Жолковский - Осторожно, треножник!
Как-то раз один из славистических журналов прислал мне на внутреннюю рецензию статью о писателе, которым я как раз занимался. Мне, конечно, было любопытно, кто ее Автор, но по анонимному тексту я мог составить себе лишь приблизительный научный портрет. Я решил, что это талантливый начинающий ученый, аспирант или молодой «доктор» (Ph. D., по-русски – кандидат). Я решил по-отечески помочь ему и написал, что статья явно заслуживает опубликования, но Автору могут быть полезны следующие примерно двадцать замечаний и советов, каковые я старательно сформулировал. На стандартный вопрос (на бланке отзыва), требую ли я присылки мне переработанного варианта статьи, я ответил, что нет, ибо полностью доверяю Автору. Прошел, может быть, год, и, однажды, раскрыв очередной номер журнала, я увидел статью, которую рецензировал, а под ней – подпись… почтенного коллеги, автора многих книг. Мои замечания были по большей части учтены.
Это к вопросу о «все всех знают». А вот история на тему «по знакомству». Зная (в основном, издали) одного Главного, я предлагаю ему посвятить целую рубрику некой юбилейной теме. Он советуется со мной, кого еще пригласить, назначает сроки. Я подаю статью, она уходит на рецензирование, и в обусловленный срок Главный пересылает два анонимных и прямо противоположных отзыва. Согласно первому, статья никуда не годится, ее бесполезно дорабатывать, а потому Рецензент не дает конкретных советов: статью, по его мнению, надо просто выбросить и забыть. Второй Рецензент, напротив, в восторге как от содержания статьи (каковое излагает с завидной четкостью) и ее стиля; он делает несколько мелких замечаний по композиции и рекомендует статью к немедленной публикации. Эти отзывы Главный сопровождает собственным письмом, где иронически комментирует положение дел в нашей профессии, сетует на трудность своих обязанностей и сообщает, что, пользуясь своей ролью арбитра, решил статью опубликовать.
В двух последующих эпизодах картина американского редакторства предстанет менее идилличной.
Редактор одного из ведущих книжных издательств, в ранге, приблизительно так, Ответственного, по собственной инициативе находит меня и заключает со мной договор на книгу для его серии, мною ценимой. Года два я работаю над рукописью и с небольшим опозданием, осенью (эта деталь окажется важной) подаю ее. Получение издательством внутреннего отзыва (в высшей степени положительного) занимает почти всю зиму и весну, и как быстро я ни дорабатываю рукопись после этого, уже лето – год ушел. Далее рукопись поступает к нанятому со стороны Редактору по Стилю – вроде бы, то, что надо. Стилистическая правка приходит лишь весной и вызывает у меня множество сомнений, которые я, однако, подавляю, будучи все-таки иностранцем. (Игнорирую я лишь опасение Стилиста, что сравнение литературоведа с матадором может не понравиться феминистической общественности как проникнутое «маскулинизмом».) Отсылаю исправленную рукопись и через какое-то время получаю от издательского Младшего невероятное письмо. Он, наконец, добрался до моей рукописи и ясно видит, что Стилист был в большинстве случаев неправ, и вот теперь ему, Младшему, приходится восстанавливать практически все, что я ранее скрепя сердце исправил. Я благодарю его, иронизирую по поводу того, что издательство умудрилось найти Стилиста, владеющего английским хуже иноязычного Автора, и обещаю когда-нибудь предать историю гласности. За этими делами опять наступает лето, а еще год с лишним книга проводит где-то между издательством и типографией (на стадии корректуры я окончательно перестаю разговаривать с Ответственным, но зато Младший работает толково) и выходит ровно через три года после сдачи рукописи.
Что тут можно сказать? Чем так редактировать, лучше вообще не редактировать. Если Рецензенту рукопись нравится, зачем тянуть с отзывом так долго (отрицательный отзыв – другое дело, его нужно аргументировать). Мало того что Стилист никуда не годится, почему-то Младший заглядывает в его правку не до, а после Автора! У меня периодически возникало ощущение, что издание книг не является основным делом всех этих людей. Можно было бы заподозрить, что на самом деле они занимаются отмыванием каких-нибудь наркоденег, но боюсь, что этого им бы никто не доверил, – скорее всего, они просто предаются идеологически выдержанной тусовке… Я даже как-то сказал Ответственному, что они работают, как в России, – с той разницей, что россияне при этом испытывают острый комплекс неполноценности по отношению к своим, как они полагают, суперэффективным американским коллегам.
…Двое известных славистов устраивают международную конференцию по модной теме, под которую получают баснословный грант. Пообещав издать труды конференции, они (уже в роли будущих Редакторов) собирают у участников рукописи; на год забывают о них; кое-как составляют сборник, который к концу следующего года справедливо отвергается неким издательством; сидят на рукописях еще год; и наконец убеждают другое издательство (известное своей медлительностью) принять сборник. Детали опускаю, но на сегодня со времени конференции прошло пять лет, а корректур еще не было. [176]
За это время мой доклад был опубликован трижды – раз по-английски и два раза по-русски. Это естественно – Автор стремится печататься, у Редактора же какие-то другие задачи. В частности, если Редактор это бывший Организатор конференции, то все самое главное им уже достигнуто – престижный грант, конференционная тусовка, огни рампы. Какая скука возиться после этого с чужими текстами!
Отличие от российской ситуации, конечно, налицо. Западный Редактор грешит не столько крутым вмешательством в текст Автора, сколько полным к нему равнодушием. Кроме того, бумага лучше…
P. S. Это было написано летом 1995 года и вскоре появилось в «Знамени» (1996, № 2). Наличие печатного текста позволило отсылать к нему моих последующих Редакторов как к своего рода проекту договора. Один Младший даже сам доложил мне (по электронной почте), что вот, мол, прочел, проняло, и отныне он будет делать хорошо и не делать плохо. Я поздравил его с таким подходом, и в наших деловых взаимоотношениях наступил медовый месяц, но, будучи, увы, лишь Младшим, он, в конце концов, обнаружил свою институциональную природу.
Возникает вопрос (и мне его задавали): неужели на моем авторском веку не попадались и толковые редакторы? Попадались. Называть их поименно не буду, как не называл описанных выше, но искреннюю, хоть и запоздалую, им благодарность выразить рад – вместе с извинениями, что принес их в жертву риторически соблазнительной схеме классовой борьбы между Редактором и Автором. Надо бы написать о них во весь голос – по-гоголевски отвести под это целый второй, да, пожалуй, и третий том…
Эросиздат
[177]
В ходе издания «Эросипеда и других виньеток» (2003) я имел дело с десятком лиц, далее именуемых Издатели, заключал Договора с четырьмя из них и теперь знаю об этом все.
Первый охотно взял книгу, но оказался неспособен читать электронную почту, говорить по телефону и вообще как-либо общаться с облагодетельствованным Автором. Контакты оборвались, когда на вопросы из-за океана он стал истерически орать в трубку. Последний раз на меня так кричали четверть века назад – при оформлении вывоза в эмиграцию 16-томного Пушкина, и я не для того продавал родину, чтобы входить в эту воду дважды.
Между тем, я стал получать лестные послания от Второго, демонстрировавшие отрадное владение электронной почтой. Он предлагал мне метафорические руку и сердце, обещая выпустить большим тиражом полюбившиеся ему в предыдущем издании виньетки, переиздать сборник рассказов «НРЗБ» и печатать все, что я напишу впредь, суля мне и моим потомкам бесперебойное поступление гонораров и с иронией отводя соображения о моей верности Первому Издателю. Но вскоре я смог сообщить ему, что мне присваивается добрачная фамилия Бендер, и начал всерьез, хотя и со смешанными чувствами, прислушиваться к его соблазнительным речам. Смешанными – ибо он был знаменит бесцеремонным обращением с авторами, их правами и текстами. Наши сношения мне пришлось скрывать от друзей, которых с ним уже разделяла юридическая баррикада, и от других порядочных знакомых.
На что я рассчитывал? Ну, прежде всего, на общую свою везучесть, полагая себя достаточно крутым партнером, а его – стороной, безнадежно ослабленной рядом судебных поражений. Греки называли это hybris.
Заключение Договора заняло месяц. Притязания Издателя на вечную любовь я отверг, но четко прописанный брачный Договор (то, что по-английски называется prenup, в котором детально оговариваются условия совместного проживания и последующего развода) в масштабе одного Произведения, которому предстояло появиться на свет не позже, чем через девять месяцев, заключил. Мы подписали его по факсу, и я выслал электронную рукопись. Последовал обмен соображениями о дизайне обложки, причем Издатель проявил чуткое доверие к моим идеям, каковые, расходясь с его собственными, писал он, хороши тем, что они мои и, значит, созвучны тексту, а текст ему нравится. Это была музыка для ушей Автора, заглушавшая все перечувствованное за десятилетия общения с редакторами и убаюкивавшая его в сладостной уверенности, что кого-кого, а его этот Издатель любит и лелеет.
