Коллектив авторов Филология - Русская литература и медицина: Тело, предписания, социальная практика
Примечательно, что именно в это время Салтыков-Щедрин работал над романом «Господа Головлевы». Изначально было задумано написать всего лишь сатирический портрет семьи помещиков в рамках «Благонамеренных речей» (1875). В последующие годы проект разросся до целой семейной хроники, последняя глава которой была опубликована в 1880 году[156]. В том же году вышла сама книга, переизданная в 1883 году. Предположение, что концепция романа «Господа Головлевы» связана с интересом Салтыкова-Щедрина к творчеству Золя [Бушмин 1966: 370–371], остается лишь фактом биографии, требующим текстуально-аналитической проверки. Как будет показано, сатирический стиль письма
Салтыкова-Щедрина структурно имеет много общего с натуралистической поэтикой Золя. Салтыков-Щедрин, конечно, не относится к представителям русского натурализма, как, например, П. Д. Боборыкин, А. И. Эртель или Д. Н. Мамин-Сибиряк. Последние в своих социально сфокусированных романах (Milieuroman), не упуская ни одной детали, рассуждали на тему общественных законов, детерминирующих человека. В этом смысле Салтыков-Щедрин далек от свойственных Золя постулатов, касающихся научной «экпериментальной» функции литературы, тенденции искусственного восприятия неэстетичного и дистанцирования от любой функционализации искусства[157].
Основную тему натуралистов — дегенерацию семьи — Салтыков-Щедрин вписывает в поэтическую традицию, усиливая при этом элементы натурализма и добавляя сатиру. Таким образом, детерминирующий и дегенерирующий мир предстает совершенно по-новому. Преувеличенный натурализм выражается в почти обсессивном повторении одной и той же схемы дегенерации, чья мотивация максимально редуцируется. Так детерминизм переходит в фатализм. Царящая в Головлево атмосфера дегенерации детализуется обманчивыми картинами описываемого мира-фикции, пустота и вырождение которого разоблачается по ту сторону (языковых) симулякров. «Наитемнейшая книга русской литературы» (Д. Мирский) все-таки не соответствует натуралистической поэтике. В первую очередь отличие заключается в особой психологической глубине героев и в осознании ими принадлежности к дегенерирующему поколению. Психологизация дегенерирующих персонажей, постепенно осознающих никчемность и призрачность собственной жизни, является броской и двусмысленной взаимозаменяемостью безысходной прогрессирующей психической, физической и моральной дегенерации.
3
Для изображения видов и процессов дегенерации в натуралистической традиции предпочтение отдается жанру романа. Отклонение от нормы становится натуралистической нормой. При этом авторы-натуралисты претендуют на определенную долю научного позитивизма, состоящего в данном случае из двух взаимодополняющих концепций — детерминизма и дегенерации. Идею о том, что на человека оказывают влияние неподвластные ему факторы, ограничивающие его свободу[158], Золя и другие натуралисты заимствовали прежде всего у И. Тэна. В 1860-е годы он вместе с Э. Литтрэ внес большой вклад в распространение идей позитивизма. Тэн развил антиромантическую теорию детерминизма, основанную на трех принципах: «lа race, le milieu et le moment»[159]. Эта идея была подхвачена натуралистами и явилась основным принципом в концептуализации их произведений. Герои их произведений подчинены физиологическим и социальным законам, определяющим поступки людей[160]. Для сторонников теории детерминизма определяющими факторами в формировании каждого человека являются наследственность и социальное окружение. Момент рождения разделяет зоны влияния этих двух факторов. Под наследственностью понимается психика в широком смысле, физиология и мораль — все то, что родители «генетически» передают своим детям. Понятие социального окружения включает в себя все, с чем человек имеет дело в период между рождением и смертью. Плотная сеть причинных взаимосвязей определяет жизнь человека, включая и те случаи, которые кажутся совпадением или результатом свободного решения. Человеку далеко не всегда видны эти причинные цепочки, руководящие его действиями [Larkin 1977: 2–3, 175–177]. Идея детерминизма, нашедшая отклики уже у Стендаля и Бальзака, зародилась в XVIII веке и была побочным продуктом сенсуализма. Однако лишь в эпоху натурализма детерминизм получает наибольшее распространение, так как именно тогда проявилась его научность. Создаваемый автором-натуралистом фикциональный мир должен был стать пространством для экспериментов в области наследственности и теорий социального окружения (Vererbungs— und Milieutheorien). Взаимосвязь действий протагонистов, их наследственных предрасположенностей и влияния социальной среды демонстрировались гораздо более наглядно, чем в реальности. «Научная» функция литературы — то, что так хотел видеть и всегда подчеркивал Золя — не имеет на самом деле ничего общего с настоящим экспериментом. Эта идея доминирует в исследованиях о Золя, притом что неоднозначность выдуманного и глубинной метафизики, характерная для теории Золя, может быть связана, в терминологии М. Фуко, с позитивистской эпистемой XIX века [Muller 1987].
Связующим звеном между детерминизмом и дегенерацией является понятие наследственности, о котором Золя узнал из работы П. Люка «Traite philosophique etphysiologique de Pheredite naturelle» (1847–1850) [Malinas 1985]. Идея о физиологической «предопределенности» человека, получившая свое распространение в начале XIX века в связи с воз-нивновением теории эволюции, доминирует, как известно, в цикле «Ругон-Маккар»[161]. Нервное заболевание Аделаиды Фуке было началом целого ряда физических и психических патологий, определивших, по Золя, судьбу семьи Ругон-Маккар и загнавших членов этой семьи в узкие рамки непреодолимости и неизбежности их собственных наследственных характеристик. Теория Люка частично опровергает упомянутую неизбежность все нового и нового повторения. Идея Г. Лукача состоит в том, что существует две формы наследственности: «heredite» и «inneite». В первом случае речь идет о фатальном детерминизме повторения патологий из поколения в поколение, во втором — о творческом созидании природы, которая всегда добавляет от себя нечто новое в развитие следующего поколения. Более оптимистичное понимание наследственности характеризует конец цикла «Ругон-Маккар» и несколько смягчает строгое детерминистское начало [Kaiser 1990: 59–76]; [Albers 2002:108–115].
Теория наследственности, ставшая центральной частью теории дегенерации, оказала огромное влияние на развитие психиатрии. Более того, теория наследственности заразила натуралистическую фикцию, усилив тем самым ее детерминистский характер. В рамках идеи декаденства феномены дегенерации стилизуются под утонченные формы человеческого существования, а физическое вырождение сопровождается психическим усовешенствованием («А Rebour» Ж. Гюисманса). Натурализм же интересуют прежде всего регрессивные феномены, такие как атавистические представления о «человеке-животном»[162]. Натурализм принадлежит к выходящему за пределы психиатрии[163] междисциплинарному дискурсу дегенерации XIX в., согласно которому вырождение — это «темная сторона развития» [Chamberlin/Gilman 1985], которая представляет угрозу для позитивистских убеждений и для развития общества[164]. Создателем гипотезы вырождения был Б. А. Морель. В своей работе «Traite des degenerescences physiques, intellectuelles et morales de Pespece humaine» (1857) он определяет дегенерацию как «наследуемое болезненное отклонение от нормального человеческого типа, прогрессирующее до самой смерти»[165]. Наследственность, считавшаяся в более ранней психиатрии (например, В. Гризингером) лишь одной из причин душевных заболеваний, является, по мнению Мореля, основным фактором распространения тех же душевных заболевания: психическая девиантность не считается больше индивидуальной патологией, она распространяется на целые семьи и социальные группы[166]. Новый болезненный вид, своего рода «подвид» человека — дегенерат, угрожает европейской культуре как вирус. Из-за своей патологической наследственности он изначально обречен на гибель. Закон прогрессивности Мореля гласит, что любой болезненный признак определяет начало целого ряда патологий, увеличивающихся из поколения в поколение и ведущих в конечном счете к бесплодию. Был разработан целый ряд критериев, необходимых для определения дегенерации и борьбы с нею, в числе которых решающую роль играли так называемые «стигматы»[167].
Именно проблемы дегенерации играют главную роль в психо-и сексопатологии в XIX веке. Необходимо назвать работы В. Маньяна, Г. Шюле, Р. фон Крафт-Эбинга, Е. Крепелина[168]. Маньян подходит к проблеме дегенерации с дарвинисткой точки зрения и понимает ее как регресс, чем и отличается от религиозной позиции Мореля. Подобная перспектива освобождает дорогу идее атавизма: вырождение является в социально-дарвинистском смысле регрессивным развитием, грозящим человеку «произвольной схожестью» (Спенсер) и неопределенной гомогенностью, характерной для примитивных сообществ. Вырождение становится понятием, охватывающим все формы видимых и невидимых отклонений, синонимом патологии [Pick 1989: 8], к последствиям которой причисляются не только психические заболевания, но и ненормативные формы социального поведения: преступность, проституция, алкоголизм, сексуальные извращения[169]. Именно поэтому термин теряет научную основу и необходимость даже в психиатрии [Ackerknecht 1985: 57]. Одновременно, благодаря прежде всего М. Нордау, дегенерация становится центральной темой в литературе, искусстве и культурной критике fin de siècle.
