Петр Радечко - Реабилитированный Есенин
Кто-то может задаться вопросом: «Причем здесь Мариенгоф?»
Да, этот деляга от литературы прекрасно умел загребать жар чужими руками. Но обратите внимание, что в таком маленьком показании официантка «Стойла Пегаса» Гартман аж трижды назвала Есенина «неизвестным». Милицию, конечно, она в заблуждение завела.
Однако откроем книгу Матвея Ройзмана «Все, что помню о Есенине» на странице 45, где можно прочитать следующее: «В 1921 году мы добились, что буфетчицей стала Е. О. Гартман…»
А это значит, что Елена Оттовна на протяжении года до отъезда Есенина за границу работала в кафе «Стойло Пегаса», инициатором открытия которого и совладельцем он был. И знала его великолепно. За прошедшие 42 дня после возвращения из-за границы до этого инцидента Есенин постоянно бывал в кафе и, безусловно, каждый раз встречался с Е. О. Гартман. Выше мы приводили также цитату из книги того же имажиниста Матвея Ройзмана (с. 194), где говорилось о том, что Есенин после возвращения из-за границы беседовал с Е. О. Гартман о выплате его доли доходов сестре Кате, после чего бывшие друзья разругались.
Так что не узнать Есенина Гартман не могла. Другое дело, что за время поездки поэта за границу в «Стойле…» коренным образом изменились порядки. Они стали чисто мариенгофские – каждое его слово воспринималось работниками как приказ. Для Е. О. Гартман, которая из буфетчицы была понижена в должности до официантки, – тем более.
Проявить личную инициативу и сдать в милицию одного из соучредителей кафе, по сути своего начальника, Елена Оттовна, безусловно, не решилась бы. Такой поступок она совершила явно по приказу вельможного нэпмана Анатолия Мариенгофа! В этом была его месть гению. Пусть, мол, тебя ценят и носят на руках любители поэзии, но в «Стойле Пегаса» ты уже никто! Не-из-вест-ный! И твое появление здесь не-же-ла-тель-но!
Примечательно то, что работники милиции ни во время задержания, ни назавтра не допросили свидетелей скандала в кафе, полностью доверившись официантке и завели уголовное дело против известного на всю страну поэта, который к тому же являлся совладельцем этого кафе. Наверняка это был подстроенный, санкционированный на высоком уровне скандал. Месть за скандал в Америке, месть за непочтительность к Троцкому. Месть за гениальность. Месть за «несродность революции». Это было начало целенаправленной травли великого поэта. Такие литераторы– патриоты новым властителям были не нужны!
Вот тогда-то и произошел крупный разговор начистоту между «лучшими друзьями». Есенин не был настолько глуп, чтобы не видеть «откуда растут ноги» у этого инцидента. Всякое он терпел от зарвавшегося нэпмана Мариенгофа, но такого предательства не ожидал. Ведь у него случались, и не однажды, серьезные скандалы в пивных Европы, в том числе и с битьем посуды, но там он в полицию не попадал. Все ограничивалось компенсацией убытков. Тут же его сдали свои работники. Во главе с «лучшим другом», у которого Есенин оказался на пути к болезненно-честолюбивой цели – стать первым поэтом России.
Эта сдача Есенина в милицию, как и следовало ожидать, имела серьезные последствия. 11 октября 1923 года Народный суд Краснопресненского района постановил привлечь поэта к уголовной ответственности по статье 176 Уголовного кодекса и определил день рассмотрения дела 23 ноября 1923 года.
Но 20 ноября его арестовала уже не милиция, а чекисты. Слежка за поэтом, прерванная заграничной поездкой, возобновилась сразу же после его возвращения в Москву. Зная о том, что Есенин в нетрезвом виде очень легко поддавался на всевозможные провокации, «неистовые» и «пламенные» нередко обзывали его, оскорбляли или просто толкали, чтобы вызвать его ругань, а еще лучше – довести дело до скандала. А потом обсуждать его «поведение» на всех перекрестках. Как это было в «Стойле Пегаса» 15 сентября, так получилось и 20 ноября в столовой по улице Мясницкой.
Этот день был особенный. Исполнилось ровно пять лет с момента создания Союза поэтов, у истоков которого стояли имажинисты. И, конечно же, Сергей Есенин. По случаю такой даты готовилось торжественное заседание, где поэт, естественно, был бы в центре внимания.
Однако вспомним пушкинское:
Что пользы, если Моцарт будет живИ новой высоты еще достигнет?
Именно так думали свои, доморощенные Сальери, так думал «лучший друг» Мариенгоф. Для них костью в горле оказался цикл есенинских стихов «Любовь хулигана», посвященный актрисе Камерного театра Августе Миклашевской, который покорил всю читающую публику. И потому Есенину была подготовлена очередная провокация.
Вместе с крестьянскими поэтами Алексеем Ганиным, Сергеем Клычковым и Петром Орешиным (впоследствии расстрелянными!) Есенин зашел в столовую по улице Мясницкой, 28. Они пили пиво и разговаривали между собой. Вскоре они заметили, что сидящий рядом гражданин демонстративно подслушивает их разговор.
– Плесните ему пиво в ухо! – громко сказал Есенин.
Ни слова не говоря в ответ, незнакомец вышел из столовой. Через минуту он возвратился с двумя милиционерами, которые потребовали от Есенина, чтобы он следовал за ними. Друзья поэта, чтобы заступиться за него, пошли вместе.
В 47-м отделении милиции М. В. Родкин, по требованию которого был задержан С. Есенин, заявил, что все эти граждане в столовой вели контрреволюционные разговоры, что двое из них враждебно относятся к советской власти и во всех бедах России винят жидов.
Современные прозападные горе-политики без умолку шумят о кровожадности «вождя всех народов», который едва ли не самочинно хватал неугодных ему людей и тысячами расстреливал их. О том, что эта практика началась сразу после большевистского переворота – никто ни слова. А ведь еще 25 июля 1918 года Ленин с подачи Якова Свердлова подписал декрет о суровой расправе над антисемитами, согласно которому можно было арестовать абсолютно любого человека, если находился какой-нибудь негодяй, давший показания, что он неодобрительно отозвался о действиях большевиков, ВЧК или о евреях, которых было большинство на руководящих постах во всех органах власти и в учреждениях, но особенно в ВЧК.
Так кровавый террор, неустанно воспеваемый А. Мариенгофом, захватил в свои жернова лучшего поэта страны – Сергея Есенина.
Благодаря этой тщательно спланированной провокации Есенин, вместо того чтобы сидеть в президиуме торжественного собрания в Доме поэтов, оказался в ВЧК. Вместе с друзьями. А славу создателей Союза поэтов пожинали Мариенгоф и Шершеневич.
Стараниями помешанных на перманентной революции журналистов «Дело четырех поэтов» имело широкий общественный резонанс. Все газеты взахлеб ругали «литераторов-антисемитов», но более всего грязь лилась на светлую голову Есенина. Ему припоминали пьяные скандалы и в «Стойле Пегаса» 15 сентября, и у Мани-Лейба.
Приехали обвинители даже из Америки, что явно свидетельствовало об организованности травли русского гения-патриота. Его приучали бояться милиции, что и сейчас многие исследователи, особенно западные, выдают чуть ли не наследственной болезнью Есенина.
Защитил поэтов товарищеский суд литераторов, которые в большинстве своем выступили с осуждением гнусной провокации. Особенно вескими аргументами явились выступления литераторов-евреев: В. Львова-Рогачевского, А. Эфроса, А. Соболя, В. Полонского (Гусина) и других, которые подчеркнули, что за многие годы знакомства и дружбы с поэтами не ощущали у них чувства антисемитизма.
И только от «лучшего друга» Анатолия Борисовича Мариенгофа и главного теоретика имажинизма Вадима Габриэлевича Шершеневича Есенин не дождался абсолютно никакой поддержки. Впрочем, златоуст Шершеневич, при желании, смог бы защитить поэта один. Но зависть к таланту собрата по образу удержала его.
Газета «Рабочая Москва», как и все остальные, продолжавшая травлю поэтов после решения товарищеского суда, в № 279 от 12 декабря так высказалась относительно обвинительной речи «образоносца»:
«Поэт Мариенгоф, близко знающий Есенина, подчеркивает, что последний в этом году совершенно спился, близок к белой горячке и не может быть рассматриваем и судим, как нормальный человек. Его просто нужно лечить».
Однако эта газета умолчала о том, что Мариенгоф тоже обвинил Есенина в антисемитизме.
От такого коварства «лучшего друга» действительно трудно было остаться в нормальном состоянии и обойтись, если не без помощи, то хотя бы без «заступничества» врачей. Потому что выдержать подобную травлю «кукишей» всеми газетами было невозможно.
Притом одно дело, когда этим занимались троцкистские прихвостни Сосновские Безыменские, Волины, Родовы, Лелевичи, Авербахи, Ингуловы, Крученыхи и прочие, но совсем другое, когда к этой гнусной своре подключился самый маститый фельетонист «Правды», еще совсем недавно вполне дружески относившийся к Есенину – Михаил Кольцов (Фридлянд).
