ДЖОРДЖО ВАЗАРИ - ЖИЗНЕОПИСАНИЯ НАИБОЛЕЕ ЗНАМЕНИТЫХ ЖИВОПИСЦЕВ, ВАЯТЕЛЕЙ И ЗОДЧИХ
О Парисе нами сказано достаточно. Ему сейчас семьдесят пять лет, он спокойно живет у себя дома и работает для своего удовольствия, выполняя просьбы кое-кого из знати или иных своих друзей и опасаясь соперничества и суетного тщеславия, во избежание обид и для того, чтобы те, кто (как он говорит) следует не по праведному пути, но коварно и ни с кем не считаясь выбирает окольные дороги, не нарушали его безмятежного и мирного существования, так как все его помыслы направлены на то, чтобы жить попросту и по доброте душевной, данной ему от природы, а изощряться в жизни или хитрить он не умеет. В последнее время он закончил великолепнейшую картину для герцогини Савойской с изображением Венеры и Купидона, спящих под охраной слуги, и выполненных так хорошо, что не нахвалишься.
Я не могу, однако, умолчать здесь о том виде живописи, который, почти что всюду оставленный, поддерживается Светлейшим Венецианским сенатом, а именно о мозаике. Поддержкой же этой мы, пожалуй, главным образом обязаны Тициану, который, насколько это от него зависело, неизменно добивался того, чтобы мозаики в Венеции создавались и чтобы мозаичистам оказывалась должная поддержка. Вот почему в соборе Сан Марко и производились различные мозаичные работы, почему почти что полностью восстановлены в нем старые мозаики и почему этот вид живописи доведен до возможного совершенства, не в пример тому, чем он был во Флоренции и в Риме во времена Джотто, Алессио Бальдовинетти, Гирландайо и миниатюриста Герардо. Ведь все, что сделано за последнее время в этой области в Венеции, восходит к рисункам Тициана и других выдающихся живописцев, которые заготовляли рисунки и цветочные картоны с тем, чтобы мозаичные работы достигали того совершенства, которого, как мы видим, достигают мозаики в портике собора Сан Марко, где в очень красивой нише находится Суд Соломона, настолько прекрасный, что действительно лучшим образом в цвете и не сделаешь.
Там же – родословное древо Богоматери, созданное рукой Лодовико Россо, полное всяких сивилл и пророков и исполненное в мягкой манере, с отлично пригнанными друг к другу камешками, создающими впечатление сильной и правильной рельефности изображения. Но никто в наше время лучше не работал в этом искусстве, как тревизанцы Валерио и Винченцио Дзуккеро, которым в соборе Сан Марко принадлежит множество разнообразных историй, в особенности из Апокалипсиса, в том числе четыре евангелиста в зверином обличье, окружающие престол Бога, семисвечники и многое другое, выполненное настолько хорошо, что, глядя на них снизу, можно подумать, что они написаны кистью и масляной краской, не говоря о том, что в руках у отдельных фигур и вокруг них маленькие картины, полные крохотных фигурок, которые сделаны с величайшей тщательностью, причем такой, что они кажутся я уж не говорю живописью, а даже миниатюрой, и в то же время они сложены из камешков. Там же и много портретов – императора Карла V, его брата и преемника нынешнего императора Фердинанда, а также сына Фердинанда – Максимилиана. Равным образом и голова знаменитейшего кардинала Бембо, гордость нашего века, а также голова великолепного… (Пропуск в печатных изданиях.), выполненные с такой тщательностью и мягкостью, с такой согласованностью бликов, телесного цвета, тонов, теней и всего прочего, что лучшей и более прекрасной работы в этом материале и не увидишь. И поистине очень жалко, что это замечательное по своей красоте и прочности мозаичное искусство не находит себе применения большего, чем это имеет место в наше время, и что им не занимаются по воле государей, от которых это зависит.
Кроме упомянутых мастеров в соборе Сан Марко, соревнуясь с братьями Дзуккеро, в мозаике работал и Бартоломео Боццато, который точно так же проявил себя в своих работах достойным неустанных хвалений. Однако для всех величайшей помощью в этом деле служили присутствие и советы Тициана, учеником и во многих вещах и помощником которого был, помимо уже упомянутых и многих других, некий Джироламо, фамилию которого, если не считать его прозвища Тициан, я не знаю.
ОПИСАНИЕ ТВОРЕНИИ ЯКОПО САНСОВИНО СКУЛЬПТОРА И АРХИТЕКТОРА СВЕТЛЕЙШЕЙ ВЕНЕЦИАНСКОЙ РЕСПУБЛИКИ
Во Флоренции фамилия Татти, выходцев из благороднейшего тосканского города Лукки, поминается в коммунальных книгах начиная с 1300 года, так как она всегда изобиловала мужами деятельными, почитаемыми и пользовавшимися высочайшим благоволением дома Медичи. В этой семье и родился Якопо, о котором ныне идет речь, родился он от некоего Антонио, человека весьма почтенного, и от жены его Франчески в январе месяце 1477 года. Его с детских лет, как обычно, стали обучать грамоте, в чем он с первых же шагов стал проявлять живость ума и быстроту соображения, и не прошло много времени, как он самостоятельно стал заниматься рисованием, словно желал этим показать, что сама природа гораздо больше располагала его к этому роду деятельности, чем к словесности. Недаром он и в школу ходил нехотя и лишь против воли заучивал нудные правила грамматики. Видя это, его мать, на которую он был очень похож, потакая ему, устроила ему тайком уроки рисования, лелея мысль о том, что сын ее сделается скульптором, которому, быть может, суждено соперничать с нарождающейся славой совсем юного еще Микеланджело Буонарроти, а также и потому, что ее взволновало некое, казалось бы, роковое и вещее стечение обстоятельств, благодаря которому и Микеланджело и сам Якопо родились на одной и той же улице по имени Виа Санта Мариа около Виа Гибеллина.
Между тем спустя некоторое время мальчика определили по торговому делу. А так как это улыбалось ему еще гораздо меньше, чем словесность, он словом и делом добился у своего отца разрешения свободно заниматься тем, к чему принуждала его сама природа.
В то время во Флоренцию прибыл Андреа Контуччи из Монте а Сансовино, местечка, прославившегося в наши дни тем, что оно стало родиной Юлия III. Андреа, получивший в Италии и в Испании славу самого выдающегося скульптора и архитектора после Буонарроти, находился во Флоренции для изготовления двух мраморных фигур. К нему-то и определили Якопо для обучения скульптуре. И вот, убедившись, что из юноши должен получиться выдающийся скульптор, Андреа не преминул со всей тщательностью преподать ему все то, что могло заставить признать в нем его ученика. А так как он безгранично его полюбил и с любовью занимался его обучением и так как юноша отвечал ему тем же, люди решили, что он не только сравняется со своим учителем, но и намного его превзойдет. И в самом деле, обоюдная любовь и благоволение между ними, как между отцом и сыном, были таковы, что уже в те годы Якопо стали называть не де Татти, а дель Сансовино, как, впрочем, его и сейчас называют и всегда будут называть.
И вот, приступив к делу, Якопо получал на каждом шагу такую помощь от природы, что, хотя он иной раз и не проявлял особого прилежания или рвения к своей работе, тем не менее во всем, что он делал, видна была легкость, нежность, грация и некое обаяние, особо ценное в глазах художника, а каждый его набросок, каждая черта, каждый эскиз всегда отличались подвижностью и смелостью, которыми природа балует лишь редких скульпторов. Общение же и дружба, которые с детства, а затем и в юности завязались между Андреа дель Сарто и Якопо Сансовино, принесли огромную пользу и тому, и другому. Придерживаясь одной и той же манеры в рисунке, оба они обладали одинаковой легкостью, один в живописи, другой в скульптуре, так как они всемерно помогали друг другу, делясь своими сомнениями в искусстве, а Якопо изготовлял для Андреа модели фигур. А что это так, об этом свидетельствует следующее: на алтарном образе с изображением св. Франциска, написанном для женского монастыря, что на улице Пантолини, есть фигура св. Иоанна Евангелиста, воспроизводящая великолепную глиняную модель, которую как раз в это время вылепил Сансовино, соревнуясь с Баччо да Монтелупо. Дело в том, что цех Порта Мариа хотел заказать бронзовую статую в четыре локтя в нише на углу Орсанмикеле, против стригальщиков, которая, хотя Якопо и сделал для нее более красивую модель, чем Баччо, была тем не менее с большей охотой поручена Монтелупо, как более старому мастеру, чем Сансовино, невзирая на то, что работа последнего была лучше при всей его молодости. Модель эта, вещь поистине превосходная, находится ныне в руках Нанни Венгерца, для которого друживший с ним в то время Сансовино сделал глиняные модели для нескольких больших путтов и для фигуры св. Николая Толентинского, причем и то, и другое было впоследствии выполнено из дерева в натуральную величину при участии самого Сансовино и установлено в капелле этого святого в церкви Санто Спирито.
Получив вследствие этого широкую известность в среде флорентийских художников, признавших в нем юношу высокоодаренного и добронравного, Якопо, к величайшему своему удовлетворению, был приглашен в Рим Джулиано да Сангалло, архитектором папы Юлия II. А так как древние статуи, находившиеся в Бельведере, понравились ему превыше всякой меры, он стал их зарисовывать. Браманте же, который тоже был архитектором папы Юлия, занимал в то время при нем первое место и обитал в самом Бельведере, увидел рисунки юноши, а также сделанную им глиняную круглую скульптуру обнаженной лежащей фигуры с чернильницей в виде вазы в руке, которая понравилась ему настолько, что он взял Якопо под свое покровительство и заказал ему большую восковую копию с Лаокоона. Подобные же копии для отливки одной бронзовой были им заказаны и другим, а именно Дзаккерии Дзакки из Вольтерры, испанцу Алонцо Берругете и Веккьо из Болоньи. После того как все копии были закончены, Браманте показал их Рафаэлю Санцио из Урбино, чтобы узнать, которая из четырех лучшая. Рафаэль же определил, что Сансовино при всей своей молодости далеко превзошел всех остальных, после чего по решению Доменико, кардинала Гримани, Браманте было поручено отлить из бронзы копию Сансовино, которая после снятия с нее формы и отливки из металла получилась великолепной. Когда же после шлифовки она была передана кардиналу, он хранил ее до самой своей смерти как нечто, не уступающее по своей ценности античному оригиналу, а перед смертью он как величайшую редкость завещал ее Светлейшей Венецианской Синьории, которая, продержав ее много лет в шкафу залы Совета Десяти, в конце концов подарила ее в 1534 году Лотарингскому кардиналу, увезшему ее с собой во Францию.
