С. Максимов - Куль хлеба и его похождения
— Опять-таки все тот же голод — самый ретивый десятский, настойчивый и неотвязчивый сборщик, самый внимательный и осторожный дозорщик, и притом таких разнородных свойств и харак- тера, что вглядеться в него пристальнее и ознакомиться с ниь покороче очень интересно. Для нас, впрочем, это даже и необходимо, так как беседу ведем мы о том, для чего путешествует с юга на север наш хлебный куль и что придумано против голода, чем смело и верно борются с ним. Он и благодетель, да он же и злодей.
Голод подучает совершать преступления, доводит не только до отчаяния, но и до безумия; заглушает в людях голос совести и всякий стыд и наталкивает иногда на такие злодейства, от одного представления которых волос поднимается на голове. Таким образом, голод, живя на свете под двумя личинами, благодетеля и злодея, в первом случае велит распознавать в себе простое ощущение испытываемое при неимении необходимой пищи, вызывающее позыв к еде, во втором случае голод — мучительная страшная болезнь порождаемая совершенным отсутствием пищи и невозможностьк удовлетворить пустой и страдающий желудок. В личине первого он является даже милым гостем, на первых же порах возбуждая приятные впечатления и ощущения, называемые аппетитом. Чувстве сильного аппетита есть даже наслаждение. Если оно быстро затем переходит в положительное страдание, то тем не менее стоит поесть: стоит испытать в это время сильную радость или даже сильное горе; еще проще напиться воды: страдание ослабеет, неприятное чувстве голодания притупится. За утолением же голода и настоящей сытостью, как всем известно, снова наступают самые приятные ощущения со множеством благодетельных последствий. Раздражительность голодающего человека после принятой пищи сменяется чувством довольства. На место неприятного возбуждения, когда малейший шум невыносим и даже постороннее прикосновение нестерпимо, наступает такое состояние духа, при котором все кажется в лучшем розовом цвете, являются желания делать другим приятное, и даже злые и недоброжелательные люди успевают иногда в это время сделать добро. Но когда голод не удовлетворен, мучительные ощущения его продолжаются, — изменяется весь характер человека: память перестает служить, голодающий не может уже правильно и здраво думать и поступать. Во всем человеческом составе происходят крайние и резкие изменения и страдания, для утоления которых голодный решается на все: по пословице, и вороне рад. Голодный откусил бы и от камня, как говорит другая пословица.
Измученный голодом (пишет один наблюдатель) тяжело дышит и дрожит всем телом от изнурения сил; взор его мутен, чувства притуплены, рассудок затемнен — и человек умирает или совсем помешанным или впавшим в обморок.
Страшен вид умирающего с голоду человека (рассказывает другой наблюдатель): лицо всегда вяло-бледного цвета, щеки ввалились, глаза… какое выражение в этих глазах! Те, которые раз видели их, никогда о том не забудут: вся жизненность тела словно сосредоточилась в их лихорадочном блеске; зрачок расширен и взор неподвижен, пасмурен, не прерывается ни малейшим миганием. Чрезвычайная худоба таких людей не похожа на сухощавость людей худых по сложению, но с первого взгляда обнаруживает измождение. Все движения тела тяжелы и медленны; руки дрожат; голос слаб; рассудок словно потерян; несчастные страдальцы, котоа их спрашивают, что они чувствуют, дают только один ответ: Мы голодны!
Большая часть умерших с голоду умерли без свидетелей; страдания и ощущения их остались неизвестными. Известно лишь наверное только одно, что жить без пищи человек может средним числом не более двух недель (14 дней), если же он будет пить воду, то это время значительно увеличивается. На нашем малохлебном севере, в диких пустынях Сибири, встречаются примеры этого вида несчастной смерти, но подробности наблюдений и этих случаев прошли без следа, хотя и могли бы научить многому новому. Голод заставил русский народ поселиться на этом севере, среди частых голодовок осесться и укрепиться на нем, и впроголодь, посреди горших опасностей, удерживаться там до сих пор.
Отправимся сюда для некоторых наблюдений над тяжелыми последствиями бесхлебья и малохлебья.
Голод порождают неурожаи или недород хлеба, необходимого для пропитания всего населения. В наших южных губерниях неурожай следует за чрезмерно жарким летом, когда по нескольку недель вовсе не выпадает дождя, а недостаток воды, общее несча-стие жарких стран, препятствует возделыванию земли. В средних губерниях, наоборот, обилие дождей, и в особенности дожди беспрестанные, препятствуют созреванию хлеба. В северных губерниях, усеянных болотами, к этим бедам присоединяются еще ранние морозы, побивающие всходы) и продолжительные холода, мешающие росту, цвету и наливу зерна. Если прибавить к этому плохие земледельческие орудия, самый образ вспашки полей, неудобный способ жатвы и молотьбы, то не найдем ничего удивительного, что бесхлебье в десять лет раз и два посещает местности, скудно наделенные природой и обездоленные климатом. По общим наблюдениям, у нас один неурожайный год бывает через каждые пять лет. В них и в лучшие времена, как указывали мы выше, постоянное и неизменное малохлебье с древнейших времен поселения здесь. Про отдаленную старину мы упомянули во второй главе этой книги. Тогда почти каждый год в какой-нибудь стороне был голод; через три-четыре года, наверное, во многих местах северной и средней России. В страшные голодные годы 1602, 1603 и 1604-й народ разбежался в разные стороны, целые области опустели; народ продавался в кабалу на прокорм и увеличил массу рабов. Колокольню Ивана Великого сложили в Москве в 1600 году голодные люди при Борисе Годунове в виде заработка для утоления страданий.
С веками вырубались леса, обсыхали болота; нарастало население и увеличивалось число возделанных пахотных земель. Климат становился суше, и слухи о повсеместных и тяжких голодах стали реже, однако далеко не прекратились. Возьмем наудачу ближайшее к нам время прошлого XVIII столетия и всмотримся в цифры. Неурожаи были в 1722, 1733 и 1734 годах; затем в 1742, 1748 и 1749-м; в 1754 году опять неурожай, то есть не только через год, но даже и по два года кряду, хотя, конечно, отмечали только наиболее тяжкие. До Петра Первого, который во всех делах государственного и народного хозяйства был в самом деле первым, не принимали даже никаких мер к обеспечению народного продовольствия. Напротив, водилось так, что при отце его (царе Алексее) каждый помещик в случае голода мог согнать со двора холопа. Такой человек делался свободным, но свобода давала ему одно право — умереть с голоду там, где хотелось, или идти в вечную кабалу и рабство с женой и детьми к любому богачу, принимавшему людей на прокорм. Петр I велел отписывать излишний хлеб у владельцев, оставляя им запасы только на год, а все отписанное раздавал неимущим крестьянам на семена. Екатерина II, по восшествии на престол, велела завести запасные магазины сначала во всех городах, а потом в каждой экономической деревне. Здесь хранилось запасного хлеба на целый год, и каждый год освежались запасы. Складывалась известная часть из урожаев ярового и озимого хлеба или взамен его взыскивались деньги. Отсыпка ежегодно производилась тотчас после жатвы. Запасные магазины выручали из бед, но не всегда верно и надежно: бывали злоупотребления, а от них помощь или не приходила на выручку вовремя, или совсем не попадала в руки, когда магазины хищнически опустошались. Обманутым приводилось, по старым порядкам и образцам, надеяться больше на себя и самим изобретать средства к защите от голода. Средств всяких уже было много наготове. Вековой опыт и примеры предков, выстрадавших великие беды голодовок, выучили народ малохлебных стран придумать подспорье пище на случаи полного бесхлебья и голода. Всего чаще идет в подмесь к хлебу и сменяет его древесная кора, особенно сосновая болонь, или заболонь, то есть молодые, еще не отвердевшие слои древесины, лежащие сейчас под кожей. Она нарастает два раза в году: весной и осенью. Оба раза срезается она ножом в виде лент, в свежем виде сладких на вкус и лакомых для крестьянских ребят. Для хлеба эти ленты сушат на медленном огне, высушенные толкут в деревянной ступке деревянным пестом в мелкий порошок и прибавляют в муку: хорошо еще, если половина на половину, а то и две трети на треть ржаной муки. Выходит хлеб очень горький. Я его пробовал и, однако, ломтя съесть не мог. Вот почему и смеются сытые москвичи над полуголодными смоляками: Сосна кормит, липа одевает; или так: Все краснорядье исходил, мязги не нашел (мезга — это и есть сосновая заболонь). В северных бесхлебных губерниях это подспорье в хлебе обычное и привычное (особенно по всей Карелии). В Белоруссии, как видим по смолякам, такому мешаному хлебу также большая честь. Там, по давней привычке к дурному хлебу, хлеб из чистой муки, пожалуй, и не понравится. Обыкновенный свой хлеб там мешают с пушиной или мякиной, хлеб не веянный и в таком сорном виде смолотый, отчего и называется пушным. Кажется он комом грязи, на вкус для непривычного несъедобен, в разломе преисполнен колючек, как бы еж щетиной. От этих несваримых желудком придатков белорусские животы очень велики, лица болезненноб ледны. В этих же и во многих других малохлебных местах примешивают к муке траву лебеду и за эту помощь называют ее мучником. Она и растет рядом с хлебом, и глушит его, мешая правильному и надлежащему его росту, и служит помогою только как путеводитель, указывая на непочатых местах ту почву, которую любит пшеница. Впрочем, не то беда, что во ржи лебеда, а то беды, когда ни ржи, ни лебеды, говорят бедные крестьяне. Ищут они при бесхлебье подобие хлебу везде, где только трава чем-нибудь на него похожа и не мутит с нее на первый прием внутрь. Весной, когда подойдет нужда хлебная, питаются щавелем, снитью и другой зеленью и овощами, разваривая и приправляя рассолами из-под огородных овощей. Конечно, такое питание не проходит даром: на лучший конец — колики желудка, брюшные страдания и другие очень сердитые болезни; а в настоящий голод, так называемый голодный тиф, и самая смерть.
