Павел Кочемаров - Энергетика истории. Этнополитическое исследование. Теория этногенеза
В фазе инерции положение меняется, – рабство становится всё более существенным, а затем и главным фактором производства. В Риме это произошло к концу фазы инерции, а в торгово-ремесленных Афинах ещё раньше. В фазе обскурации рабовладельческая экономика достигает своего расцвета. Огромное количество рабов постоянно притекает в хозяйство; без их эксплуатации процветание экономики, поддержание существующего уровня жизни становится невозможным. Рабы работают не только в домашнем хозяйстве, как раньше; они трудятся в рудниках, на строительстве, гребут вёслами многочисленных кораблей; широко распространяются мелкие и крупные ремесленные мастерские – эргастерии, в каждом из которых работало до нескольких десятков рабов. В Италии рабский труд становится господствующим даже в сельском хозяйстве; экономически более эффективные рабовладельческие виллы вытесняют крестьянское хозяйство, а немногочисленные сохранившиеся крестьяне ведут полунатуральное хозяйство на грани выживания.
То, что начало бурного развития рабовладения и рабовладельческой экономики приходится на вторую половину фазы инерции, ясно указывает на причину данного явления, – это время падения витальности этноса с характерными его признаками: резким увеличением потребительских запросов, заметным уменьшением трудовых усилий и жизненной выносливости. Характерно, что прежде римляне отбирали у побеждённых народов землю – источник приложения рабочей силы; со II века до н. э. они начинают в массовом порядке порабощать побеждённых и перевозить их в Италию, т. е. они переходят к импорту самой рабочей силы.
С падением витальности люди уже не удовлетворяются прежним умеренным уровнем благосостояния, а ищут большего. Конкуренция в этносоциальном коллективе нарастает. Одни достигают огромного богатства, другие опускаются, – у первых падение витальности выражается в безудержном потребительстве, изощрённой и кричащей роскоши; у вторых – в падении интереса к труду. Развивается убеждение, что физический труд – удел рабов, свободные же люди предпочитают бездельничать, перебиваясь подачками богатых и государства. Для оправдания паразитической жизни на помощь приходит и философия, всегда готовая оправдать что угодно: «Природа устроила так, что и физическая организация свободных людей отлична от физической организации рабов: у последних тело мощное, пригодное для выполнения необходимых физических трудов, свободные же люди держатся прямо и не способны для выполнения подобного рода работ: зато они пригодны для политической жизни… Одни люди по природе своей свободные, другие – рабы, и этим последним быть рабами и полезно, и справедливо» (Аристотель. Политика) – таково мнение одного из величайших философов Эллады.
В соответствии с подобными умонастроениями изменяется и отношение к рабам. Раб теряет все права, приравнивается к вещи, поступает в полную и бесконтрольную власть своего хозяина. Рабовладелец мог свободно и безнаказанно истязать или даже убить своего раба, но, конечно, делал он это редко – к чему лишаться столь ценного имущества?!
Естественный упадок витальности на рубеже фаз инерции и обскурации в случае Рима и Афин был ещё усугублен внешними причинами. Рим пережил тяжелейшую Вторую Пуническую войну. Победа в ней досталась римлянам ценой тяжёлых потерь – материальных и людских, погибли сотни тысяч воинов. То же произошло в Древней Греции. После Пелопоннесской войны, очень разрушительной и стоившей огромных жертв, там наблюдался резкий скачок в развитии рабовладения.
Эффективно организованная рабовладельческая экономика, работающая в условиях развитых рыночных отношений, – система очень затратная. Силы эксплуатируемых рабов быстро истощаются, необходим постоянный приток свежего рабочего материала на смену изношенному. Пока такой приток обеспечен, экономика процветает. Как только приток рабов начинает иссякать, система попадает в кризис. А иссякать он начинает довольно быстро, – с окончанием фазы обскурации этническое поле ослабевает настолько, что этнос уже не способен осуществлять крупный захват ресурсов во внешнем мире. Это и кладёт предел развитию рабовладельческого уклада. Процветание сменяется кризисом и упадком. Общество переходит к другому способу существования. Правда, в Риме эпоха развитого рабовладения продлилась за счёт создания суперэтнической системы и привлечения сил других этносов для поддержания античного строя. А в Греции то же самое произошло в результате создания эллинистической империи на Востоке, а затем – включения в римскую суперсистему. Но это лишь несколько отсрочило падение рабства. В III веке империя вступает в период необратимого упадка, рабовладельческий уклад разрушается, на смену ему идёт процесс феодализации.
Следует также вспомнить, что первый, сравнительно незначительный подъём рабовладения наблюдался в Античности в фазе надлома. Тогда это было долговое рабство. Борьбой вокруг него наполнена фаза надлома: борьба патрициев и плебеев в Риме; острые внутриполитические столкновения в Греции, приведшие к установлению тиранических режимов. Но фаза надлома – это также период падения витальности этноса. В дальнейшем успешная экспансия позволила снять остроту противоречий внутри этносоциального коллектива, долговая кабала была отменена (закон Солона в Афинах, закон трибуна Петелия в Риме). Новый подъём рабовладения был связан уже с захватом иноплеменных рабов, но вызван был той же причиной – новым падением витальности.
Итак, усиление рабовладения, развитие рабовладельческого хозяйства соответствуют периодам падения витальности этноса в процессе этногенеза.
Глава 15
Империализм
Феномен империализма, как одного из самых грандиозных явлений человеческой истории, всегда привлекал внимание мыслителей – обществоведов. Возникло немало теорий о причинах данного явления. Однако ни одна из этих теорий со своей задачей не справилась, – в лучшем случае они освещали лишь какой-то один из аспектов проблемы. Рассмотрим кратко некоторые из этих попыток.
Одним из центральных является марксистско-ленинское толкование, суть которого в том, что империализм – определённая (высшая) стадия развития капитализма и может быть объяснён чисто экономическими причинами (капиталистам нужны колонии в качестве рынков сбыта, источников сырья и сфер приложения капитала). Противники марксистов опровергали их выводы, акцентируя внимание на причинах политических, культурных, идеологических, психологических и т. д. В пылу полемики они стали закрывать глаза на совсем уж очевидные вещи, отрицая в империализме какие бы то ни было экономические выгоды.
Что здесь можно сказать? В одних случаях колонии действительно приносили метрополии существенные экономические выгоды. Неоспорима важность для Британии обладания Индией, которая была крупнейшим рынком сбыта её текстильной продукции. Весьма важна была Южная Африка, как источник разнообразного минерального сырья. В качестве же сферы приложения капиталов колонии всегда занимали второстепенное место; европейский капитал направлялся либо в развитые страны, либо в переселенческие колонии – Северную Америку, Австралию, которые скоро добились формальной или фактической самостоятельности. С другой стороны, некоторые захваченные европейскими странами колонии были явно «нерентабельны» с экономической точки зрения. Всё, что могли предложить многие страны Тропической Африки, – это некоторые экзотические товары, не имевшие хоть сколько-нибудь заметного значения для хозяйства метрополии. Вывоз этих продуктов можно было наладить и без установления политического контроля, как доказывали тогда же либералы. Рынок сбыта европейских товаров в таких колониях был практически нулевой. В пустынных степях Сомали взять вообще было нечего; а из глубинных районов Сахары можно было вывезти лишь несколько мешков фиников да некоторое количество верблюжьей шерсти. Это нимало не окупало содержания колониальной администрации, военных гарнизонов и кораблей. И если европейцы всё-таки шли на расходы, то побуждения, толкавшие их, были явно не экономического плана.
Некоторые считают, что захват колоний был вызван соображениями стратегического характера. Такое также имело место. Но стратегическую ценность отдалённые территории представляют только для крупных морских держав – Великобритании, США. Для стран же, не обладающих сильным военным флотом, колонии не только не имеют стратегической ценности, но, даже напротив, в случае конфликта они становятся уязвимым местом метрополии. Во время войны колонии нужно защищать, для чего необходимо контролировать коммуникации, связывающие их с метрополией, а средствами для решения данной задачи обладают только упомянутые морские державы. Судьба германских колоний в Первую мировую войну, итальянских – во Вторую мировую – достаточная иллюстрация.
