Игорь Кон - Клубничка на березке: Сексуальная культура в России
Придя к власти, большевики это реализовали. Хотя теоретически советская власть с самого начала была настроена пронаталистски, в пользу высокой рождаемости, и делала все возможное для охраны жизни и здоровья матери и ребенка, в 1920 г. она первой в Европе узаконила искусственные аборты. В обстановке экономической разрухи реальный выбор был не между абортом и сохранением высокого уровня рождаемости, а между легальным и относительно безопасным и нелегальным и потому крайне опасным абортом. В 1920-х годах в Москве риск умереть от инфекции в результате аборта был в 60—120 раз выше, чем в результате родов (Goldman, 1993. P. 248).
При легализации абортов социально-медицинские соображения перевесили моральную заботу о сохранении жизни плода, на необходимости которой как до, так и после принятия этого указа настаивали акушеры и гинекологи. Это было рискованное, но, по-видимому, правильное решение. Количество абортов после него резко возросло (по некоторым данным – втрое; в 1924 г., если верить местной статистике акушеров и гинекологов, в Ленинграде аборты составляли 50, а в одной из московских клиник – 43% от общего числа рождений (Solomon, 1992)), зато количество внебольничных абортов резко снизилось, то есть поставленная цель была достигнута.
Однако массовые аборты сами по себе представляли проблему. В 1926 г. в России легально, в больницах, было сделано 102 709 искусственных абортов (Goldman, 1993. Note 3). Из них 39% в Москве и Ленинграде, 30% в областных и районных центрах и 16% в маленьких городах. На село, где проживало в то время 83% всех женщин, пришлось только 15% всех абортов. Тем не менее, и здесь их было много. Опрос 1 087 крестьянок из 21 деревни Смоленской губернии показал, что, хотя почти половина из них пытались как-то предохраняться (467 практиковали прерванное сношение и 22 – спринцевание), каждой четвертой приходилось прибегать к искусственному аборту, который был вторым по распространенности методом контроля рождаемости.
Споры между акушерами-гинекологами, возражавшими против абортов, и гигиенистами, признававшими их необходимость, выявили важную общую черту советской профессиональной ментальности: сама женщина как субъект свободного волеизъявления в них практически отсутствует. Спор о соотношении ее семейных (материнство) и внесемейных (работница) ролей сводился к вопросу о том, что важнее для государства – сохранение здоровья женщины как матери, продолжательницы рода, или как работницы, реализующей себя в общественной жизни, – и шел практически без участия женщин. «Специалисты» готовы были делать выбор за всех женщин, не считаясь с тем, что разные женщины могут иметь разные приоритеты.
ПроституцияНе меньше, чем аборты, беспокоили государство венерические заболевания и проституция (см. Броннер, Елистратов, 1927; Люблинский, 1923; Лебина, Шкаровский, 1994; Голосенко, Голод, 1998; Панин, 2004).
Теоретически советская власть была категорически против любых форм проституции. Созданная в 1919 г. Межведомственная комиссия по борьбе с проституцией в опубликованных в конце 1921 г. тезисах утверждала:«1. Проституция тесно связана с основами капиталистической формы хозяйствования и наемным трудом.
2. Без утверждения коммунистических основ хозяйства и общежития исчезновение проституции неосуществимо. Коммунизм – могила проституции.
3. Борьба с проституцией – это борьба с причинами, ее порождающими, т. е. с капиталом, частной собственностью и делением общества на классы.
4. В Советской рабоче-крестьянской республике проституция представляет собой прямое наследие буржуазно-капиталистического уклада жизни» (Материалы межведомственной комиссии по борьбе с проституцией, 1921. С. 7. Цит. по: Лебина, Шкаровский 1994. С. 142).В период Гражданской войны проституток нередко судили не по закону, а по «революционной совести», приравнивая их к «враждебным революции лицам» и даже «классовым врагам». 9 августа 1918 г. в письме к председателю Нижегородского губернского Совета Г. Ф. Федорову Ленин рекомендовал «расстрелять и вывезти сотни проституток» (Ленин, 1960. Т. 50. С. 142).
В период военного коммунизма распространение проституции заметно снизилось. Тем не менее, в 1920 г. в Петрограде насчитывалось, по приблизительным подсчетам, 17 тыс. проституток и около 300 притонов (Панин, 2004). По данным журнала «Социальная гигиена» за 1925 г., до Первой мировой войны 47, 5% городской молодежи начинало половую жизнь с проститутками, в 1914—1917 гг. – 32,1%, в 1918—1920 гг. – 16,6, а в 1921—23 гг. – только 3,6% (Голосенко, Голод, 1998. С. 62). Однако эта статистика не выглядит особенно надежной. Снижение роли проституции в сексуальном дебюте молодых людей не исключает того, что к ее услугам прибегают более старшие и состоятельные люди.
С переходом к нэпу проституция не только количественно выросла, но и «демократизировалась». Если в 1920 г., по данным С. Я. Голосовкера, услугами проституток пользовались 43% рабочих и 41,5% представителей других слоев городского населения, то уже в 1923 г. эти цифры увеличились до 61 и 50% (Голосовкер, 1923. Цит. по: Лебина, Шкаровский, 1994. С. 135). В Москве самыми известными злачными местами были Трубная площадь и Цветной бульвар, в Ленинграде – Лиговка и Невский проспект. О тесной связи проституции с общей социальной дезорганизацией убедительно свидетельствуют данные о социальном происхождении проституток, собранные С. А. Вольфсоном: 43% проституток составляли крестьянки, 42% – выходцы из разоренных революцией «бывших людей», 14% – рабочие (Вольфсон, 1919. С. 438).
Усилилась и роль проституции в распространении венерических заболеваний. По данным проведенного в 1925 г. опроса пациентов 2-го Московского венерологического диспансера, от 54 до 88% всех заражений имели своим источником связи с проститутками, причем 45% мужчин и 81% женщин о природе и профилактике вензаболеваний вообще ничего не знали (Вейн, 1925).
Что с этим делать, советская власть не знала. Сначала, продолжая гуманистические предреволюционные традиции, акцент делался на социальной и иной помощи. Как подчеркивал в 1924 г. ведущий медицинский эксперт по этим вопросам, заведующий венерологической секцией Наркомата здравоохранения профессор В. М. Броннер, «основное положение, из которого мы исходим при построении нашей работы, – это то, что борьба с проституцией не должна быть заменена борьбой с проституткой. Проститутки – это только жертвы или определенных социальных условий, или тех мерзавцев, которые втягивают их в это дело» (Лебина, Шкаровский, 1994. С. 137—138).
Само занятие проституцией, согласно действовавшему в то время законодательству, не являлось ни преступлением, ни правонарушением. Уголовный кодекс РСФСР 1922 г. содержал две статьи, устанавливавших уголовную ответственность за деятельность в сфере сексуальной коммерции: «принуждение из корыстных или иных личных видов к занятию проституцией, совершенное посредством физического или психического воздействия» (статья 170), и «сводничество, содержание притонов разврата, а также вербовку женщин для проституции» (статья 171). Уголовный кодекс в редакции 1926 г. содержал лишь одну статью – 155-ю, предусматривавшую лишение свободы на срок до 5 лет с конфискацией всего или части имущества за «принуждение к занятию проституцией, сводничество, содержание притонов разврата, а также вербовку женщин для проституции». Внутренние инструкции Наркомата внутренних дел (НКВД) разрешали сотрудникам милиции и уголовного розыска привлекать проституток лишь как свидетелей, предписывалось относиться к ним корректно и уважительно (Панин, 2004).
Однако эта политика была неэффективной, что стимулировало обращение к репрессивным мерам. Уже летом 1922 г. НКВД разработал и опубликовал проект организации особой «милиции нравов». Этот проект вызвал волну возмущения. С обличительной статьей в «Московских известиях» выступила Клара Цеткин. Как отмечали специалисты, «угроза нравственного одичания, неимоверный рост проституции и венерических болезней, которые вызвали к жизни проект “милиции нравов”, не могли все же преодолеть ужаса и отвращения к той системе кажущейся борьбы, какой была регламентация. Но идея этой меры имеет немало тайных приверженцев в нашем обществе» (цит. по: Панин, 2004. С. 115).
В тот момент критика помогла, проект не был реализован. Но уже в 1926 г. НКВД разработал новый проект, суть которого состояла в том, чтобы профессиональных проституток вовлекать в трудовую среду посредством принудительной изоляции (без решения суда). Для этого, по мнению НКВД, в Сибири и юго-восточных районах страны следует создавать колонии неквалифицированного и принудительного труда. Такие колонии должны находиться вдалеке от любых населенных пунктов (дабы не развращать местное население) и быть самоокупаемыми. В том же духе работали и органы НКВД на местах.
Осенью 1927 г. по предложению наркома юстиции РСФСР Белобородова была осуществлена принудительная очистка Москвы от проституток: 400 проституток отправились «строить социализм» на Соловки, в бывший монастырь. Сюда же в конце 1920-х годов были высланы 80 проституток из Ленинграда. Эра советского милосердия закончилась, уступив место административно-бюрократическим и милицейским репрессиям. В 1920-х годах эти две линии волнообразно чередовались, но в 1930-х был взят курс на принудительное трудовое воспитание в специальных колониях и лагерях.
