Сергей Романовский - "Притащенная" наука
Не давали продыха и науке. Идеологический климат был для всех един, и если гуманитарная мысль не выдерживала его и чахла, то естественнонаучная легко к нему приспосабливалась и развивалась вполне благополучно. И хотя «невозвращенца» профессора А.А. Зиновьева Институт философии АН СССР, зайдясь в услужливом раже, дружно изгнал из своего состава, не забыв при этом заклеймить и облить грязью, то уже академика А.Д. Сахарова Академия наук отстояла, хотя были прямые указания лишить его звания академика.
Еще в 1923 г. академик В.И. Вернадский весьма точно предугадал будущее российского большевизма. В письме к И.И. Петрункевичу он заметил, что любые формы политической борьбы с этим злом бессмысленны, оно само себя непременно изживет, надо только набраться терпения. «Всякая культурная и бытовая работа… гораздо важнее». Даже «быт сейчас гораздо сильнее в борьбе с коммунизмом, чем все интервенции, заговоры (которых к тому же почти нет!) и болтовня a la Милюков, Кускова и т.д… Сила русская сейчас в творческой культурной работе – научной, художественной, религиозной, философской. Это единственная пока охрана русского единства и русской мощи» [357].
Именно так: каждодневная, по капле культурная работа сделала свое дело – каждое последующее поколение советских людей было, разумеется, не умнее своих отцов, но то, что трезвее, – факт. Те примитивные посылки коммунистического мифа, которые вынашивали многие русские интеллигенты еще до его насильственного внедрения в жизнь и на которые легко клевали маргиналы и люмпены, облепившие большевистских вождей в надежде на лучезарное будущее, начинали заметно тускнеть при их сличении с повседневной жизнью. Неустроенный быт, нищенская жизнь целых поколений, постепенно росший образовательный ценз и вынужденная некоторая открытость общества поднимали осознание значимости человеческой личности и одновременно корежили до отчетливой карикатурности соблазны коммунистического мифа. Люди переставали верить в него, а идеологию большевизма откровенно презирали.
Научный климат того времени по-прежнему определялся безраздельным господством марксистской идеологии. И хотя науку продолжали терроризировать цитатами из классиков марксизма-ленинизма, ей уже было не страшно. Перестали преследовать «вейсманистов-морганистов», реабилитировали кибернетику, из лагерей вернулись выжившие ученые. Как заметил академик П.Л. Капица, «понадобился взрыв атомной бомбы, чтобы заставить наших философов перестать упражняться в невежестве» [358].
Когда идеологический пресс ослаб и марксистские диалектики перестали поучать ученых, в научной среде как-то само собой возникло чуть ли не повальное увлечение философскими вопросами естествознания или, как их стали называть, методологическими проблемами науки [359]. Тому есть, как мне кажется, вполне естественное объяснение.
За четверть века кастрированная советская наука сильно отстала от мирового уровня, наверстать упущенное рывками и наскоками было невозможно. Требовалось время и тяжелый каждодневный труд. Но где-то в подсознании людей науки продолжал гнездиться все тот же диалектический вирус. Он не давал покоя. Хотелось замахнуться на многое, поднять и осмыслить глубинные проблемы естествознания и обязательно обобщить, выявить некие инварианты познания, родственные всем наукам сразу. Один за другим в 60 – 70-х годах стали выходить научные сборники, капитальные монографии, созывались представительные всесоюзные совещания и все на одну тему и все под одним названием: «Методологические проблемы…» (Вместо многоточия следует подставить название любой науки и можно не сомневаться: в приличной библиотеке отыщется несколько десятков книг с таким названием).
Конечно, увлечение методологическими проблемами подняло уровень научной культуры исследователей, но самой науке практически ничего не дало, ибо ни одна из естественнонаучных проблем с общих позиций не решается, а тем более на уровне чистой диалектики.
Если в 20 – 40-х годах насильственная инъекция громадных доз марксизма в науку убила в ней живую мысль и это в целом было на руку идеологическим вождям, поскольку в дееспособности марксизма они не сомневались, а инакомыслия – даже научного – боялись пуще прямой вооруженной диверсии, то, начиная с 60-х годов, когда страной начали верховодить лидеры бездарного ленинизма, поощрение разработок философских проблем естествознания было планомерным и сознательным уже по другой причине.
В эти годы диалектический материализм стал нужен не столько науке, сколько самому марксизму, – надо было реанимировать в глазах народа жизненность и работоспособность его идей. Уж коли они «работают» в науке, то не может быть сомнения в том, что они столь же жизненны и в социальной сфере и даже в политике. А желающих доказать это было множество. Уже подросли и окрепли научные детки кольманов и митиных, они были вполне респектабельными и воспитанными людьми, ни на кого не «стучали», но лишь поучали и с легкостью необыкновенной «решали» все проблемы, за которые брались. Подобная методология, не выходившая, кстати, за рамки все той же марксистско-ленинской диалектики, идеологически была безвредной; однако в научном смысле это был все же чистый мусор. Вся многолетняя работа в этом направлении, выражаясь изящным штилем, пошла псу под хвост. Естественным наукам подобное философствование ничего не дало, самой философии – тем более.
За годы взбесившегося ленинизма идеологическая ржа, замешанная к тому же на страхе, нанесла науке непоправимый вред. Если уже не поворачивался язык называть теорию относительности «идеологическим бредом», если отрицание гена по причине того, что «его никто не видел», уже не считалось несокрушимым доводом для поношения генетики, как буржуазной лженауки, то партийность науки оставалась главным методологическим перстом – он указывал, направлял, разоблачал.
Чтобы не тратить много времени на описание всех этих «особостей», приведем отрывок из письма инструктора ЦК КПСС по сельскому хозяйству (В.П. Орлова), адресованного профессору А.А. Любищеву. Письмо от 19 ноября 1957 г. расставляет все точки над i и не оставляет места для сомнений и додумок:
«Как же можно говорить Вам, высокообразованному человеку, – пишет инструктор Любищеву, – о том, что помехой в развитии сельскохозяйственной науки является партия?! Да разве здравомыслящий человек может согласиться с Вами? Конечно, нет! Партия никому науку не даст на откуп, она стояла, стоит и будет стоять во главе ее, партия – наука… еще раз: партия наша – это наука, и они между собой неразделимы. Наука – классовая. Господствующий класс использует ее в своих интересах. Во главе класса стоит партия, она и должна руководить наукой» [360].
Так вот: просто и без затей. В конце 50-х годов инструктор ЦК искренне верил в то, что писал. Но уже через 10 лет подобные слова повисали в воздухе: в них не верил писавший, над ними смеялся читавший. Общество начало заметно разлагаться.
Многие ученые ныне со щемящей тоской вспоминают благословенные годы бездарного ленинизма, когда наука жила привольно: исправно получала средства на исследования, могла себе позволить дорогостоящие эксперименты, а на неизбежную большевистскую дурь – непременное планирование (чуть ли не помесячно) фундаментальных исследований, социалистическое соревнование между лабораториями и отделами, институтами и целыми отраслями, непрерывную отчетность и тому подобные глупости – смотрели с ухмылкой, ибо все уже привыкли к этим игрищам: научное чиновничество с серьезным видом рапортовало, а партийная номенклатура с не менее серьезным видом принимала рапорта. Одним словом, наука жила, если и не полнокровной жизнью, но все же вполне сносно. Даже новые поколения гуманитариев, воспитанные на университетской скамье в духе диалектического и исторического материализма, усвоившие неоспоримые преимущества социалистического реализма, были во всеоружии своих знаний и искренне гордились достижениями советского литературоведения, истории и даже философии.
Если в годы взбесившегося ленинизма советская наука была «самой передовой в мире», так сказать, по определению, которое все быстро усвоили, а непонятливые этапировались в ГУЛАГ, в последующем, особенно в период взбалмошного ленинизма, люди науки вдруг обнаружили счастливую возможность спасти свое интеллектуальное достоинство. Оказывается, не зря они твердили то, что им указывали, не бездумными попками они были, славословя марксистско-ленинскую методологию и клеймя космополитизм.
В 50 – 60-х годах мы действительно первыми запустили спутник, послали человека в космос, у нас заработала первая в мире атомная электростанция, а на океанские просторы вышла первая в мире полностью немагнитная шхуна «Заря». Это по настоящему впечатляющие результаты советской науки – от направленных мозговых штурмов, которые умело организовывало государство, когда это ему было нужно. И советские ученые никогда не подводили [361].
