Коллектив авторов - Средневековая Европа. Восток и Запад
И хотя несхожесть Византии и «латинского» Запада в том, что касалось отношения к иноверцу, часто признаётся[328], как признаётся и терпимая политика допетровской Руси в отношении большинства «иноверцев»[329], пока никогда не ставился «веберовский» вопрос о возможном влиянии конфессиональной специфики двух традиций на формирование дискурсов религиозной терпимости и нетерпимости. И именно такая гипотеза сформировалась за последние 15 лет при предпринимавшихся попытках именно сравнительного анализа отношения к «иноверцу» в «латинской» и «православной» частях Европы[330]. Исходная гипотеза может быть выражена в тезисе: конфессионально-культурная специфика византийско-славянского православия существенно повлияла на то, как в общественном сознании (идеологиях и ментальностях) осмысливались нормы отношений между христианством и «иноверием» и как в связи с этим разворачивались конфессиональные конфликты и складывались установки на религиозную терпимость/нетерпимость.
Другая сторона той же гипотезы: именно византийско-православное религиозное наследие способствовало складыванию в истории православных государств Восточной и Юго-Восточной Европы (а также Кавказского региона) особой модели религиозно-культурного плюрализма.
В настоящей статье эта гипотеза рассмотрена на основании лишь ограниченного круга данных, а именно ряда данных об отношении к мусульманам, язычникам и католикам в православной культуре Московской Руси в XV–XVII вв. Накопившийся историографический опыт позволяет, однако, считать, что мы имеем дело с релевантной частью много более широкого предмета (отношения к «иноверцам» разного рода). Соответственно именно контекстуализация (отношение к мусульманам в контексте отношения к язычникам; отношение к тем и другим в контексте отношения к католикам, протестантам, иудеям, «еретикам» и проч.) позволяет предполагать, что тот или иной (терпимый или нетерпимый) взгляд на ислам и мусульман есть характерный аспект более широкого феномена – феномена востпочнохристианской модели религиозно-культурного плюрализма. В рамках разрабатываемой гипотезы мы называем эту модель восточнохристианской в том смысле, что отношение к «иноверцам» в ней, как кажется, коррелировало с конфессиональными особенностями византийско-православных традиций (а может быть, до известной степени и детерминировалось этими особенностями).
Компаративистский анализ взаимодействия христианских культур с исламом и иными нехристианскими традициями предполагает выделение ряда эксплицитных параметров, по которым можно сравнить отношение к исламу и иным нехристианским конфессиям в западнохристианских и восточнохристианских обществах в Средние века. Разработанность данной проблематики на почве западноевропейской истории делает такой подход возможным. Соответственно благодаря его разработанности западноевропейский средневековый опыт отношения к «иноверцу» (в его базисных, конститутивных чертах, которые, конечно же, никак не заслоняют в восприятии ученых многообразия и многовекторности западноевропейской средневековой модели религиозного плюрализма) берется как уже идентифицированный в науке тип религиозного дискурса.
Данный подход предполагает разработку гипотезы a contrario: некоторые конститутивные особенности византийско-христианских традиций позволяли обществам византийского цивилизационного круга строить отношения с исламом (и иными нехристианскими конфессиями) иначе, чем это происходило на средневековом «латинском» Западе. Продолжением данной гипотезы является предположение, что отличающаяся от западноевропейской традиция отношений с исламом (и иными конфессиями) была структурным явлением (structure de longue durée, если опереться на понятия, подходы и исследовательскую методологию, разработанные Фернаном Броделем и Жоржем Гурвичем), которое существенно повлияло, в частности, на практику отношений институтов и населения Российской империи с исламом в XVIII-ХХ вв.
Московская Русь и мусульмане: проблема и историография
Восточные славяне и Восточная Европа вступили во взаимодействие с миром ислама еще до становления Киевского государства и принятия им христианства в качестве государственной религии (крещения Руси). В момент «выбора вер» князем Владимиром одной из альтернатив, если верить «Повести временных лет», был ислам. В это время и последующие века Русь имела дело с исламом и в Волжской Булгарии, и среди печенегов и половцев. Битва на Калке (1223) стала первым случаем военного конфликта с монголо-татарами, среди которых к этому времени уже многие были мусульманами[331]. Завоевание Руси в 1237–1241 гг. и последовавшее за этим многовековое подчинение Золотой Орде (с начала XIV в. – исламскому государству) стало кардинальным фактором восточноевропейской истории. А уже к середине XV в. среди подданных московских государей была большая группа мусульман, которые сохраняли в целом такое же привилегированное положение, что и русская аристократия. Это прежде всего касимовские татары и их анклав под Рязанью (Касимовское царство)[332]. Вслед за Касимовским царством в XV–XVII вв. в пределах Русского государства складывается мусульманская диаспора[333]. Появляется и значительное число принявших православие бывших мусульман. В то же время в Поволжье и, видимо, в некоторых других регионах идет исламизация языческого населения (судя по некоторым данным, и «новокрещены» из числа язычников становились мусульманами). Не только крещеные, но и некрещеные Чингизиды, и «простые» князья и мурзы получали имения и кормления в центральной части Московской Руси[334]. Новоприбывавшие мусульмане получали в обмен на военную службу поместья с зависимыми крестьянами, православными и неправославными.
В XVI–XVII вв. татарская слобода складывается непосредственно у стен Москвы, и среди живших там татар многие оставались некрещеными. На внешних границах Московская Русь постоянно имела дело с мусульманами и исламом.
Критический момент в отношениях мусульман и России в XVI–XVII вв. – взятие Казани и завоевание Казанского и Астраханского ханств в 1550-е годы. Часто в этих событиях видят характерное выражение отношения русского общества, церкви и государства к исламу и мусульманам[335]. Действительно, мы знаем, что присоединение Казани и Астрахани сопровождалось воинственными заявлениями, источники сообщают о творимых жестокостях, многие мусульмане были переселены на внутренние территории России, мечети часто разрушались или переносились на новые места и проч. Однако, если взять даже сами годы завоевания Поволжья, то видны такие аспекты происходившего, которые заставляют признать, что отношение России к мусульманам и в этот момент было по меньшей мере неоднозначным. Самое же существенное состоит в том, что казанские события начала 1550-х годов не помешали глубокой интеграции мусульман (не только крещеных татар!) в обществе Московской Руси. Петровский и послепетровский периоды истории России принесли много перемен, но они лежат за пределами нашего предмета.
Самый феномен интеграции мусульман в России XV–XVII вв. довольно хорошо описан, и число работ, посвященных этой стороне истории Московского государства, растет с каждым днем. Достаточно хорошо изучены и отношения Руси с мусульманами и исламскими политическими образованиями за ее пределами. Однако, как ни странно, до сих пор мало что сделано для изучения церковной политики в отношении мусульман и мусульманского мира; равным образом очень поверхностно изучены тексты и практики, которые отражают взгляд православной культуры Московской Руси на ислам и мусульман. Эти два аспекта общей проблематики моделей религиозно-культурного плюрализма и составили предмет данного раздела нашей статьи. Разумеется, ни церковная политика в отношении мусульман, ни дискурсы, выражающие отношение к ним, не могут быть отделены от действий государства в отношении исламских общин и установившихся в обществе модальностей взаимодействия с мусульманской диаспорой России XV–XVII вв.
Соответственно задача данного раздела статьи – взять во внимание аккумулированные в исследованиях сведения о практике отношений русского государства, церкви и общества с мусульманами в XV–XVII вв., с тем чтобы проанализировать возможные корреляции между этой практикой и характерными дискурсами[336], касающимися ислама и мусульман.
Проблематика взаимоотношений Московской Руси и мусульман в той или иной степени рассматривается и так или иначе квалифицируется во многих книгах и статьях. Это и общие обзоры истории России, и публикации по истории хозяйства, крестьянства и землевладения, и труды по истории внешней политики и дипломатии, и труды по истории искусства, и исследования по истории монастырей, и литературоведческие штудии, и ономастиконы. Весьма многочисленны и публикации, касающиеся именно мусульманского и татарского населения Московской Руси. Они почти всегда предлагают то или иное суждение о том, каков был взгляд московских элит на ислам, татар, мусульманство и на конфликты между Московской Русью и «миром ислама».
