Сергей Романовский - "Притащенная" наука

Поэтому когда в начале 30-х годов все науки привели к одному знаменателю, то самодовлеющим стал образ так называемой народной (популистской) науки. И более всего пострадали те научные дисциплины, для которых он оказался на некоторое время своим. К таким дисциплинам следует отнести в первую очередь все науки гуманитарного цикла.

…После окончания Отечественной войны процесс обезмысливания науки продолжился, но имел он совсем иную подоплеку, чем ранее. Простым людям – и ученым в первую очередь – решили наглядно продемонстрировать неоспоримые преимущества всего советского: образа жизни, моральных ценностей, культурных и, конечно, научных достижений. Власть поняла главное: воины-победители, «прошагавшие пол-Европы», воочию увидели иную жизнь и они могли сравнивать. А это было чревато.

Поэтому большевики решили просто: для прославления всего советского использовать сам факт победы (раз победили фашизм – значит наши ценности выше), от остального мира изолироваться крепче прежнего и начать внушать советским людям патриотическую гордость за свою социалистическую родину. Так началась невиданная по своему размаху и примитивизму кампания по борьбе с космополитизмом и с преклонением перед иностранщиной.

Все свое возносилось до небес, все «оттуда» либо игнорировалось, либо сознательно извращалось. Понятно, что в науке к идеологическим клише довоенных лет, извратившим сам характер научного поиска, добавилась сознательная подтасовка фактов, идеальная возможность сведения счетов с более талантливыми коллегами и, конечно, оголтелый антисемитизм, ибо ярлык «космополит» просто эвфемистически замещал привычное русскому уху слово «жид».

Государственный антисемитизм начал входить в силу с 1944 г., когда, как свидетельствует Р.А. Медведев, в Кремле состоялось совещание, на котором Сталин указал на необходимость более осторожного выдвижения евреев на руководящую работу. Вопросом этим поручили заниматься Г.М. Маленкову. Уже вскоре во все партийные комитеты поступил его «циркуляр», где четко были обозначены должности, на которые назначать евреев не рекомендовалось (читай – запрещалось). Вскоре, как некогда в царской России, ввели процентные нормы на прием евреев в вузы.

Осенью 1948 г. был распущен еврейский антифашистский комитет, артист С.Э. Михоэлс был раздавлен машиной, почти все руководители этого комитета были арестованы и расстреляны. В 1949 г. было очищено от евреев издательство «Иностранная литература» [338].

Борьба с низкопоклонством оказалась материей двусторонней. Одна сторона материи – это абсолютное превосходство во всем советского строя. Превосходство априорное, аксиоматическое. Доказывать ничего не требовалось, надо было знать это и презирать все иностранное. Кто сомневался, на того мгновенно надевался шутовской колпак «низкопоклонца перед Западом». Оборотная сторона той же материи имела некоторое содержательное обоснование. Успешно продвигался невиданный по размаху атомный проект, и власти решили рассуждать по аналогии: раз с таким сложнейшим делом мы справляемся своими силами [339], то уж в какой-то там генетике и вовсе обойдемся без «вейсманистов-морганистов». И, разумеется, изничтожим подброшенные «оттуда» буржуазные лженауки – кибернетику, социологию и пр.

Коли ученый будет щепетильничать, непременно станет доискиваться до западного первоисточника и обнаружит, что идея оказывается «буржуазной», значит он – не советский патриот, он – космополит.

И пошло. И поехало…

Уже в печально знаменитом постановлении ЦК по поводу журналов «Звезда» и «Ленинград» говорилось [340], что советским людям чужд «дух низкопоклонства перед современной буржуазной культурой Запада». А раз чужд, значит его необходимо вымести.

Борьбу с низкопоклонством начали размашисто, она стала идеологической доминантой всех сфер деятельности. Если раньше партийные установки как бы нанизывались на центральную концептуальную базу науки, то теперь дошло до прямого искажения и подлога научных фактов. Науку замусорили так, что историческую истину в ней стало разглядеть невозможно. «Самая передовая и самая прогрессивная в мире советская наука» стараниями борцов с низкопоклонством была списана мировой цивилизацией в отходы научного прогресса. Раз СССР считает, что он – родина слонов, пусть себе тешится.

Возможно, ученые и понимали в душе, что все это – не более чем очередная партийная дурь. Но страх, посеянный годами взбесившегося ленинизма, так прочно укоренился в душах, что к этой дури они отнеслись вполне серьезно и втянулись в беспощадную войну с космополитами.

Причем многие отдавались этому делу с душой, они искренне верили в то, что делали, ибо подобное «творчество» не требовало мозговых усилий и люди в научном отношении бездарные легко могли на этой «патриотической волне» стать и докторами наук и академиками. А «низкопоклонцам» ничего не оставалось, как слушать, соглашаться и каяться.

Да, каяться надо было непременно. Признал ошибки, значит осознал – пошумят, пошумят и отстанут. А коли твердо стоял на своем, отстаивал свою правоту, это не спасало: такого упрямца сначала публично унижали, если не помогало, то сдавали органам – не наш человек. Именно таким манером «достали» академика Л.А. Орбели и значительную часть сторонников классической генетики на сессии ВАСХНИЛ 1948 г. Читать их покаянные речи на этой сессии – стыдно, но не столько за них, сколько за нас всех, вместе взятых.

То было настоящей «игрой» с четко расписанными правилами. Это не умничанье от удаленности во времени. Просто на значительной временннóй дистанции это видится более ясно. В те годы покаяние, как правило, заканчивалось не понимающими и сожалеющими ухмылками коллег, а реанимационной палатой кардиологической клиники.

Любопытно следующее. Борьба с космополитами была не более чем политической кампанией, она озвучивалась и подавалась в нужной патриотической тональности только для масс. Когда речь заходила о делах серьезных, связанных с работами на военно-промышленный комплекс, то там подобный «патриотический зуд» не только не поощрялся, за него даже наказывали. В военно-технической сфере надо было не презирать западное, надо было брать у них все лучшее, а затем, понятное дело, выдавать за свое.

Так, академика П.Л. Капицу 17 августа 1946 года постановлением Совета министров, подписанным Сталиным, сняли с должности начальника Главкислорода и директора Института физических проблем, в частности, за то, что он занимался «только экспериментальной работой и своими установками, игнорируя лучшие заграничные установки и предложения советских ученых» [341].

В этом деле выявилась, кстати, еще одна чисто российская «особость». Когда делается что-то крайне нужное и, что важно, срочное, то чиновничество начинает бояться инициативы и всячески глушит собственное творчество тех, кому поручено это дело. А вдруг не получится? А вдруг наше будет хуже? Так и в деле Капицы. Он шел в деле получения жидкого кислорода своим путем. Тут же нашлись доброхоты и завалили письмами-доносами Берию. За Капицу взялись всерьез. Но получился характерный курьез. На Западе знали работы Капицы, ценили их и разработанную им технологию применяли у себя, причем даром. Получилось, что там делали «по Капице», а Капица – под домашним арестом за то, что не копировал западный опыт, а шел в науке своим путем. Такие вот чудеса.

Итак, в 1946 г. был дан старт борьбе с низкопоклонством. Жданов стал учить хорошему литературному вкусу, Сталин занялся вопросами языкознания, а весь ЦК вдруг так сильно возлюбил самую передовую в мире советскую науку, что отечески попенял не знающим себе подлинной цены ученым за низкопоклонство перед Западом, за излишний космополитизм. В науке стали очень популярны дружеские дискуссии, после которых одна из сторон пополняла бараки ГУЛАГа, где доучивалась и перековывалась.

У Сталина и его интеллектуального окружения на все доставало времени. Дел, ведь, после войны особых не было, и можно было почитывать журналы, слушать оперы, смотреть фильмы да щедро раздавать направо и налево ценные указания. Не зря Сталина величали «корифеем советской науки». Только подлинный корифей энциклопедических познаний мог с равным успехом разбираться и в генетике и в западноевропейской философии. Нашего корифея интересовало все, ничто не могло ускользнуть от его всевидящего зрака.

В 1949 г. развернулась постыдная, особенно для ученых, борьба с космополитизмом. Старт дала редакционная статья «Прав-ды» «Об одной антипатриотической группе критиков». Конечно, эта кампания вновь разбудила в душах ученых давно и прочно поселившийся в них страх. «Страх совершить ошибку, страх подвергнуться проработке заразил историков, – пишет В.Б. Кобрин. – Нередко именно страх, а не изучение фактов определял их научные взгляды. Судорожные поиски Б.Д. Грековым концепции, которая понравится “Ему”, – это не только вина, но и беда, большая человеческая трагедия крупного ученого» [342].