Саморазвитие по Толстому - Гроскоп Вив

Булгаков открыто призывает нас задуматься о добре и зле, свете и тьме. Чтобы не выглядеть при этом проповедником, он делает это с помощью абсурдного юмора. Хотите ли вы быть одним из экстравагантных спутников Воланда (отморозки с бельмом на глазу — шаг вперед!)? Или человеком, готовым отправиться в сумасшедший дом за свои стихи? (Я не обещала, что выбор будет простым.) На более глубоком уровне он спрашивает, согласны ли мы бороться за то, во что верим, даже если это чревато ужасными последствиями. Он бросает нам вызов — готовы ли мы посмотреть на себя со стороны и остаться довольными тем, что видим? Во тьме всегда светит свет. Но увидеть его могут только люди, готовые к этому.

«Мастер и Маргарита» настолько фантастичен, что многие детали романа просто не могут быть автобиографичными, как бы мне ни хотелось обнаружить, что у Булгакова был огромный толстый кот. Есть предположение о том, что некоторые из сцен бала основаны на событиях легендарной вечеринки в американском посольстве, на которую Булгаков и его жена Елена Сергеевна были приглашены в 1935 году. В своем дневнике она пишет, что они купили в Торгсине «английскую хорошую материю по восемь руб. золотом метр», чтобы пошить Булгакову фрак. На ней было вечернее платье, «исчерна-синее с бледно-розовыми цветами»; ей помогали одеваться портниха и подруга. Сама вечеринка, судя по всему, удалась. Рядом с оркестром было отгорожено сеткой место с «живыми птицами и фазанами». В столовой были «живые медвежата в углу, козлята, петухи в клетках». На верхнем этаже, где танцевали кавказские танцы, устроили шашлычную. Рассказывали, что одного из медвежат, не привыкшего к такой обстановке, вырвало на мундир какого-то маршала.

В то время Булгаков старался установить дружеские отношения с разными людьми, связанными с американским посольством, надеясь на их помощь в выезде за границу. Одна из моих любимых дневниковых записей в книге «Рукописи не горят» связана с получением приглашения от одного из сотрудников посольства на обед. «Перед обедом подавали коктейль, — пишет Елена Сергеевна. — Обед без супа» [126]. И дневники, и письма Булгакова и его жены наполнены забавными анекдотами об их попытках вести приличную жизнь представителей среднего класса перед лицом системы, задавшейся целью не дать Булгакову работать. Елена Сергеевна пишет: «Вчера по случаю — уезжал американец из нашего дома — купила Мише за тысячу рублей шубу очень шикарного и оригинального вида. Серый мех — американского медведя гризли» [127].

Образ Маргариты тоже до некоторой степени имел реальный прототип — Елену Сергеевну. История знакомства Булгакова и его реальной Маргариты как будто сама позаимствована из фантастического романа. Когда они впервые увидели друг друга в 1929 году, она была замужем за генерал-лейтенантом; у нее было двое маленьких детей. (Булгаков к тому времени был женат уже дважды.) Но уже после первой встречи она — в русском стиле — знала, что это судьба. Она попыталась не допустить этих отношений, отказываясь выходить из дома, подходить к телефону и получать от него письма. Считается, что через полтора года полного затворничества (мне сложно в это поверить) она случайно встретила на улице Булгакова, который сказал ей: «Я не могу без тебя жить».

Они поженились в 1932-м и прожили вместе восемь лет, до самой смерти Булгакова из-за наследственного заболевания почек. Им приходилось нелегко, потому что Булгаков был под постоянным наблюдением. Они старались бодриться и иногда, чтобы не отчаяться окончательно, жили как будто по принципу «Если у них нет хлеба, пусть едят пирожные». Еще одна запись из дневника Елены Сергеевны: «Ужин — икра, лососина, домашний паштет, редиски, свежие огурцы, шампиньоны жареные, водка, белое вино» [128]. Они ходят с друзьями «в клуб» на пельмени и на выступления Прокофьева и Шостаковича («Дорохин угощал шампанским, и мы незаметно выпили три бутылки» [129]). Когда Булгакову стали угрожать тем, что снимут из театрального репертуара его самую успешную пьесу, если он не напишет другой, агитационной, он ответил: «Ну, я люстру продам» [130]. За полтора года до того Елена Сергеевна пишет: «У нас долгу семнадцать тысяч и ни копейки на текущем счету» [131].

В Булгакове было что-то от Ноэля Кауарда [132]. Десятилетие постановки его пьесы «Дни Турбиных» никак не было отмечено. «Нечего и говорить, что в Театре даже и не подумали отметить этот день» [133], — пишет Елена Сергеевна. Булгаков описывает в письме юбилейный подарок от театра: «Ценное же подношение будет выражено в большой кастрюле какого-нибудь благородного металла (например меди), наполненной тою самою кровью, которую они выпили из меня за десять лет» [134]. В 1937-м он замечает в письме другу, что «доброжелатели» начали говорить ему: «Ничего, после Вашей смерти все будет напечатано!» «Я им очень благодарен, конечно!» — шутит Булгаков [135].

Он радовался успеху своих пьес, но ненавидел выходить на поклон. Его бесконечно мучил режиссер Станиславский, который репетировал его пьесы, но никогда их не ставил. Булгакова безумно раздражало то, что, когда он приходил на репетицию, актеры не репетировали сцены из пьесы, а каждый раз слушали лекции Станиславского на какие-то случайные и никак не связанные с пьесой темы. Когда его пьеса «Мольер» наконец была поставлена (Станиславский репетировал ее четыре года), труппу на премьере вызывали на поклон двадцать два раза. Однако спектакль также получил четыре негативных отзыва и через шесть недель был снят из репертуара — после еще одной анонимной статьи в «Правде». Как называлась статья? «Внешний блеск и фальшивое содержание». Можете представить себе такое: вашу пьесу репетируют четыре года, актеров на премьере вызывают на сцену двадцать два раза, а через шесть недель ее снимают? Я даже боюсь думать о состоянии Булгакова.

Согласно книге Дж. Кертис «Рукописи не горят», Булгаков сравнивает писателя, который не пишет, с человеком, который отказывается от секса. Желание писателя писать, говорит он, так же сильно, как сексуальное влечение: попытки подавить его приводят к саморазрушению. (Другими исследователями эта цитата приписывается не Булгакову, а его другу Вересаеву.) Булгаков старался подчиниться судьбе и страдал молча. В 1922 году он записывает в дневнике: «Мы с женой голодаем. Пришлось взять у дядьки немного муки, постного масла и картошки» [136]. Он жалуется друзьям- писателям, что не может писать им чернилами, поскольку не может их себе позволить — есть только царапающий бумагу карандаш. В 1929 году он пишет брату: «Все мои пьесы запрещены к представлению в СССР, и беллетристической ни одной строки моей не напечатают… Совершилось мое писательское уничтожение» [137]. Ему же, в 1930-м: «Я обречен на молчание и, очень возможно, на полную голодовку» [138].

«Отношения» Булгакова со Сталиным ухудшались. Он привлек внимание Сталина своей пьесой «Дни Турбиных», театральной адаптацией его же романа «Белая гвардия». Пьеса была уничтожена советскими критиками, шокированными тем, что в ней с симпатией изображались белые офицеры. Но Сталин в итоге счел ее комплиментом (или по крайней мере сделал такой вид — возможно, он уже тогда начал свою игру с Булгаковым), заявив, что пьеса «дает больше пользы, чем вреда» советской власти, показывая белых приличными людьми и все-таки проигравшими. Она была демонстрацией «всесокрушающей силы большевизма» [139]. (Хм-м, сразу хочется пойти посмотреть спектакль, правда?) У Сталина были очень странные вкусы (вот это сюрприз!), и предсказать, о чем он сочтет необходимым высказать свою точку зрения, было сложно. Он ходил на спектакль пятнадцать раз.