Людмила Сараскина - Фёдор Достоевский. Одоление Демонов
Он брался писать и вскоре бросал начатое: не хватало необходимых справок, недоставало личных впечатлений, не хотелось писать приблизительно и наобум. Всего лишь за полтора года с момента объявления царской милости, пока он занимал деньги, ждал отставки, хлопотал о переезде в столицы, вел переписку с издателями, нервничал, бился в нужде и тосковал, счастье возвращения в литературу как‑то померкло. «Даже самые занятия литературою сделались для меня не отдыхом, не облегчением, а мукой», — признавался он. Нужны были, как оказалось, не только отставка, не только столица, не только спокойствие и оседлость, не только личное общение с журналами и издателями — нужна была единственно возможная схема отношений с работодателями, которая учитывала бы все нюансы литературного и творческого поведения писателя, вновь обретающего профессию. Такая схема Достоевскому была знакома не понаслышке.
Имея хотя бы небольшое литературное имя, всегда можно было договориться с издателем, предложив ему всего лишь идею или замысел будущего произведения. Если он проявлял интерес, можно было просить аванс. Издатель, конечно, ставил свои условия и называл сроки, на которые непременно следовало соглашаться, но заведомо знать, что они мало реальны. Поскольку первый аванс тратился не на текущие расходы и обеспечение жизни, а на уплату старых долгов, нужно было или вытребовать еще один аванс, или, что хуже и рискованнее, вести параллельные переговоры с другим издателем, по поводу другого произведения и пытаться получить деньги под другой замысел. Скомбинировав таким образом два заказа и два аванса, можно было приниматься за работу, рассчитывая сделать ее достаточно быстро: ведь при конечном расчете от гонорара с листа за вычетом аванса должно было остаться хоть что‑нибудь.
Конечно, это была опасная зависимость: издатель мог расторгнуть договор в случае нарушения срока и потребовать аванс обратно; он мог также забраковать рукопись — в этом случае аванс пришлось бы возвратить. Важно тем не менее было склонить издателя к самой идее аванса — в этом, как убеждался Достоевский, состоял успех всего предприятия. К тому же и автору, имея аванс и оплаченное рабочее время, деваться было некуда: безвыходное положение подгоняло его и вынуждало в темпе завершать начатое. И хотя в своей первой литературной молодости Достоевский вдоволь хлебнул этой методы («Система всегдашнего долга, которую так распространяет Краевский, есть система моего рабства и зависимости литературной», — утверждал он в 1846 году), приходилось вновь обращаться к испытанному средству.
Первое письмо Каткову (январь 1858 года), которым начались более чем двадцатилетние отношения Достоевского с «Русским вестником», было написано по известному рецепту. Огромное, изобилующее подробностями (автор детально рассказывал о структуре будущего романа, ни слова не говоря о его содержании, названии или теме), наполненное непреклонными творческими credo и железными писательскими принципами («Работа для денег и работа для искусства — для меня две вещи несовместные»), письмо Достоевского исподволь подводило издателя к основной цели: «Если угодно Вам будет иметь, для напечатания в этом году, мой роман, то не можете ли Вы мне выслать теперь же, вперед за роман, недостающие мне и крайне необходимые 500 руб., серебром. Я знаю, что предложение мое довольно эксцентричное; но всё дело в том, как Вы его примете».
Катков предложение принял и искомые 500 руб. серебром без промедления выслал. Подробности о романе, предназначенном для «Русского вестника», имели, видимо, весьма мало общего с реальностью рукописи: Достоевский сильно преувеличил степень готовности работы. Не имея для продажи готового текста, он, разумеется, предлагал не вдохновение, а всего лишь намерение работать в кредит. (Может быть, поэтому многие первоначальные автокомментарии, содержавшиеся в письмах к издателям и редакторам, больше свидетельствовали о тонкостях дипломатии автора, чем о тонкостях художественного замысла.)
Расчет удался. При всех невыгодах положения у литератора Достоевского были и некоторые преимущества. С новым царствованием наступали либеральные времена; бывшего, но ныне прощенного государственного преступника (к тому же полностью отбывшего наказание) можно было использовать как свежее имя, как некоторую литературную сенсацию (собственно, на это во многом и рассчитывал Достоевский: «Я восемь лет ничего не печатал, и потому, может быть, я буду занимателен для публики как новинка!»).
«Пишу к Вам не с тем, чтобы напоминать о Вашем обещании и торопить Вас, а единство из желания сказать, что участие Ваше в предпринимаемом мною периодическом издании, — писал ему в июле 1858 года редактор только что основанного литературно — ученого журнала «Русское слово» граф Г. А. Кушелев — Безбородко, — весьма приятно мне. Надеюсь, что при содействии наших достойнейших писателей, к числу которых принадлежите Вы, я успею сделать что‑нибудь на пользу развития родной и всеми нами любимой словесности»[99]. К чести графа Кушелева, он не только похвалил опального литератора Достоевского, но и обеспечил его материально, дважды выслав крупные денежные суммы под честное слово и в счет будущих романов.
Почти пятилетняя творческая пауза (то есть время, когда он формально мог писать, но по разным причинам ничего законченного не сделал) подходила к концу; из разрозненных замыслов, отрывков, набросков, заметок, эпизодов, о которых он все эти годы сообщал брату, должно было наконец оформиться нечто реальное и законченное. Складывалась парадоксальная ситуация: больше всего он боялся работать на заказ, на срок и из‑за денег, в «системе всегдашнего долга»; однако, находясь вне этой системы, без литературных заказчиков и журнальных кредитор «ni, сделать ничего не мог. Мечтая о свободном творчестве, он сам, своей волей отрезал все пути к нему и загонял себя в кабалу, которая в свою очередь оказывалась необходимой творческой уздой.
Обещанные сразу двум журналам работы заставили Достоевского сложить «в ящик» честолюбивые замыслы, о которых он периодически сообщал брату (но которые все‑таки не имели вид текста, а существовали либо в планах, либо в воображении): «роман в трех книгах», «петербургский роман», «комический роман», «роман — исповедь», «серию литературных и политических статей» в жанре «писем из провинции». Из всего этого огромного материала, которого, как он твердил, хватит «на целые томы», выделились постепенно два произведения — маленькое для «Русского слова» и большое для «Русского вестника». Много раз нарушая все назначенные сроки, он закончил наконец и выслал (только в январе 1859 года) Кушелеву «Дядюшкин сон». Уже ненавидя свою многострадальную повесть как неудачу и литературное фиаско, он не переводя дыхания дописал «Село Степанчиково», которое и выслал Каткову по частям в апреле и июне 1859 года.
IIЗаканчивалось десятилетие, начавшееся арестом, затем судом и Сибирью. Была получена наконец отставка, которой он добивался больше года; была определена местом проживания Тверь — впредь до особого распоряжения и особых прошений; были налажены первые литературные связи и выработаны две новые вещи. От Кушелева, напечатавшего в мартовском номере «Русского слова» «Дядюшкин сон», пришла тысяча рублей в счет будущих произведений — именно на эту тысячу Достоевский смог раздать долги, купить тарантас и отправиться с женой и пасынком в путь за 4000 верст.
Он чувствовал, что выкарабкается, не пропадет от тоски и безденежья в глуши — сибирской или русской; строил планы, подумывал об издании избранного, начиная с «Бедных людей». Его воображаемые диалоги с издателями «из смиренных сделались уж слишком заносчивы». «При свидании с Кушелевым, — делился он с братом, — я намерен прямо изложить ему, чтоб он дал мне полуторагодичный срок, 300 рублей с листа и, сверх того, чтоб жить во время работы — 3000 руб. серебром вперед». «Я очень хорошо знаю, — сердился он, — что я пишу хуже Тургенева, но ведь не слишком же хуже, и наконец, я надеюсь написать совсем не хуже. За что же я‑то, с моими нуждами, беру только 100 руб., а Тургенев, у которого 2000 душ, по 400?»
Его терзала обида: аристократу, помещику и богачу Тургеневу за «Дворянское гнездо» Катков предлагал гонорар, в несколько раз превышавший те 50 рублей за лист, которые «Русский вестник» готов был заплатить за «Село Степанчиково», — и он, на свой страх и риск, осмелившись просить Каткова довести плату с листа до 100 рублей, не мог и думать, что его просьба будет отклонена, роман отвергнут, а аванс в 500 рублей затребован обратно и что, смиряя самолюбие, ему придется искать место для «Степанчикова» сразу в трех других журналах.
Он возвращался в Россию и в литературу, обремененный заботами о хлебе насущном для себя и своего семейства, денежными долгами (тысячу рублей, которые дал взаймы Плещеев, он сможет вернуть полностью только в 1880 году) и бесчисленными бытовыми хлопотами. Его здоровье было расстроено, семейная жизнь крайне напряжена, будущее неясно. Впереди была не столица, а маленькая провинциальная Тверь с улицами, поросшими травой, и долгое ожидание монаршей милости — позволения вернуться в Петербург. И все же самое сильное переживание, которое он испытал в летние месяцы 1859 года, когда писал предотъездные письма из Семипалатинска, а затем уже из Твери, имело характер честолюбивый и было связано с надеждой упрочить свое литературное имя.
