Петр Радечко - Реабилитированный Есенин
– Зря Сережа связался с Кусиковым! – пробурчал он».
Выходит, что Мариенгоф знал о тайной работе А. Кусикова. А заодно и о службе М. Ройзмана. Потому и открыто высказал ему свое мнение как чекист чекисту. Ведь сам он был заинтересован в возможно большем отсутствии Есенина в Москве, чтобы успеть здесь «укрепиться» в управлении имажинистами и их журналом.
А племяннику Никритиной Михаилу Козакову ничего другого не оставалось делать, как расхваливать эту «лучшую пару». Потому что и сам был таким, в чем сознался в недавно опубликованных мемуарах. Тайным осведомителем он стал еще в 1957 году, т. е. за пять лет до смерти его «любимого дяди Толи», которого считает в жанре мемуаристики ХХ века одним из «лучших в России». Ну, право, как у Онегина: «Мой дядя самых честных правил…» Впрочем, это личное мнение М. Козакова.
И, наконец, еще один небольшой, но важный штришок в продолжение темы. Отец актера Михаила Михайловича Козакова, Михаил Эммануилович, был в свое время известным писателем и драматургом. Несколько пьес он написал в соавторстве со своим родственником Анатолием Мариенгофом. В 1937–1938 годах одной из самых популярных на столичных театральных подмостках была его пьеса «Чекисты», созданная с хорошим знанием «предмета» на основе дела «правотроцкистской оппозиции» во главе с Каменевым и Зиновьевым. Как своеобразный гимн ведомству Николая Ежова. Акынская песня Джамбула Джабаева в сравнении с этим произведением – ничто. Таких авторов, как М. Э. Козаков, чекисты берегли. А заодно – и их досужих соавторов, подобных А. Мариенгофу.
* * *Резкий всплеск амбициозности обозначился у Мариенгофа в момент отъезда Есенина с Айседорой Дункан в заграничное турне. Во-первых, потому что Сергей оставлял его вместо себя в качестве ответственного за выпуск готовящегося журнала «Гостиница для путешествующих в прекрасном» (номинально редактором считался Н. Савкин), а заодно и как руководителя всей группы имажинистов.
Во-вторых, преподнес ему подарок, воистину дороже царского – написал стихотворение «Прощание с Мариенгофом», где были ныне замусоленные от постоянного цитирования строки:
Но все ж средь трепетных и юныхТы был всех лучше для меня.
Безусловно, Есенин просчитывал наперед и иные варианты. Но вручить такой маршальский жезл Вадиму Шершеневичу он не решился. Являясь теоретиком имажинизма, этот опытный журналист, великолепный оратор, образованнейший человек, много лет вращающийся в литературных кругах, вполне мог за время отсутствия Есенина настолько прочно утвердиться в кресле руководителя, что отобрать у него потом пальму первенства было бы сложно. Тем более что и так отношения между ними не являлись идеальными.
Не мог полностью довериться Есенин и Рюрику Ивневу, который пять лет работал под непосредственным руководством наркома по просвещению Анатолия Луначарского. Будучи абсолютно лояльным к властям, он не мог придать с первого номера нужную направленность журналу, в результате чего новое издание наверняка стало бы копией других правительственных журналов.
Иных имажинистов, менее заметных, Есенин в расчет не брал. И потому выбор пал на самого молодого, вроде бы признававшего его талант и безусловный авторитет среди российских литераторов, Анатолия Мариенгофа, который в случае чего мог рассчитывать на свое высокое покровительство. К тому же вернуться в Москву поэт собирался всего лишь через три месяца.
А для высокомерного, заносчивого Мариенгофа это была настоящая победа. Выданный ему Есениным аванс – «охранять, как собаке», ихнее «литературное поле» – он воспринял, как подтверждение своей исключительности и незаменимости среди тысяч стихоплетов, воодушевленных революцией и рвущихся на российский Парнас. Есенинские же строки из пресловутого «Прощания…», которые мы также привели здесь, служили для него своеобразным входным билетом на литературный Олимп.
Если сказать по большому счету: Есенин после этого Мариенгофу уже был не нужен! Абсолютно! Главное – за время его отсутствия в России нужно было успеть довести до сведения всех свершившийся факт замены руководства в группе имажинистов, а также содержание «входного билета на Олимп» – «Прощания с Мариенгофом». Неважно, что Есенин имел в виду не литературные способности коллеги по главенству образа, а всего лишь его незаменимость в быту.
Еще задолго до отъезда Есенина имажинисты предварительно обсудили план первого номера журнала. Однако амбициозный «больной мальчик» Мариенгоф, придумавший себе звание Верховного командора Ордена имажинистов, своим волевым решением меняет намеченное.
Как и в скандально известном сборнике «Явь», он снова занимается самоутверждением не только в журнале, но и в литературе, и в обществе. О чем ярко свидетельствует то, что хотя «Гостиница…» создавалась именно как имажинистская, среди «постояльцев» ее первого номера не оказалось истинного теоретика этого течения Вадима Шершеневича и одного из организаторов группы Александра Кусикова.
Зато по воле самотитулованного Верховного командора Ордена имажинистов Анатолия Мариенгофа на первой обложке «Гостиницы для путешествующих в прекрасном» оказались фамилии таких ее «постояльцев», как режиссер Московского Камерного театра Александр Таиров, у которого работала жена Мариенгофа, актеры этого же театра В. Соколов и Б. Глубоковский (он же и журналист), профессор А. Топорков (Югурта), приятель Анатолия акмеист Осип Мандельштам и некий Павел Кузнецов.
Таиров ограничился в журнале выдержками из своей записной книжки. Зато Мандельштам опубликовал свое стихотворение «Сеновал» и статью «Девятнадцатый век». Топорков напечатал под своей фамилией статью «Люди из Бирмингамма», а под псевдонимом «Югурта» – «О каноне».
Не оказалось на обложке журнала среди иных его «постояльцев» и фамилии одного из создателей имажинизма Рюрика Ивнева. Хотя в самом журнале место для одного его стихотворения («Россия») все-таки нашлось. Не было на обложке и фамилии Ивана Грузинова, претендовавшего позже на титул одного из теоретиков имажинизма. Мариенгоф дал ему в этом номере возможность напечатать лишь маленькую аннотацию на вторую книгу эгофутуриста Бориса Пастернака «Сестра моя – жизнь».
Но вот для себя, любимого, новоявленный вождь группы места в журнале не пожалел. Во-первых, появилась его статья с претенциозным названием «Не передовица». Да, на передовицу, определяющую задачи нового журнала, она явно не тянула. В ней обыкновенная демагогия об истории путешествий и их пользе (и это в период голода в стране и людоедства!). Нет в ней и абсолютно никакой теории имажинизма. Это слово даже не упоминается.
Зато на самом видном месте крупным шрифтом набрано стихотворение С. Есенина «Прощание с Мариенгофом». Как «гвоздь номера»! Затем опубликована статья «образоносца» «Корова и оранжерея», которая, на наш взгляд, представляет определенный интерес не с точки зрения Верховного командора на развитие эстетики и искусства в целом, а именно как относился Мариенгоф к тем, кто непосредственно участвует в этом процессе. И, безусловно, определением своего личного места в нем.
Будущий автор романа «Циники» сравнивает современную ему эстетику с оранжереей, в которой побывала корова и оставила там не только следы своих «ног, коровьего аппетита, но и следы коровьего пищеварения». И тут же называет тех, кто способствовал произошедшему: «Благодаря некультурности в делах эстетики сейчас считают поэзией кундштюки, проделываемые Пастернаком над синтаксической фразой (перестановка подлежащих, сказуемых, дополнений и определений, нарушающая дух и традицию языка, только наивным может показаться исканием новой формы). Еще меньшее отношение к стихотворству имеют ритмические упражнения Асеева, неологизмомания Крученыха, работа над примитивной инструментовкой В. Каменского, искание метафор большей части имажинистской молодежи».
Как видим, Василия Каменского, стихами которого сам же три года назад открывал сборник «Явь», не говоря о прочих Пастернаках, Мариенгоф давно перерос. Себя, 25-летнего, считает Мастером и с высоты своего положения Верховного командора Ордена имажинистов предлагает «“с ремесленной психологией и ремесленным постничеством в искусстве” бороться столь же суровыми мерами, какими Петр Великий боролся с ханжеством в морской службе».
И тут же он называет ориентиры, на которые должны равняться те, кто трудится на ниве искусства: «Это – италианский ренессанс, Новгородская иконопись ХIV и ХV века, Шекспир, «Пугачев» Есенина, «Заговор дураков» автора настоящей статьи».
Всего лишь три фамилии из истории мировой культуры! Ни больше, ни меньше! И среди них – он своей собственной персоной! Притом Мариенгоф говорит, что «на звание Колумба» в таком открытии он не претендует. Это, мол, и без того всем давно известно. А Пушкин с Гоголем и Толстым здесь ни причем.
