Игорь Морозов - Феномен куклы в традиционной и современной культуре. Кросскультурное исследование идеологии антропоморфизма
У русских представление о том, что подаренные матерью куклы могут оказывать влияние на всю последующую судьбу их обладательниц, сохранилось в пережиточной форме в народных сказках, где кукла предстает в образе волшебной помощницы. Так, в сказке «Василиса Прекрасная» (АТ 480 В*) мать, умирая, дарит Василисе куклу: «Оставляю тебе вот эту куколку: береги ее всегда при себе и никому не показывай, а когда приключится горе, дай поесть и спроси у нее совета. Покушает она и скажет тебе, чем помочь несчастью» [Афанасьев 1984, № 104, с. 128]. В сказке «Грязнавка» к куклам также обращаются за помощью: «Вы, куколки, покушайте, моё горе послушайте!» [Пропп 1946, с. 181; Мелетинский 1958, с. 185–186]. В сказке «Князь Данила-Говорила» (АТ 313 Е* + 327 А + 313 Н*) четыре куколки, рассаженные девушкой по углам комнаты, помогают ей избежать инцеста с братом. После произнесенных ими заклинаний девушка проваливается под землю и оказывается в доме злой колдуньи, чья дочь как две капли воды похожа на героиню. Избавившись от ведьмы, девушки возвращаются в дом князя Данилы, и он женится на девушке-двойнике своей сестры [Афанасьев 1984, с. 149–151, № 114, Курская губ.; аналогичный сюжет: Афанасьев 1985, с. 319, № 294, г. Погар, ныне Брянская обл.]. В украинской сказке типа «Свиной чехол» (АТ 510 В) куколки избавляют девушку от брака с отцом: «От дочка батькові і говóрить: „Потривайте, тату, піду зáраз уберусь“, да й пішла із куклами убираться: сама убралась у свинячий кожух, а кукол трьох убрала у плаття, що їй батько посправляв; а убравшись прийшла на горóд та й поставила трьох кукол коло сéбе, а сама посéредині. От одна кукла й говóрить: „Розступись, сира земле, щоб красна дівиця пішла у тéбе!“ І другá те саме говóрить, і третя те саме; пішли вони під землю…» [Афанасьев 1985, с. 314, № 291, Пирятинский у. Полтавской губ.].
Известна связь антропоморфных фигурок с домашними духами, в поздней традиции нередко выступающими как вредоносные существа, влияющие на судьбу окружающих. Так, во время строительства дома плотники могли пускать в дом кикимору или «манилку» в виде смоченной человеческой кровью тряпочки либо куклы, нарисованной кровью фигуры человека, иногда – обрубка дерева, щепки [Супинский 1945, л. 6, д. Езеково Великоустюгского р-на; Зеленин 2002, с. 42; Власова 1998, с. 216, 332, Вятская губ.], которая, «оживая», появлялась в виде человека или животного.
Прежнее отношение к кукле как к ритуально значимому предмету продолжало сохраняться вплоть до 30–40-х годов XX века. Илья Эренбург, описывая свои дорожные впечатления во время поездки по грандиозным стройкам эпохи индустриализации летом и осенью 1932 г., вспоминает: «В томском музее я познакомился с молоденькой девушкой-шоркой; она училась на медицинском факультете и принесла в музей деревянного человечка, которого родители ей дали как талисман против лихорадки и злых духов. Она узнала, что в музее собирают предметы старого быта, и принесла экспонат. ‹…› У нее были глаза доверчивые и пытливые. Наверно, родители просили старого шамана изгнать из непослушной дочери злого духа» [Эренбург 1967, с. 605–606].
* * *Употребление кукол в окказиональной обрядности часто является обрядовой реализацией мифов творения. Особенно это очевидно в ритуалах и магических практиках, связанных с рождением ребенка и его первичной социализацией, а также символических способах институциализации его души (двойника), воплощенной в различных артефактах – от последа и пуповины до антропоморфных изображений и фигурок. Манипуляции с этими изображениями связаны со стремлением обеспечить деторождение и охрану их «прототипов» от воздействия злых сил. В некоторых случаях (например, при нарушении тех или иных предписаний и запретов) эти предметы-двойники оказывают негативное воздействие на окружающих, становятся воплощением демонов-вредителей.
Свадьба
Свадьба – один из наиболее значимых обрядов жизненного цикла, способствующих трансформации персонально-личностных характеристик и переход в «новое социальное качество» не только главных участников (жених и невеста), но и ближайшего круга родственников и близких друзей, получающих в ходе развертывания обряда и по его завершении новые социально значимые статусы по отношению к молодым (дружка, коренная подруга и их региональные аналоги, сват, сватья, тесть, теща, свекр, свекровь и т. п.). Употребление кукол в этом важнейшем переходном обряде связано как с глубинной семантикой обряда, так и со знаково-символическими и коммуникативными функциями [Морозов 1996а, с. 139–146; Морозов 2005, с. 23–37].
Кукла выступала в качестве непременного атрибута девушки-невесты, а иногда и как часть ее приданого, причем при игре с ней могла имитироваться подготовка к замужеству. «Вот я замуж выходила – кукла у меня была. Кошели раньше были. Вот от кошеля крышка, и вот кукле всё сложено было: постель, всё это, как утирки нарезано, скатерти, одеяла. Всё это приготовлено было. Всё сделано – кукла сделана, припасёно всё было. Её на „куст“ взяли, а потом оставили у жениха, и жениховы сродники и рострёпали, чай, куда» [ЛА СИС, с. Кирзять Сурского р-на Ульяновской обл.]. «Чай, бывало, куколки были. Мы и шили их сами. У меня был вот этакий ящик [большой]. Да. И там была и „невеста“, там был и „жених“. Да. Там и постель была – всё было. Вот и играли…» [ЛА МИА, с. Араповка Сурского р-на Ульяновской обл.].
В некоторых случаях это было связано с ранними браками. Малолетние невесты порой везли к жениху вместе с сундуками с приданым и коробки с куклами, что стало основанием для многочисленных народных анекдотов, шуток-поддевок («у нёо жонка ишшо в куклы играёт») и частушек:
У меня на сарафанеЗолотые буквы;Ко мне сватались сваты,А я играла в куклы.
[ЛА МИА, д. Свателово Парфеньевского р-на Костромской обл.]. Формула: «Наша невеста еще в куклы играет!» – могла служить шуточной формой отказа при сватовстве [ЛА МИА, д. Старово Парфеньевского р-на Костромской обл.].
Корреспондент Тенишевского бюро И. Рождественский приводит рассказ одной 92-летней старухи, как ее выдали замуж в 13 лет за 14-летнего парня и она «долго не понимала отношений между мужем и женой и, считая себя малолетней девушкой, по праздникам долго играла в доме мужа в куклы» [Рождественский 1899, л. 11]. Хорошо иллюстрирует эту сторону традиционного отношения к куклам воспоминание, цитируемое Г. Л. Дайн: «Моя бабушка Прасковья пошла замуж четырнадцати лет и кукол всех с собой забрала. Целую корзину этого добра привезла в дом жениха. И рассказывала потом, что свекор строго всем домашним наказал не доглядывать и не смеяться над молодой, когда она тихонько пряталась на чердак, чтобы поиграть в свои куклы. Потом их снова оттуда достали, уже для ее детей» [Дайн 1981, с. 36]. Столь бережное отношение к детской игрушке глубоко мотивировано. Известна примета: если девочка много играет в куклы, то «девок нарожает». «Вот и говорили: „Кукольница, дак кукольница и будет“. Я говорю: „Я кукольница и наносила пятерых дочек“…» [ЛА СИС, д. Красное Грязовецкого р-на Вологодской обл.]. В этом контексте кукла оказывается не менее ценной частью наследства, чем прочее «добро» (одежда, скот).
Нередко куколки являлись элементом украшения свадебного экипажа. «Когда невесту берут, на машину ставют куклу ей подружки. И раньше так! На лошадях. Раньше ведь на лошадях! И ей куклы брали, сшиты куклы, а всё равно брали. Прямо две куклы сшиты вот такие вот [=примерно до локтя]. В церкву съездиють там, а патом привезут вот, да, чай, отдадут детям, они играют…» [ЛА МИА, д. Воскресеновка Радищевского р-на Ульяновской обл.]. В станице Незлобная Новопавловского р-на Ставропольского края свадебную куклу «в руках несли. А нет – вон на подводе едуть и молодых везуть, и кукла с ними, и всё. Да. Привезуть, понимаешь ты, сами садятся за стол пить, а её иде-нибудь у угол поставють» [ЛА МИА, ст. Незлобная Новопавловского р-на Ставропольского края]. В с. Алгасово Моршанского р-на Тамбовской обл. выпеченные из теста куколки выставлялись под иконы («на угольник»), когда приезжал жених со свадебным поездом, чтобы ехать под венец («невесту бяруть») [ЛА МИА, с. Парсаты Шацкого р-на Рязанской обл.].
Один из примеров осмысления куклы как принадлежности девушки-невесты можно найти в севернорусской сказке «Сестра-убийца» с мотивом инцеста [Ончуков 1998, с. 185; о функции куклы как волшебного предмета-помощника см.: Пропп 1986, с. 199–201]. В наиболее полном варианте этой сказки («Аннушка») мать говорит перед смертью дочери Аннушке: «У меня в сундуке есть цетыре куколки, как чё надо – они тебе помогут». Брат Аннушки по наказу матери ищет себе жену «как наша Аннушка»: «Парень стал себе жону искать. Некак не находит. А сестра, ей нать все с куколками. Вот брат говорит: „Некак жоны не найду. Пойдем, Аннушка, со мной на кровать спать!“». Сестра печет житники и под предлогом, что ей надо вынести их в клеть, «побежала да куколок во все углы поставила. Да и: „Чё мне делать, куколки, брат на кровать спать велит?“ Все тут куколки: „Хи-хи! Худо ли, хорошо ли брату с сестрой спать?“ А одна: „Худо, худо! Заседь до колена!“» В конце концов Аннушка «просела срозь землю» и нашла там в Егибовой избушке девушку «целиком как она. И не познать. Та девушка на целовецью кость целовецьи волосья вьет: „Ты чего сюда зашла, девушка? Налетит Егибова, тебя съест, мне велит твои волосья на твою кость навивать“». С помощью девушки-двойника (о связи двойничества с куклой см. раздел «Кукла с точки зрения социальной антропологии и психологии»). Аннушка спасается от Егибовой и возвращается к брату, который женится на спасительнице [Карнаухова 1934, с. 151–153].
