Генри Франкфорт - В преддверии философии. Духовные искания древнего человека
Теперь посмотрим, как все это выглядит по отношению к человеческому индивидууму. Предыдущая тенденция, начиная с Древнего Царства вплоть до Империи, была центробежной, атомистической, индивидуалистической. Хорошую жизнь надо было видеть в полнейшем раскрытии каждой личности. Теперь тенденция стала центростремительной, националистической, общинной: хорошую жизнь нужно было искать в коллективных интересах и индивидуума призывали приспособляться к объявленным нуждам коллектива. Любое уклонение и попытки выразить индивидуальность исключались; кардинальная доктрина заключалась в том, что египетское сообщество являло ценность само по себе, как таковое.
Такого рода духовная и интеллектуальная революция не может быть установлена собором, принимающим манифест об изменениях, она происходит настолько постепенно, что может быть усмотрена лишь через столетия. Даже восстание против перемен, характеризовавшее амарнскую революцию, было, быть может, в той же степени несистематизированным протестом против насильственной механики этих перемен, как и протестом против их принципов. В течение столетий египетские тексты продолжали повторять древние формулировки, в то время как египетские гробницы напоминали о древних чувственных наслаждениях, доставляемых разнообразными возможностями этой жизни. Получалось совершенно так, как если бы американцы перешли постепенно к социалистическому правлению и рационалистической этике, но продолжали повторять лозунги западной демократии и кальвинистского протестантизма; они бы не замечали перемен еще долгое время после того, как они произошли.
Таким образом, протекли столетия существования Империи, прежде чем масштаб перемены стал сказываться на египетских литературе и искусстве. Лишь постепенно старые стереотипы сменились новыми формулами. Когда революция завершалась, оказалось, что цели жизни сдвинулись: вместо полноденной, индивидуальной жизни в этом мире, вознаграждаемой ее продолжением в мире потустороннем, выступила конформистская и формализованная жизнь в этом мире. Для отдельного египтянина горизонт его возможностей сузился; ему предлагалось подчиниться, ибо ему давался выход из стеснений этого мира в виде обещания лучшего в ином мире. Это лучшее зависело уже не столько от него самого, сколько было даром богов. Сдвиг, таким образом, произошел не только от личности к коллективу, но и от наслаждения этим миром к обещанию иного мира. Это объясняет контраст между теми двумя гробницами, о которых мы писали выше в этой главе; более ранний памятник весело и жизнерадостно изображал поле, лавку и рыночную площадь, тогда как более поздний памятник сосредоточивался на ритуальном подходе к загробной жизни.
Попробуем прокомментировать этот тезис на основе литературы, и особенно дидактической литературы. Первое впечатление сводится к тому, что позднейшие правила поведения точно те же, что и более древние; в том же самом духе речей Полония они учат молодого человека, как ему преуспеть в его профессии. Нужный практический этикет — за столом, на улице или в суде — продолжает быть постоянной темой. Но постепенно замечаешь отличия. Наставления мотивируются иначе. В прежние времена человеку советовали заботиться о своей жене, ибо «она пашня благостная для ее владыки». Теперь человеку говорят, чтобы он помнил о терпеливости и преданности его собственной матери и чтобы он обращался со своей женой с той же любящей благодарностью, которую он испытывает к своей матери40. Если старые тексты призывали чиновника к терпению и беспристрастности в обращении с бедными клиентами, то теперь он обязывался предпринимать в их отношении позитивные действия. «Если ты найдешь большую недоимку у бедняка, раздели ее натрое: две части сбрось, оставь одну». Почему следует совершить такой бесхозяйственный акт? Оказывается, если он этого не сделает, он не сможет жить в ладу со своей совестью. «Ты увидишь: это путь (букв.: пути) жизни. Ты сможешь (спокойно) спать, а когда переночуешь, утром ты найдешь это приятным известием (букв.: как приятное известие). Лучше быть хвалимым в качестве любимого народом, чем (иметь) богатства в кладовой. Лучше (есть один) хлеб, когда сердце спокойно, чем (иметь) богатства, отягченные муками совести (букв.: под муками)»41. Здесь иное, чем в старых текстах; положение и состояние были теперь важны, как ощущение правильных взаимоотношений с людьми. Человек принадлежал обществу, а не самому себе.
Ключевым словом для развитого ума в эту эпоху было слово «молчаливость», которое можно передать также словами «хладнокровие, пассивность, спокойствие, смирение, подчинение, покорность». Эта «молчаливость» связана со слабостью или с бедностью в таких контекстах, как «Ты Амун, владыка спокойных (букв.: молчаливых)»42 и «Амун, защитник молчащих и спаситель бедных, приходящий на зов (собств.: жалобу; букв.: голос) бедняка»43. Благодаря такому отождествлению эти характерные выражения смирения были обозначены как религия бедных44. Это, конечно, верно, что покорность всегда была добродетелью, предписываемой неимущим. Но мы считаем существенным подчеркнуть, что каждый египтянин той эпохи был неимущим в отношении права на самовыражение; его свободное саморазвитие уже больше не поощрялось, и он теперь вынуждался к детерминированному подчинению нуждам коллектива. Для доказательства того утверждения, что дух смирения уже не был лишь уделом бедняков, мы укажем, что весьма высокопоставленный чиновник лез из кожи вон, чтобы выказать себя «действительно спокойным (букв.: молчаливым настоящим)»45, и что даже верховный жрец Амуна мог настаивать, что он был «действительно спокойный (букв.: молчаливый)»46. В духе того времени деятельный и удачливый чиновник считал необходимым подчеркнуть свое подчинение национальному образцу послушания.
В качестве предосудительного контраста к «молчаливому» человеку тексты выдвигают «горячего» или «страстного» человека с «громким голосом». В терминах, напоминающих Первый Псалом, этот контраст обрисовывается так (также Иеремия XVII, 5–8):
«Что касается человека, не умеющего владеть собой (букв.: горячего) в храме, он как дерево, растущее на открытом месте: в один миг происходит утрата им ветвей и конец ему приходит на верфи; или же оно плывет далеко от своего места и огонь — его гробница.
Спокойный (же) по-настоящему, он держится особняком. Он как дерево, растущее в саду: оно зеленеет и удваивает свой урожай; оно пред ликом господина его, и плоды его сладки, и сень его сладостна; конец его наступает в саду»47.
Конечно, к молчанию часто призывали и в более ранний период, но то было молчание при определенных обстоятельствах: не говори или не сопротивляйся, если ты недостаточно искусен48. И впрямь, подчеркивалось, что красноречие может встречаться в самых нижних слоях общества и что в таких случаях его следует поощрять49. Теперь, в соответствии с новым духом постоянно призывали к молчанию. В общении со старшими, или в государственных учреждениях, для достижения успеха требовалось покорное молчание50. Это приписывалось желаниям бога, «который любит тихого человека более, чем громкогласного»51, и чья защита приведет в смятение недругов52. «Святилище бога, мерзость для него шум. Молись себе сердцем любящим, причем слова его (т. е. сердца) все сокрыты (т. е. не произносятся вслух), и он (бог) удовлетворит просьбы (т. е. нужды) твои. Услышит он то, что ты скажешь, и примет жертву твою»53. Кладезь премудрости открыт не для всех, кто желает испить из него: «Он закрыт (букв.: запечатан) для болтливого и открыт для умеющего молчать»54.
Новая детерминистическая философия вполне определенно формировалась в терминах божьей воли, господствовавшей над человеческой беспомощностью: «Бог [всегда] берет верх, [тогда как] человек [всегда] неправ». Это утверждение о существенной нужде человека в боге нашло продолжение в одном из ранних выражений мысли: «человек предполагает, а бог располагает»; «одно дело слова, сказанные людьми, и другое — содеянное богом!»55. Вместе с изменением общего мирового распорядка ушла и прежняя надежда человека на самого себя; отныне он, как нарочно, всегда терпел поражение, если не подчинялся тому, что предписывал бог.
Таким образом, в эту эпоху сформировалось глубокое ощущение рока или силы, решающей извне. Нельзя сказать, что и более старые времена не знали той или другой магической силы. Ка было наполовину отделившейся частью личности и влияло на карьеру человека. А теперь бог рока и богиня удачи стояли за спиной человека, твердо управляя им извне. Невозможно было преследовать свои собственные интересы, не считаясь с этими регуляторами, действовавшими от имени богов. «Не изощряй (букв: твори, строй) сердце свое (в погоню) за богатством, (ибо) нельзя упускать из виду (существование) Судьбы и Удачи. (Но и) не надейся на силы сторонние: каждому ведь свой час (букв.: каждый — своему часу)»56. Человеку предписывалось не вникать слишком глубоко в дела богов, ибо он был ограничен и управлялся этими божествами судьбы. «Не испытывай силу бога (букв: не ищи для себя самого мощи бога), как если б не было Судьбы и Удачи»57.
