Вадим Руднев - Логика бреда
Работать над собой – это значит войти в новый способ жизни – сознательной жизни внутри самого себя вместо механической жизни. Это значит работать против своих механических реакций на все и т. д. Работа над собой – это просто Работа над собой. Она начинается, когда вы наблюдаете себя и начинаете видеть разные «я» в себе, которые жили за ваш счет и держали вас в рабстве всю вашу жизнь. Но все это невозможно, если вы воображаете, что являетесь одним человеком[66].
Я никого ничему не учу. Я просто хочу поразмыслить о том, почему человек диссоциирован, откуда это взялось и как действует. Допустим, человек едет на машине и занят правилами дорожного движения, но другая субличность в нем думает не о дорожном движении, а о том, что он голоден или что хорошо бы наконец выспаться, а третья о том, как вчера отлично поиграли в покер, а четвертая о том, что надо наконец поставить Владимира Васильевича на место, а пятая о том, что его жена самая лучшая на свете женщина, а шестая о том, что хорошо бы поближе познакомиться с Клавдией Ивановной, и так далее. Иногда субличности вступают между собой в спор. Человек обращается к самому себе и говорит: «А ты думаешь, что это так просто?» А другая субличность отвечает первой: «Ничего я не думаю!» А первая: «Нет, думаешь, я же вижу!» Потом он говорит: «Да к кому же я все время обращаюсь, ведь я же один!» Потом он снова забывает, что он один, и говорит себе: «Ты бы лучше следил за движением!» А третья субличность думает о том, что неплохо бы выпить хорошего вина. А четвертая думает, что статья, которую он послал в журнал, совершенно сырая, и редактор заставит ее переделывать. Наверное, поэтому человек, когда едет на машине, так часто отвлекается и попадает в катастрофы.
В соответствии с гипотезой Кроу (я думаю, что она давно доказана и подтверждена его учениками и последователями, просто я не слежу за литературой), у первобытного прачеловека произошла генная мутация и у него появился шизоидный радикал, который и сделал его Человеком Разумным. Разумный человек придумал культуру как систему диссоциированных субинституций, таких же диссоциированных, как он сам.
Например, есть система уличного движения, и есть система минималистской музыки, и есть система стоматологических клиник, и есть система семейных отношений. Таких систем очень много – это профессии: адвокаты, врачи, военные финансисты, физики, литературоведы, футболисты. Их невероятное множество, и все они внутри себя строго продуманы, но тем не менее они все время наезжают друг на друга. Футболист может быть хорошим художником и в то же время учиться на философском факультете. Домохозяйка смотрит телевизор, одновременно она гладит и думает о неверности своего мужа. Система культуры все время перекрещивается с агломератом диссоциированных субличностей. Вот так мы все живем, а кто-то не выдерживает и сходит с ума, потому что, в сущности, так жить очень трудно, почти невозможно. Тогда человек попадает в состояние подлинного бреда.
Подлинный бред – это вовсе не обязательно клинический бред острого патентованного шизофреника, например, Передонова. Федор Сологуб в «Мелком бесе» показал развернутый шизофренический бред Передонова, будто списанный с учебника психиатрии (что, конечно, не так), как… согласованный. Уже в самом начале повествования Передонов характеризуется всеми негативными признаками шизофренического расстройства: он подавлен, угрюм, на лице его выражение тупости и скуки, которое сменяется механическим мертвенным выражением в конце романа, говорит он со злобой, его охватывают страх и ужас, для него характерны тоска, тупость, равнодушие, отрывистый инфернальный хохот, неожиданно и немотивированно сменяющий тупое настроение: «Лицо у Передонова оставалось тупым и не выражало ничего. Механически, как на неживом, прыгали на его носу золотые очки и короткие волосы на его голове». Передонов обсессивен, анален, все время подчеркивается его грязность, и все вокруг его окружающее грязно – улицы, женщины. Он ненавидит чистеньких гимназистов, питая к ним некое угрюмое садистическое вожделение. Он нарциссичен – равнодушен ко всему, что не относится к его личности. Он не принимал никакого участия в чужих делах, не любил людей, не думал о них иначе, как только в связи со своими выгодами и удовольствиями. Передонов – эротоман, думает, что все женщины в него влюблены и хотят выйти за него замуж. Он садист – любит, чтобы пороли гимназистов. Постепенно от бреда отношения он переходит к бреду отравления и преследования, далее к галлюцинациям: мелким визуальным (недотыкомка), характерным для алкогольного делирия (он все время напивается), слуховым и обонятельным. Для Передонова характерны нарциссическая грандиозность и мегаломания: он думает, что, когда станет инспектором благодаря покровительству княгини, все будут его уважать и восхищаться им. У Передонова все вызывает страх и отвращение («гадость», пакость» – его любимые слова). Проследим развитие болезни Передонова последовательно по тексту.
Недотыкомка бегала под стульями и по углам и повизгивала. Она была грязная, вонючая, противная, страшная.
(Галлюцинация сочетается с обессивным началом – восприятие галлюцинаторного объекта как грязного.)
Передонов боится черной книги, боится ходить по определенной стороне улицы, он перевешивает в сортир то портрет Пушкина, то портрет Мицкевича.
Наряжаться, чиститься мыться. На все это нужно время и труд; а мысль о труде наводила на Передонова тоску и страх. Хорошо бы ничего не делать, есть, пить, спать да и только! <…>
Только сравнить: безумный, грубый, грязный Передонов – и веселая, светлая, нарядная, благоуханная Людмилочка.
В сущности, Передонов окончательно сходит с ума оттого, что влюбляется в слишком чистого телом и душой Сашу Пыльникова, которого он хочет уличить в том, что тот девочка, и высечь. Садизм – это ведь вид извращения, а значит вид извращенного сексуального наслаждения.
Передонов совершает обссесивные обряды заговора, граничащие с бредом, он «чурается»:
Передонов закружился на месте, плевал во все стороны и бормотал:
– Чур-чурашки, чурки-болвашки, буки-букашки, веди-таракашки. Чур меня. Чур меня. Чур, чур, чур. Чур-перчур-расчур.
На лице его изображалось строгое внимание, как при совершении важного обряда. И после этого необходимого действия он почувствовал себя в безопасности от рутиловского наваждения.
Обсессия сменяется у Передонова бредом отношения, отравления и преследования, причем эти бредовые идеи идут у него вперемежку:
Передонов так же внезапно перестал смеяться и угрюмо сказал, тихо, почти шепотом:
– Донесет, мерзавка.
– Ничего не донесет, нечего доносить, – убеждал Рутилов.
– Или отравит, – боязливо шептал Передонов.
<…>
Передонов угрюмо взглянул на нее, и сказал сердито:
– Нюхаю, не подсыпано ли яду.
– Да что ты, Ардальон Борисыч! – испуганно сказала Варвара. – Господь с тобой. С чего ты это выдумал?
– Омегу набуровила! – ворчал он.
– Что мне за корысть травить тебя, – убеждала Варвара, – полно тебе петрушку валять.
Передонов еще долго нюхал, наконец успокоился и сказал:
– Уж если яд, так тяжелый запах непременно услышишь, только поближе нюхнуть, в самый пар.
<…>
«Еще подсыплет чего-нибудь», – подумал он.
<…>
Мурин громко крикнул:
– Пли!
И прицелился в Передонова кием. Передонов крикнул от страха, и присел. В его голове мелькнула глупая мысль, что Мурин хочет его застрелить.
<…>
А еще на кухне подсыплют ему яду, – Варя со злости подкупит кухарку.
Верига подвинул Передонову ящик с сигарами. Передонов побоялся взять и отказался.
Тоскливо было на душе у Передонова. Володин все не пристроен. Смотри за ним в оба, не снюхался бы с Варварою. <…> У нее есть родня в Петербурге: напишет, и, пожалуй навредит.
<…>
Таких цветов, вспомнил Передонов, много в их саду. И какое у них страшное название. Может быть, они ядовиты. Вот, возьмет их Варвара, нарвет целый пук, заварит вместо чаю и отравит его, – потом уж когда бумага придет, – отравит, чтоб подменить его Володиным. Может быть, они уже условились. Недаром же он знает, как называется этот цветок.
<…>
«Еще отравят, – подумал он. – Отравить-то всегда легче, – сам выпьешь, и не заметишь, яд сладкий бывает, а домой приедешь, и ноги протянешь».
Передонову кажется, что все над ним смеются:
«Надо мной смеетесь? – спросил он.
