Фаина Османова - Истории простых вещей
Запрет или неодобрение татуировок продержались долгие века, пока в XVII–XVIII веках не расширились контакты с аборигенами Нового Света, Дальнего Востока, островов Полинезии. Кругосветные путешествия позже съеденного татуированными жителями Гавайских островов знаменитого капитана Кука сыграли большую роль в отступлении от запретов и в популяризации татуировки. Пока татуированными были моряки, каторжане, начавшие заселять открытую Австралию, солдаты. Помимо полинезийских мотивов, их татуировки носили религиозный характер. Татуировки должны были защитить от гибели в шторм, от зубов акулы, от телесных наказаний, широко применяемых на английском военном флоте. Моряки делали у себя на спине большие кресты, наивно полагая, что рука с плеткой-семихвосткой не посмеет опуститься на святой символ. Солдаты татуировали грудь, где зубцы крепостных стен должны были отразить стрелу островитянина. Но после французской революции татуировки уже стали атрибутом борцов за свободу, равенство, братство. Татуировка «Смерть королям» украшала плечи сына нотариуса, позже — наполеоновского маршала Бернадота, ставшего шведским королем Юханом I и основателем нынешней династии. Он, кстати, уже став королем, всегда одевался сам, боясь, как бы слуги не увидели его татуировку.
Да и влияние на развитие татуировки уже начали оказывать не «низшие» слои общества, а аристократия. Так происходило, во всяком случае, в англоязычном мире. Быть татуированным стало модно после неофициального визита в Японию принца Уэльского, будущего короля Эдуарда VII, привезшего на себе изображение дракона, символа власти и силы. И если возврат «языческой» моды на татуировки в Европе через моряков и солдат сопровождался использованием грубых мотивов примитивных племен и татуировок-оберегов, то в конце XIX — начале XX века моду формировали люди «благородного сословия», принесшие из Японии татуировки глубоко символические и сложные.
Даже будущий российский император Николай II, несмотря на неприятные происшествия, случившиеся с ним во время визита в Японию, сделал татуировку, и примеру брата последовали великие князья Алексей и Константин. Кстати, и будущий император, и великие князья, и принц Уэльский делали татуировки у мастера «ирэдзуми» Хорите из Кобе, самого известного татуировщика Японии. Августейшие особы при этом продемонстрировали стойкость и силу воли — ведь Хорите наносил татуировку традиционным, весьма болезненным способом, который при нанесении полномасштабного рисунка по всему телу, с учетом времени на заживление ран, требует более года.
XX век внес в искусство и практику татуировки много нового. Пожалуй, впервые после прошедшей тысячи лет татуировки применялись как клейма. Например, в Великобритании во время Первой мировой войны по приговору суда наносили татуировку буквы «D», то есть — дезертир. В нацистских лагерях и отечественном ГУЛАГе ставили номера заключенным. Появились обязательные татуировки группы крови (у эсэсовцев); татуировки представителей преступного мира, а также многих социальных групп превратились в настоящий язык, изучению которого посвящают себя не только борцы с преступностью, но и социологи, антропологи, культурологи.
Язык татуировки XX века — именно татуировки, а не боди-арта, где царит в основном вавилонское смешение языков, — предельно социален и политизирован. Недаром словари воровского арго традиционный набор татуировок называют «фрак с орденами». В воровском мире татуировка практически официальная форма одежды, мундир со знаками отличия, за каждый элемент которого его носитель должен ответить: имеет ли он право на ношение? кем это право предоставлено? когда? при каких обстоятельствах?
Исследователи татуировок отечественного преступного мира отмечают, что такие татуировки представляют собой сложнейшим образом организованный речевой акт, в котором могут быть как сообщения актуальные (например, послание воров с воли на зону по примеру посланий, которые властители древности татуировали на головах рабов, ждали, пока волосы отрастут, а потом посылали рабов к адресату, приказав рабу сообщить лишь: «Побрей мне голову!»), так и вневременные, отчет о жизненном пути носителя — в них сконцентрированы принципы воровского мира, через аббревиатуры — законы и правила. Татуировки «неправомочные» в лучшем случае могут быть убраны с помощью мучительных операций (даже с использованием ампутации, например — пальца, на котором был вытатуирован перстень, носить который было не по рангу); при невозможности нарушитель переводится в разряд отверженных или вообще может быть убит. Нелинейность, объемность языка тату позволяет нести на теле все богатство знакового мира, в свернутом виде — и поведенческие реакции, и стереотипы.
Сложность этого языка, его многозначимость такова, что понять его может, конечно же, только посвященный. Например, в изображениях на груди блатного Ленина или Сталина только наивный человек может увидеть приверженность носителя к коммунистической идеологии. Обычное изображение Ленина — через скрытую аббревиатуру «ВОР» (Вождь Октябрьской революции) отметка о статусе, Ленин с рогами и хвостом — символ враждебного мира, Сталин — сатана.
И удивительно, что в России, где блатной вербальный язык давно стал отличительным знаком власти, язык татуированного по жестким законам блатного мира тела еще не вошел в моду: «продвинутым» пока еще ближе далекий от структуры язык боди-арта, язык значительно более бедного на символику телесного украшательства.
Резкое повышение интереса к татуировкам и мода на них совпадают по времени с падением интереса к высокой письменной культуре, вообще — с утратой ею прежней значимости. Как полагают многие — с ее десакрализацией. Разрушение центра культуры ведет к повышению интереса к ее периферии. К тому, что можно назвать маргинальными областями. И тут уже не столь важно, как, по каким принципам разрисовано тело, по жестким законам, например, тату преступного мира или по постмодернистским, подчиненный законам бизнеса боди-арта. Новый язык тела формируется параллельно с кризисом христианства, наступлением виртуальности, все большей условности базовых принципов цивилизации. Внешне вроде бы безобидная игра «Раскрась свое тело» — еще один шаг в этом направлении.
С лифчиком и без
Каждая советская женщина имеет право на качественный бюстгальтер.
Екатерина ФурцеваБюстгальтер, как много в этом слове для сердца женского дано, как много в нем отраженно…» Вот вам и перифраз классика, знавшего толк в женской привлекательности. Вот только к такому мощному оружию, как бюстгальтер, человечество пришло каких-то сто с небольшим лет назад. И шло долго и мучительно. Раньше женщины подбирали грудь лишь в исключительных случаях — для комфорта на охоте и у домашнего очага.
Можно сказать, что лифчик закрепил борьбу женщин за эмансипацию. Он дал возможность женщинам вторгнутся в совершенно, казалось бы, мужские сферы деятельности.
Женщины начали заниматься спортом, бизнесом, танцевать танго, ездить верхом не в платье-амазонке, играть в гольф, в конце концов, пошли в депутаты. Как же все это связано с лифчиком? А очень просто: попробуйте побегать, попрыгать и поруководить, когда груди трясутся и вам от этого больно и неловко. Попробовали?! То-то же. А еще бюстгальтер поддерживает мышцы, выстраивает силуэт, скрадывает недостатки фигуры и подчеркивает ее преимущества. Да, лифчик вселяет уверенность в любую женщину, но в то же время является и орудием обольщения. Хотя, кажется, феминистки мыслили по-другому, иначе зачем им было в 1963 году публично выбрасывать и сжигать свои лифчики? Этот жест вроде как должен был символизировать их равноправие с мужчинами. А мужчины и не возражали, а, напротив, радовались такому протесту. Может быть, это был тот единственный случай, когда мужчины не возражали против такой борьбы женщин за свои права.
С начала XX века стремительно менявшийся образ жизни, эмансипация женщин и изменение ее положения в обществе отразились и в моде. Юбки стали короче, фасоны — попроще. До начала двадцатого века дам мучили корсеты, которые, нарушая кровообращение и затрудняя дыхание, были причинами частых обмороков. Однако пренебрежение корсетом считалось дурным тоном. Хотя сам Гюстав Флобер возмущался этим предметом женского гардероба. «Надо прекратить моду на корсеты — вещь омерзительную, чудовищно безнравственную, а в известные минуты — и крайне неудобную…» — писал французский классик. А еще раньше на эту тему высказался Наполеон Бонапарт: «Бойтесь дам в корсетах! Да, эти женщины будоражат вашу кровь. Но с такой дамой у вас не будет настоящего счастья: женщины, носящие корсеты, не захотят иметь детей, чтобы не портить талию».
Итак, лучшие умы человечества включились в разработку бюстгальтеров. В Англии в конце XIX века появилось «приспособление для улучшения формы груди», по виду напоминавшее два чайных ситечка. Во Франции в 1889 году Эрмине Кадолль выставила в своей корсетной мастерской изделие, получившее название «le Bien-Etre» («Благополучие»). Это изделие уже более-менее походило на современный бюстгальтер, но и оно пока крепилось к корсету. В 1893 году во Франции же был запатентован «бюстодержатель», снабженный чашечками, подчеркивающими естественную форму груди. Уже в 1907 году в статье журнала «Вог» для описания бюстгальтера используют слово «brassiere», в переводе — «упряжь». Его немецкий синоним «büstenhalter» пришелся по душе в России. Еще одна модификация предложена в 1903 году женщиной-врачом Гош Capo. Новинка, сделанная из разрезанного пополам корсета, изучается Парижской медицинской академией. В 1905 году благодаря парижскому модельеру Полю Пуаре женщины перестали носить корсеты — ведь великий мастер подарил им юбки с завышенной талией.
