Билл Брайсон - Страна Дяди Сэма : Привет, Америка!
Всех этих людей объединяет то, что они не имеют ни малейшего отношения к чему-либо, о чем я когда-нибудь писал или, возможно, буду писать. Проблема в том, что я никогда полностью не уверен, о чем именно собираюсь написать (сказать по правде, не могу дождаться, чтобы увидеть, куда выведет эта статья), поэтому собираю все факты, на случай, что когда-нибудь в трудную минуту они смогут мне пригодиться.
В результате мои бумажные конверты заполнены вырезками вроде таких вот — это цитата из газеты Портленда, штат Мэн, — «Снова найден мужчина, прикованный к дереву». Именно слово «снова» приковало мое внимание. Если бы заголовок гласил «Найден мужчина, прикованный к дереву», я бы, скорее всего, просто перевернул страницу.
В конце концов, каждый когда-нибудь может оказаться прикованным к дереву. Но дважды — это уже, пожалуй, проявление детской беспечности.
Человека, о котором шла речь, звали Ларри Дойен. Сам из Мехико, штат Мэн, он, как оказалось, имел очень интересное хобби — приковывать себя к деревьям цепью с висячим замком и выбрасывать ключ. В этот раз он провел в лесу две недели и чуть не умер от истощения.
Забавная история и, несомненно, полезный урок для каждого из нас, кто подумывает о том, чтобы вступить в добровольное рабство в качестве хобби, однако трудно вообразить, если исключить нравоучения, что я надеялся извлечь из нее для многоуважаемого журнала «Найт энд дэй».
Я впадаю в известное замешательство при воспоминании об истории из «Сиэтл тайме» о группе десантников, которые, в качестве PR-акции, согласились спрыгнуть с парашютами на школьное футбольное поле в Кеннеуике, штате Вашингтон, чтобы вручить мяч квотербэку местной команды. С достойной восхищения точностью они спрыгнули с самолета, пустили цветной дым из специальных ракет, исполнили несколько ловких и захватывающих акробатических трюков и приземлились на пустом стадионе на другом конце города.
Я также не в состоянии полностью объяснить еще одну историю из «Нью-Йорк тайме» — о паре, записавшей булькающие звуки, которые издавала их маленькая дочка, в стихотворной форме (примерная строчка: «Ба-ба ба-ба ба-ба») и отправившей это творение на нечто под названием «Открытый конкурс североамериканской поэзии». Они получили второй приз!
Увы, иногда я сохраняю не целую статью, а только абзац, и остаюсь в результате с загадочными обрывками. Вот цитата из мартовского 1996 года номера журнала «Атлантик мансли»: «Дерматолог имеет законное право заниматься нейрохирургией в своем кабинете, если найдет пациента, который выразит желание лечь на стол и заплатить за операцию». А вот еще пример из «Вашингтон пост»: «Ученые Университета Юты выяснили, что большинство мужчин дышат в основном через одну ноздрю в течение первых трех часов и в основном через другую следующие три часа». Кто знает, что они делают остальные восемнадцать часов, я ведь не сохранил остаток статьи.
Я все еще надеюсь, что найду применение всем этим странностям, но пока ничего не придумал. Однако одно могу обещать твердо — когда я это сделаю, то прочту первым.
Вылет из родного гнезда
Это может прозвучать немного сентиментально, за что я сразу извиняюсь, но вчера вечером, когда я работал за своим столом, наш самый младший ребенок подошел ко мне с бейсбольной битой на плече и шлемом на голове и спросил, не хочу ли я немножко с ним поиграть. Я пытался закончить одно важное дело до того, как отправиться в длительную поездку, и уже был готов отказать сыну, но тут мне пришло в голову, что никогда снова ему не будет семь лет, один месяц и шесть дней, так что, пока можем, мы должны насладиться моментом близости сполна.
Поэтому мы вышли на газон перед домом, и именно оттуда начинается сентиментальная история. Некая красота, настолько волшебная, что невозможно описать, была в том, как лучи вечернего солнца падали на газон, в напряженности позы сына, в самом факте, что мы занимаемся самым главным делом, каким только могут заниматься отец и сын, в огромном удовольствии просто от того, что мы вместе, — и я не мог поверить, что когда-нибудь мне придет в голову, будто закончить статью, написать книгу или совершить еще что-нибудь в том же духе может быть важнее и приятнее этого.
А таким чувствительным меня внезапно сделало то обстоятельство, что около недели назад мы отправили нашего старшего сына в небольшой университет в Огайо. Он первым из четырех наших детей покинул родное гнездо, взрослый, самостоятельный; теперь он далеко — и я вдруг осознал, как быстро дети взрослеют.
— Едва уезжают учиться, они пропадают навсегда, — глубокомысленно заметил однажды сосед, потерявший подобным образом уже двоих сыновей.
Это совсем не то, что я хотел услышать. Мне мечталось, что многие возвращаются, причем за ними больше не надо вешать одежду, они восхищаются твоими умом и мудростью, и тебе не приходится ставить бриллиантовые заклепки на все эти странные дырки в их головах… Но сосед, конечно, прав. Наш сын уехал. И дома стало пусто.
Я не ожидал, что так будет, потому что последние пару лет, хотя сын вроде бы жил с нами, его на самом деле тут не было, если вы понимаете, о чем я. Как и большинство подростков, он не жил дома в полном смысле слова — скорее, просто заскакивал пару раз в день, чтобы заглянуть в холодильник, побродить по комнатам с полотенцем на талии и спросить:
— Мам, а где моя…
Ну, сами знаете: «Мам, где моя желтая рубашка?» или «Мам, где мой дезодорант?» Иногда я видел его макушку в кресле перед телевизором, на экране которого люди восточной внешности колотили друг друга по головам, но в основном он жил в месте под названием «не дома».
Все мои обязанности при отправлении сына в университет заключались в том, чтобы подписать чеки — много чеков — и выглядеть соответствующе, то есть бледнеть и скрежетать зубами по мере увеличения расходов. Вы не поверите, сколько стоит в Соединенных Штатах отправить ребенка в университет в наши дни. Возможно, это потому, что мы живем в обществе, где к подобному относятся серьезно, так что почти каждый молодой человек в нашем городе заканчивает школу и засматривается на полдюжины потенциальных университетов с невероятной стоимостью обучения. (Плюс плата за допуск к вступительным экзаменам и отдельная сумма за каждую заявку в каждый университет.)
Но эти расходы — капля в море по сравнению с общей стоимостью обучения в университете. Год обучения моего сына стоит 19 тысяч долларов — почти 12 тысяч фунтов стерлингов в нормальной валюте, — что, как мне сказали, вполне разумная цена в наши дни. Стоимость обучения в некоторых университетах составляет 28 тысяч долларов. Плюс 3 тысячи долларов в год за комнату в общежитии, 2400 долларов за еду, около 700 долларов за книги, 650 долларов за медицинское обслуживание и страховку и 710 долларов на «общественные мероприятия». Не спрашивайте меня, что это такое. Я только подписываю чеки.
Также надо прибавить билеты на самолет до Огайо и обратно на День благодарения, Рождество и Пасху — праздники, в которые каждый второй студент в Америке летит домой и потому билеты стоят ошеломляюще дорого, — а еще случайные расходы, вроде самостоятельных покупок и телефонных счетов. К тому же моя жена звонит сыну почти каждый день, чтобы спросить, хватает ли ему денег, хотя на самом деле, как мне кажется, все должно быть наоборот. И это продолжается четыре года, не то что в Великобритании, где учатся три года. И последнее: на будущий год мы отправляем в университет нашу старшую дочь, так что мои заботы удвоятся.
Поэтому вы уж простите, надеюсь, когда я скажу, что эмоциональную сторону события немного омрачал предстоящий финансовый шок. Только когда оставили сына в университетском общежитии, такого трогательно растерянного и смущенного, среди груды картонных коробок и чемоданов в аскетичном помещении, подозрительно смахивавшем на тюремную камеру, мы наконец ощутили, что он ушел из нашей жизни, чтобы начать собственную.
Теперь мы дома, и от этого еще хуже. Никакого кикбоксинга по телевизору, никаких груд кроссовок в конце коридора, никаких криков «Мам, где моя…» со второго этажа, никого моей комплекции, кто бы говорил: «Классная рубашка, пап. Старьевщика ограбил?» На самом деле теперь-то я осознаю, что он был здесь, если вы понимаете, о чем я. И теперь его здесь нет.
Всякие мелочи — вроде скомканных свитеров, засунутых под заднее сидение автомобиля, или нескольких комков жвачки, недонесенных в свое время до мусорного ведра — заставляют меня часто моргать, чтобы совладать с наворачивающимися на глаза слезами. Миссис Брайсон вообще не нужны никакие внешние раздражители. Она просто рыдает с утра до вечера, то и дело прячась в ванной комнате. «Мой ребенок», — стонет она в отчаянии и громко сморкается в любой подходящий для этого кусок ткани, а потом снова плачет.
