Лидия Ивченко - Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года

Глава пятая

ЧИН И ОРДЕН

…Предпочтеннейьиий граф мой!..

Вы сами видите истину пословицы русской, что худо тому служить, кому бабушка не ворожит.

Нередко нам приходится наблюдать простую житейскую сцену: незнакомые люди где-нибудь в аэропорту, в поликлинике и т. д. непринужденно вступают в продолжительную беседу, не интересуясь ни именем собеседника, ни (тем более) его местом работы и должностью. Подобная ситуация была невозможна для человека XVIII — XIX столетий. Любая форма общения предполагала наличие полных сведений о лицах, в ней задействованных, пусть даже мимолетных попутчиках. Первая информация, которую сообщал о себе, не дожидаясь расспросов, благовоспитанный человек в незнакомом обществе, — чин и фамилия. Последняя даже в те времена не всегда могла многое сказать о своем носителе; далеко не каждый дворянин принадлежал к титулованной знати или просто к старинному роду с громким именем. Мало ли среди благородного сословия было тех, чья родословная ограничивалась всего несколькими поколениями служилых предков? Тот, кто не мог похвастать раскидистым генеалогическим древом, с особым удовольствием объявлял свой чин, тем самым точно указав координаты своего общественного бытия. В зависимости от этих сведений строилась линия поведения между незнакомыми людьми, оказавшимися в одной компании. Без знания чина собеседника легко было попасть в неловкое положение: «взять неверный тон» со старшим или впасть в недостойное панибратство с младшим. Военным в этом отношении было гораздо проще, чем штатским: почти всю необходимую информацию они носили на себе: сочетание цветов мундира и приборного сукна, шитье на воротнике, цифры или буквы на поле эполет, «жирность» самих эполет, — все это позволяло сведущему человеку без труда определить, с кем он имеет дело. Сведущими же в этом вопросе были все, в силу историко-психологических особенностей эпохи, охарактеризованной А. С. Пушкиным в записке «О народном воспитании», предназначенной для императора Николая I: «Чины сделались страстью русского народа <…>. В других землях молодой человек кончает круг учения около 25 лет; у нас он торопится вступить как можно ранее в службу, ибо ему необходимо 30-ти лет быть полковником или коллежским советником…»

Азартную погоню за чинами в России один из дореволюционных государственных деятелей определял как «феномен, вросший в привычки русского честолюбия». Ввиду того что мы имеем дело именно с «феноменом» исторической психологии, мы вряд ли поймем мотивацию поступков наших героев, механически заменив устаревшее слово «чин» современным словом «звание». Эта замена будет не адекватной: словом «звание» не исчерпывается глубина понятия такого многозначного явления русской действительности, как «чин», хотя бы потому, что к чинопроизводству стремились не только военные, но и штатские. Более того, Александр I запретил жаловать придворные чины лицам, не состоявшим на военной или гражданской службе. Когда один из персонажей знаменитой комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума» произносит фразу «Чин следовал ему — он службу вдруг оставил», — то в этих словах содержится не только сожаление о нереализованной возможности служебного успеха. Нет, в этих словах заключена драматическая картина разрушения мира, созданного в 1722 году Петром I в Табели о рангах и усовершенствованного при Павле I и Александре I. Мы можем констатировать факт исключительной значимости этого документа на судьбы не только российского дворянства, но и других сословий (кроме крепостных), так как «не дворяне», по достижении ими XIV класса в военной службе и VIII — в гражданской, обеспечивали себе и своему потомству принадлежность к благородному сословию. Но даже потомственные дворяне были безмерно счастливы, достигнув первого офицерского чина, что видно из воспоминаний И. Р. Дрейлинга: «Было это 27 июня (1811 года. — Л. И.). Я как раз был занят тем, что в поте лица своего, старательно и с большим усердием чистил свои ботфорты; вдруг влетает ефрейтор нашего отряда Кондратенко: "Ваше благородие, честь имею вас поздравить с офицерским чином!" Швырнуть мои ботфорты и броситься на шею вестнику такого счастья было первым проявлением моей радости <…>. Два с половиной года нес я верой и правдой тяжелое ярмо унтер-офицерской службы»{1}.

Однако, даже признав за Табелью исключительную роль в повседневной жизни наших героев, мы вряд ли сможем до такой степени вжиться в их психологию, чтобы подобно им ощутить, что на белом свете существует универсальная единица измерения всех видов человеческого счастья (в том числе семейного): чин! Поэтому не только лица мужского пола, но даже женщины и дети с легкостью могли в один миг в уме соотнести между собой военные, гражданские, придворные чины одного класса. Так, если в рескрипте государя говорилось, например, о пожаловании придворного чина гвардии полковнику, то это означало, что он стал камергером; если действительный статский советник, по распоряжению императора, переводился в армию «с тем же чином», это означало, что он становился генерал-майором. В то же время всем вышеперечисленным чинам IV класса на флоте соответствовал чин контрадмирала. Можно задаться вопросом: для чего женщинам и даже детям нужна была эта доскональная осведомленность в «науке» чинопроизводства, которую Суворов однажды образно назвал «диалектикой»? Дело в том, что принцип старшинства в чинах, пронизывая русское общество сверху донизу, распространялся и на них{2}. В Табели о рангах было специально и подробно оговорено, что женщины имеют права, связанные с чином их отцов (до замужества) и мужей (в браке): «Насупротив того имеют все девицы, которых отцы в 1-м ранге, пока они замуж не выданы, ранг получить над всеми женами, которые в 5-м ранге обретаются, а именно, ниже генерал-майора, а выше бригадира, и девицы, которых отцы во 2-м ранге, над женами, которые в 6-м ранге, то есть ниже бригадира, а выше полковника; а девицы, которых отцы в 3-м ранге, над женами 7-го ранга, то есть ниже полковника, а выше подполковника, и проч.»{3}. Правда, чин бригадира был упразднен еще при Павле I, в остальном же «распорядок действий» в присутственных местах оставался прежним. В те времена не приходилось рассчитывать на то, что, скажем, «девица 2-го ранга» из вежливости во время придворной церемонии или во время церковного богослужения допустит встать впереди себя «жену 7-го ранга», уважая возраст последней. Таким образом, «ранг» женщины, всецело зависящий от служебного положения отца или мужа (если она, конечно, не состояла на придворной службе), был для нее значим не менее, чем для мужчины. Например, князь П. А. Вяземский записал в дневнике слова иностранца, который «с изумлением говорил, что в Петербурге на Васильевском острове на Седьмой линии он любил даму XII класса»{4}.

Однако почетное «старшинство» отцов не распространялось на сыновей, которые должны были выслужить «ранги» самостоятельно. Именно поэтому родители добивались записи своих детей в полки «с пеленок». Более того, некоторые «радетельные» отцы записывали на военную службу «сыновей», пока те еще находились в утробе матери; если же рождалась дочь или ребенок вдруг погибал при родах, что в те времена случалось довольно часто, то в Военную коллегию просто сообщалось о смерти «военнослужащего». Тот, кто по совершеннолетию вступал в военную службу, начинал ее в том чине, который обеспечивался протекцией влиятельных людей, а тот, кто и не думал подвергать себя военной опасности, сразу же выходил в отставку с чином поручика. В последнем случае может показаться, что было бы удобнее вовсе не зачисляться на военную службу или записаться в гражданские чиновники. Однако в штатской службе чинопроизводство продвигалось несравненно медленнее, чем в военной; в отсутствие же чина дворянин на всю жизнь оставался «недорослем» без права занимать какие бы то ни было должности, невзирая на имущественное положение. Это социальное явление эпохи 1812 года так комментировалось представителем благородного сословия середины XIX века: «…Никогда не следует забывать, что не только деды, но и отцы и дяди наши — все сплошь почти были армейские и гвардейские отставные поручики и штаб-ротмистры»{5}.

Каким образом эта «деятельная забота» о чинах проявляла себя в повседневной жизни наших героев? Для ответа на этот вопрос попробуем мысленно перенестись в Петербург начала XIX столетия и ощутить себя в ситуации, живо описанной в письме сардинского посланника Жозефа де Местра, неожиданно обнаружившего, что в орбите российского чинопочитания оказался не только он сам, но и его собственный сын. Вероятно, взгляд на русский «феномен честолюбия» со стороны иностранного дипломата в чем-то несколько сродни нашему взгляду из другой эпохи. Аристократ из Пьемонта сообщал своему «конфиденту» в душевном волнении: «Здесь вокруг одни чины, и не существует никакого другого разделения людей; даже происхождение почти не существенно. Вся Империя состоит из шестнадцати классов (14-ти. — Л. И.); не входят в них лишь рабы. Посылать сюда сына полномочного посланника в качестве дворянина при посольстве, но без чина — это все равно, что велеть мне представить его ко двору одетым в ночную рубашку. <…> Со всеми курьерами писал я жене своей, чтобы она задержала нашего сына, но ежели он приедет сюда, я, конечно, сам одену его и выхлопочу ему чин. Я сделаю все пристойным образом, как подобает особе второго класса…»{6} На протяжении нескольких дней Ж. де Местр сообщал в письмах интересные подробности, связанные с зачислением сына на военную службу: «Гражданская служба представляет лишь неверный и отдаленный шанс, мне же надобно для него быстрое продвижение. Оставалось, следовательно, только военное поприще, а на оном особливое войско (гвардия). Меня весьма пугало правило, за строгим соблюдением коего следит сам Император и состоящее в том, что начинать полагается с унтер-офицера. 24-летний польский князь Любомирский, пожертвовавший 1 000 000 рублей на бедных, рассчитывал, по меньшей мере, получить за таковой дар сразу офицерский чин в гвардии. Но Император долго не соглашался; наконец, после того как была пущена в ход вся возможная протекция, он уступил, но при условии, что для формы князь послужит восемь дней в армейском полку. Сия милая шутка показывает вам, как здесь все устроено. Император не хочет, чтобы говорили, будто в его гвардию поступают сразу офицерами.