Петр Попов - Погоня за призраком: Опыт режиссерского анализа трагедии Шекспира "Гамлет"
Так и расстаемся мы с ним на пороге его нового рождения и новых испытаний, о которых он смутно подозревает: ведь он уже предполагает о возможных кознях «школьных друзей» и о своем ответном «подкопе». Мы видим его одновременно поверженным и мечтающим о реванше, поражающимся бессмысленности затеянной Фортинбрасом бойни, и страстно желающим стать его подобием. Мы расстаемся с ним опять надолго, на несколько недель, а, может быть, и месяцев…
Антракт
Смею думать, что художественно верное, изначально осуществлявшееся деление трагедии на акты (когда ее стали вообще играть с антрактами), логически выдержано в существующем ныне варианте текста, до конца второго акта (хоть это и не отражено в издании 1623 года), т.е. до момента, когда после монолога «Один я. Наконец-то!» – следует в действии пьесы временной разрыв (сутки), дающий основание сделать антракт. Дальнейшее деление на акты совершенно не учитывает эту художественную логику. Так и отъезд Гамлета в Англию (следующий временной разрыв в действии) оказывается никак не отмеченным в тексте трагедии, и сразу после встречи Гамлета с войском Фортинбраса, сцена принадлежит безумной Офелии. А вместе с тем, между событиями дня, описанного ранее, и болезнью Офелии прошло достаточно много времени. В тексте нет точных указаний на то, сколько прошло со дня отъезда принца в Англию, но по логике событий можно примерно определить продолжительность этого, весьма существенного, отрезка времени. Вот события, происшедшие в Эльсиноре после провала мятежа:
– Полония тайно похоронили.
– Лаэрту кто-то (Рейнальдо? Сестра? Недоброжелатель Клавдия?) сообщил о гибели его отца и, более того, Лаэрт не только вернулся из Франции, но успел уже достаточно времени провести вблизи замка (как в прошлом – Горацио), обзавестись поддержкой людей, ставших бунтовщиками, возмутить чернь.
На все это, конечно, потребовалось немало дней, уж никак не меньше двух-трех недель. Почувствовать эту протяженность времени очень важно для понимания того, какими мы встретим героев трагедии после очередного временного разрыва в действии, позволившего нам счесть именно это место пьесы наиболее логичным (вопреки существующей разбивке текста на акты) для того, чтобы сделать антракт.
Теперь, когда мы представили факты, происшедшие в Эльсиноре и вокруг него, – посмотрим, к каким последствиям эти факты привели.
Безумие
Начинается наш второй акт спектакля с появления Гертруды и Вольтиманда, сообщающего королеве о помешательстве Офелии. Почему – Вольтиманд, ведь в экземпляре – Горацио?!
Однако есть и другой вариант: «Входят королева, Горацио и придворный». М.М. Морозов комментирует: «Даем этот разговор по тексту кварто. В тексте фолио придворный отсутствует и его реплики произносит Горацио. «Такое разночтение уже само по себе свидетельствует о плохой сохранности текста. А раз так, то почему бы не счесть справедливым обратное сокращение персонажей: реплики, якобы принадлежащие Горацио, передать придворному (как, собственно, и есть по тексту кварто, где у Горацио нет ни слова), а самого Горацио из этой сцены удалить. Но самое главное в другом: по какому праву вообще может появиться здесь Горацио, до сих пор никак не проявлявший себя в качестве придворного, не знающий по сути при дворе никого (немного позже мы увидим, что ему незнаком даже Озрик, фигура весьма заметная), и сам никому, кроме Гамлета, неведомый в Эльсиноре. Если же он и был замечен при дворе, то в качестве лица, чья репутация запятнана близкими отношениями с опальным принцем, а значит Горацио должен быть для Эльсинора весьма подозрительной фигурой. Так каким же образом он не только разгуливает на свободе, но еще и получает от короля с королевой ответственное государственное поручение – слежку за Офелией? – По-моему, все это нелепость, Горацио не место в этой сцене.
Теперь о придворном. Дальше в тексте появляются 1-ый дворянин, 2-ой дворянин, 1-ый лорд. Кто они такие? И куда исчезли так блестяще начавшие службу при Клавдии Вольтиманд и Корнелий? – Все эти вопросы дали нам основание развить роль Вольтиманда. Мы решили, что после гибели Полония, его место занял именно Вольтиманд, и он-то теперь и есть 1-ый дворянин, ближайший к королю советник, который принимает самое действенное участие во всех острых моментах политической борьбы.
Вот и сейчас он убеждает Гертруду встретиться с Офелией. Королева не расположена почему-то дать аудиенцию, чуть дальше мы поймем, что она по своему моральному состоянию просто не способна в настоящий момент принимать какие-либо решения. А Вольтиманд настаивает на своем, и среди необходимых слов о жалости к несчастной приводит главный, сугубо политический, аргумент (кстати, совершенно невозможный в устах Горацио):
– В ее речах сумбур,
Но кто услышит, для того находка.
Из этих фраз, ужимок и кивков
Выуживает каждый, что захочет,
И думает: нет дыма без огня –
И здесь следы какой-то страшной тайны.
Этот довод королева хорошо поняла:
– Я лучше свижусь с ней. В умах врагов
Легко родить ей будет подозренье.
– Значит, плохи дела у царственной четы, если бред больной девушки может представлять реальную угрозу и послужить причиной политического скандала…
Вольтиманд уходит за Офелией, и королева на минуту остается совсем одна. Это очень важный момент: единственный во всей трагедии монолог Гертруды. Всего-то:
– Больной душе и совести усталой
Во всем беды мерещится начало.
Так именно утайками вина
Разоблачить себя осуждена.
– Как много в этом монологе, как близок он покаянному монологу Клавдия. Как здесь Гертруда не похожа на ту леди, которая уверенно и резко запрещала Гамлету поездку в Виттенберг. Совесть, болит совесть у королевы. От себя не уйдешь, и как ни хочется спрятать голову от правды, а принять Офелию придется. Но главное даже не в Офелии, а в том, что необходимо поддерживать видимость отношений с убийцей мужа, необходимо молча переживать совершенное по отношению к сыну предательство. И все во имя чего? – Во имя призрака, и называется этот призрак – власть. «Честолюбец живет несуществующим…», «Он тень своих снов, отражение своих выдумок...» Честолюбие – «тень тени».
А монархи, которых мы сейчас видим, действительно, – «тени нищих». Перед нами двое несчастных, только по видимости правящих страной, а на самом деле полностью утративших над ней какой-либо контроль.
Входит Офелия. Милая, добрая девочка, что с тобой сделали! Не выдержала бедная головка обрушившегося на нее знания...
Мы отказались от какого-либо внешнего изображения безумия. Нам не интересна была «нимфа» с распущенными волосами и блуждающим, эротически-зазывным взглядом, какой обычно представляют эту несчастную, единственную живую душу во всем Эльсиноре. Мы искали в ее поведении только логику. И оказалось, что логика эта вполне определенна. Нужно только понять, что Офелия не поет песенки, а мучительно пытается пробиться к сознанию королевы, жаждет быть услышанной и понятой, но Гертруда не может уразуметь смысла слов Офелии и это повергает бедняжку не только в отчаяние, но и вызывает ее болезненное, нетерпеливое раздражение: «Да ну вас!».
А смысл того, чего добивается Офелия, предельно конкретен, если только допустить, что потеряв рассудок, она обрела... пророческий дар.
– А по чем я отличу
Вашего дружка?
Плащ поломника на нем,
Странника клюка.
– Можно сколько угодно говорить о том, что «паломник – образ возлюбленного», и это верно, как верно и то, что этот текст относится к Гамлету. Но есть и еще одна деталь: «....узнайте, что я голым высажен на берег вашего королевства», как будет сказано в письме Гамлета, которое вот-вот прибудет в Эльсинор. Это «голым», подчеркнутое еще раз Клавдием при прочтении гамлетова письма, дает нам представление о том, что Гамлет сейчас действительно выглядит именно так, как описывает его Офелия.
– Помер, леди, помер он,
Помер, только слег.
В головах зеленый дрок,
Камушек у ног.
– Это, да, конечно, об отце. Но еще, может быть, и о принце, которого ждет на родине неминуемая гибель.
Таким образом, Офелия (а она не может не помнить, что Гертруда в свое время, как ей тогда показалось, проявила благосклонность к ее любви) пытается сейчас предупредить Гертруду о возвращении Гамлета, пытается спасти возлюбленного. Разумеется, мне можно возразить, что эта мотивировка поведения Офелии придумана. Но, увы! – любая мотивировка будет здесь лишь гипотезой. Моей же актрисе такая задача – спасти любимого, чье прибытие в Данию она интуитивно почувствовала – дала силы. Ей стало все понятно, сцена сразу же «пошла». Стадо понятно, почему именно сейчас Офелии так настоятельно понадобилась встреча с королевой.
