Лени Рифеншталь - Мемуары
Мать была и права, и не права. С четырнадцати лет я постоянно влюблялась, хотя никогда не знакомилась со своими избранниками. В течение двух лет я боготворила одного молодого человека, которого случайно увидела на Тауэнцинштрассе. Он об этом не догадывался — мы ни разу не обмолвились даже словом. Каждый день после уроков я проходила Тауэнцинштрассе из конца в конец, от площади Витгенбергплац до церкви кайзера Вильгельма,[9] и обратно, надеясь на встречу. Ни одно другое существо мужского пола меня не интересовало, только он, что весьма огорчало другого юношу, который познакомился со мной на катке на Нюрнбергерштрассе, помогая надеть коньки. С этого дня он несколько лет следовал за мной тенью.
Однажды с подругой Алисой мы позволили себе озорную шутку, которая, к сожалению, закончилась плачевно. Физкультуру у нас вела новая учительница. Мы уговорили Вальтера Лубовски, так звали моего воздыхателя, переодеться девочкой и отправиться с нами на урок. Влюбленный в меня Вальтер готов был войти даже в клетку со львом. Он достал светлый парик, серьги, женское платье и, чтобы скрыть довольно-таки большой нос, надел темные очки. Новая учительница смутилась, увидев гигантские махи «девочки» на перекладине, а мы с трудом сдерживали смех. Продолжая дурачиться, мы называли Вальтера Вильгельминой и после уроков отправились вместе с ним, одетым в женское платье, в кафе «Мирике» на Ранкештрассе, рядом с церковью. Там заказали мороженое «Ассорти». Нас было четверо пятнадцатилетних девочек, а Вальтеру уже исполнилось семнадцать.
Неприятность случилась, когда официант подошел рассчитаться. Намереваясь достать кошелек из кармана брюк, «девочка» подняла подол платья, и глазам изумленного официанта неожиданно предстали волосатые ноги парня. Вальтер испуганно вскочил и бросился бежать, мы за ним — не расплатившись. Бежали вниз по Тауэнцинштрассе, где Вальтер, чтобы переодеться, укрылся в телефонной будке. К счастью, погони не было, казалось, все обошлось. Но случилось иначе: отец нашел в комнате сына парик и женскую одежду и решил, что парень — трансвестит. Тогда это считалось ужасным позором. Беднягу Вальтера выгнали из дому. Страшно расстроенные таким исходом, мы почему-то не догадались пойти к родителям нашего друга и все рассказать — были слишком молоды, слишком робки, к тому же Вальтер описал своего папашу как сущего дьявола.
Пришлось, чем возможно, помогать «Вильгельмине»: продуктовые карточки в основном доставала Алиса, дочь владельцев большого ресторана «Красный дом» на площади Ноллендорфплац. Это во многом облегчало дело: шла война, и на все устанавливались нормы. К счастью, Вальтер оказался всесторонне одаренным юношей. Он держался, зарабатывая репетиторством, и смог-таки сдать экзамены на аттестат зрелости. Мы восхищались им. В дальнейшем я еще вернусь к его истории.
Между тем мы переселились на Гольцштрассе, где прожили менее года: вместо прежней недостаточно большой квартиры отец нашел более удобную на Иоркштрассе. Оттуда я часто ездила в школу на роликовых коньках, тратя на дорогу пятнадцать минут. А после уроков нередко заворачивала к зоопарку, где, к удовольствию публики, демонстрировала, пока не являлась полиция, искусство фигуристки.
Моя подруга Алиса вышла замуж и уехала в Стамбул. Когда много лет спустя мы встретились, она стала вспоминать разные наши проделки. Как-то в день рождения кайзера мы с ловкостью обезьян забрались на крышу и сняли с мачты флаг. А потом в самый обычный день опять его водрузили, чтобы взрослые решили, будто наступил праздник, и освободили нас от уроков. А однажды я нарисовала Алисе на шее, руках и лице красные точки, чтобы под видом болезни она могла пропустить уроки. В это время свирепствовала эпидемия краснухи, и потому учительница в испуге отправила Алису домой. Но по иронии судьбы через два дня подруга и впрямь заболела.
Алиса считала меня, пятнадцатилетнюю, невероятно наивной. В этом она окончательно уверилась, когда после поцелуя мальчика я спросила, не появится ли у меня теперь ребенок. Я действительно долго отставала от подруг в физическом развитии. Однажды Алиса показала мне свою грудь — я оторопела, у меня вообще еще не было никакой груди, приходилось засовывать под блузку чулки. Алиса же в свои пятнадцать была помолвлена, а в девятнадцать вышла замуж. Я же и в двадцать один выглядела подростком.
Несмотря на глупые выходки, увлекавшие и меня, и моих школьных подруг, я все больше и больше осознавала серьезность своего характера и часто запиралась в комнате, чтобы поразмышлять в уединении.
Еще учась в школе, я неожиданно начала рисовать самолеты, предназначенные для переправки большого числа людей в разные отдаленные точки — занятие совершенно нетипичное для девочек, к тому же непонятно откуда взявшееся — гражданской авиации в ту пору еще не существовало. Шел последний год войны. Самолеты использовались только в военных целях, на фронте их часто сбивали, и они сгорали вместе с пилотами. Было бы лучше, думала я, если бы эти крылатые машины мирно переправляли пассажиров из одного города Германии в другой. Я составила точное расписание рейсов, а также смету расходов на изготовление лайнеров и строительство аэропортов, рассчитала необходимый расход топлива, после чего «установила» цены на билеты. Работа очень увлекла меня. С тех пор я стала замечать в себе недурные организаторские способности.
Застав меня за расчетами, отец сказал: «Жаль, что ты родилась не мальчиком, а брат твой — не девочкой».
Отец не ошибся. По своим наклонностям Гейнц был почти прямой моей противоположностью. Я — активная, он — сдержанный, я — очень бойкая, брат же, скорее, тихоня. Тем не менее у нас имелось и кое-что общее — интерес к искусству и красивым вещам. К огорчению отца, который желал видеть сына партнером и наследником фирмы, брат хотел стать архитектором, к чему у него были склонности: он увлекался оформлением интерьеров. Но настоять на своем Гейнц не смог, он выучился на инженера и потом работал в отцовской фирме. Несмотря на строгое воспитание, отец безумно, не меньше матери, любил нас обоих.
Удивительно, но частые пропуски занятий не помешали мне получить довольно хороший аттестат об окончании школы. Не по всем предметам там стояли пятерки. По математике, физкультуре и рисованию я действительно была лучшей, а вот по истории и пению — худшей из учениц.
По окончании школы — мне еще не исполнилось и шестнадцати — на Пасху 1918 года в церкви кайзера Вильгельма меня конфирмовали. До сих пор помню фамилию пастора — Нитак-Штан. Он был хорош собой, девочки им увлекались. Мать сшила мне чудесное платье из черного тюля, отороченное шелковыми лентами, с множеством оборок. Алиса впоследствии утверждала, будто я выглядела как femme fatale.[10]
Школа фрау Гримм-Райтер[11]
На семнадцатом году жизни у меня все круто переменилось. Судьбоносный поворот начался с небольшого объявления в газете «Берлинер цайтунг ам миттаг» примерно следующего содержания: «Ищем двадцать молодых девушек для съемок фильма „Опиум“. Предварительная запись в школе танцев фрау Гримм-Райтер, Берлин-В, Будапештерштрассе, 6».
Подталкиваемая исключительно любопытством, я оказалась в толпе молоденьких соискательниц в школе танцев. В зале мы по очереди подходили к столу, за которым сидела фрау Гримм. Она бросала на каждую из претенденток цепкий, оценивающий взгляд и, если девушка нравилась, записывала себе в книжечку ее фамилию и адрес. И ставила крестик. Такой же крестик был проставлен и против моей фамилии. Нам сказали, что об окончательных результатах будет известно позже. Разочарованная тем, что решение не объявлено сразу, я хотела идти восвояси, но остановилась у двери и через щель увидела нескольких молодых танцовщиц. Послышались звуки фортепиано, счет — раз-два-три, раз-два-три. Так захотелось быть среди них! Вопреки здравому смыслу, не получив разрешения отца, я узнала условия приема, стоимость уроков — и тотчас же записалась на курс для начинающих — два часа в неделю. Кроме умеренной суммы, которую я внесла без колебаний, требовалась еще лишь форма для занятий. К счастью, отец в тот день долго находился в конторе. Было время подумать, как же уговорить его? Маме вновь выпала роль моей сообщницы — устоять перед мольбами дочери она не смогла. Но, поскольку я хотела брать уроки танца ради собственного удовольствия, а не для того, чтобы стать профессиональной танцовщицей, наша с ней совесть не испытывала особых угрызений.
Каждое утро приходилось караулить почтальона, чтобы отцу, не дай бог, не попало в руки послание, которого я ждала с таким нетерпением. И действительно, вскоре удалось перехватить письмо. Отобранным для фильма девушкам предлагалось снова прибыть к фрау Гримм-Райтер и протанцевать перед жюри вальс. Как ни приятно было это известие, я хорошо понимала, что не смогу воспользоваться своим шансом. О чем тут же и сообщила разочарованному режиссеру.
