Дмитрий Шеппинг - Мифы славянского язычества
А Кайсаров же был склонен предполагать, что славянский Дажьбог соответствует Плутосу древних, не скрывая, однако, что это только его догадка. Г. Глинка считал Дажьбога подателем всяких земных благ, счастья, богатства и благополучия, приводя в качестве доказательства цитату из поэмы М. Хераскова «Владимир Возрожденный», где фигурирует «Дажбог плодовитый».
Только Стрибог был одним из немногих славянских божеств, в функции которого после обнаружения «Слова…» не сомневались первые интерпретаторы славянской мифологии. А. Кайсаров писал: «Долго не знали, какое божество Стрибог; но теперь мы знаем из песни Игореву воинству, что он был бог ветров, потому что их в сей песни называют внуками Стрибога».[17]
Это отсутствие достоверных знаний о славянских божествах и их функциях предопределило одно из основных направлений изучения славянской мифологии, последователем которого был и Д. О. Шеппинг. Речь идет о том, что важным источником для реконструкции славянской мифологии становится ее сравнительно-историческое сопоставление с другими индоевропейскими мифологическими системами, не важно, идет ли речь о лингвистическом аспекте проблемы или же об элементах компаративистики, затрагивающих структурно-семиотический подход к данной проблеме в целом.
Для XVIII — начала XIX века главным объектом сравнения была античная мифология, что соответствовало общекультурным интересам людей той эпохи.
Так, А. Кайсаров, представляя пантеон славянских божеств, дает такие комментарии: «Болотов сравнивают иные с греческими гигантами».[18] «Кикимора между баснословными божествами России занимает ту же почти степень, какую Морфей у греков».[19] «Ладо почиталась богинею любви и всех любовных удовольствий. Если сравнить ее с римской божеством, то это славянская Венера».[20]
Впоследствии наиболее приемлемым источником для подобного сравнения славянской мифологии станет балтийская мифология. У Д. О. Шеппинга сравнительный анализ имен богов с целью установлению их функции касается еще славянского материала (западнославянского и южнославянского).
Отменив языческий пантеон богов, христианство тем не менее не могло отменить почитание персонажей так называемой «низшей мифологии», вера в которых сохранялась у славянских народов вплоть до XX века. Одной из отличительных особенностей славянского мифологического сознания является обилие персонажей так называемой низшей мифологии. К существам «низшей мифологии» обычно относят различных демонов или духов, не имеющих божественного статуса. Но если немецкий этнограф В. Маннгардт, который и ввел этот термин в научный обиход, понимал их главным образом как духов растительности, связанных с годовым циклом умирающего и воскресающего растительного мира,[21] то в славянском мифологическом сознании их функции значительно обширнее.
Во-первых, к персонажам низшей мифологии восточных славян относят природных духов. К ним можно отнести лешего, хозяина леса, водяного, хозяина вод, «водяного дедушку», болотника, злого духа, обитающего в болотах, которого на Урале называли «болотный леший». Статус природного духа имеет также полевик, обитающий в поле, чьим женским аналогом является полудница. В качестве мифологического хозяина лугов выступает луговик. С водной стихией связано появление русалок, девушек и женщин, умерших преждевременной смертью или утонувших, а также шуликунов, маленьких водяных чертенят.
Второй крупной разновидностью персонажей низшей мифологии славян являются духи жилищ и хозяйственных построек, олицетворяющих собой, в противоположность природным духам, социальный космос славянского мира. К подобным персонажам можно отнести домового, домашнего духа и покровителя семьи, кикимору, часто рассматриваемую как жену домового, банника, ответственного за амбивалентный банный топос, предписывающий православному человеку не снимать в бане нательного креста, овинника — духа-покровителя овина, гуменника — гумна, рижник — риги и т. д. В отличие от природных духов, обитающих на профанном, чужом для человека пространстве, духи жилищ и хозяйственных построек были покровителями «своего» топоса, часто помогая человеку и заставляя его выполнять предписанные обычаем нормы поведения. Так, домовой охраняет благополучие в семье, помогает выполнять членам семьи хозяйственные работы, но сурово наказывает зачинщиков ссор, лентяев и нерях.
К одной из основных черт, характеризующих мифологическое сознание славян, можно отнести чрезвычайно развитую в славянском сознании систему двойственного (бинарного) членения мира. В соответствии с концепцией К. Леви-Строса, закон бинарных оппозиций является одной из основных черт человеческого мышления, находящей свое отражение в большинстве мифологических сюжетах. Но если Леви-Стросу, работающему с мифологией индейцев Южной Америки, приходилось буквально дешифровать скрытые в мифологическом тексте бинарные оппозиции, то в славянском мифологическом сознании эти бинарные оппозиции не только организуют космос, но и отражаются в именах божеств. Достаточно вспомнить такие имена, как Доля-Недоля, Чернобог — Белобог, наконец, такие абстрактные выражения оппозиций, как чет-нечет.
Наиболее отчетливо эти оппозиции просматриваются на примере западнославянской мифологии, где имеются свидетельства почитания богов Чернобога и Белобога. В качестве первоисточника выступает «Славянская хроника» XII века Гельмольда. В них Чернобог рассматривается как злой бог, приносящий несчастье. Белобог в западнославянской мифологии, соответственно, бог удачи и счастья. Гельмольд описывал в хронике славянское пиршество, во время которого пускали вкруговую чашу и произносили заклинания от имени двух богов, доброго и злого, черного и белого.
Что касается космического мироустройства, основанного на принципе бинарных оппозиций, то оно включает в себя, по мнению В. В. Иванова и В. Н. Топорова, такие оппозиции, как противопоставления счастья — несчастья, жизни — смерти, правого — левого, мужского — женского, неба — земли, юга — севера, востока — запада, суши — моря, огня — влаги, дня — ночи, весны — зимы, солнца — луны, близкого — далекого, черного — белого, дома — леса, старого — молодого, священного — мирского.
Разумеется, В. В. Иванов и В. Н. Топоров отнюдь не утверждают, что существование двоичных классификационных признаков является отличительной особенностью исключительно славянской мифологии. Создавая типологическую систему «двоичных классификационных признаков», исследователи апеллируют к опыту ритуалов гого в Центральной Танзании, ритуалам народов Восточного Пакистана и Южной Индии, южноамериканским индейским системам, китайской и египетской культурам.[22]
Однако именно для русского сознания система бинарных оппозиций, лежащая в основе мифологических представлений, жизненно важна и определяет основные черты культурно-исторического менталитета нации.
Достаточно вспомнить Н. Бердяева, видевшего неразгаданную тайну России в том, что «Россия — противоречива, антиномична. <…> Подойти к разгадке тайны, сокрытой в душе России, можно, сразу же признав антиномичность России, жуткую ее противоречивость».[23] Второй аспект, связанный с проблемой бинарности русской культуры, касается непосредственно специфики русского национального мышления. Так, Б. А. Успенский, объявил принцип организации мира в соответствии с логикой бинарных (дуальных) оппозиций характерной ментальной чертой российского сознания от эпохи Средневековья до конца XVIII века, связав его со спецификой православного мышления, когда «основные культурные ценности (идеологические, политические, религиозные) в системе русского Средневековья располагаются в двуполюсном ценностном поле, разделенном резкой чертой и лишенном нейтральной аксиологическои зоны».[24] В результате оказывается, что земная жизнь россиян допускает только два типа поведения: безусловно святое и безусловно грешное. Это обстоятельство практически исключает из реальной жизни русского человека традицию «нейтрального поведения, нейтральных общественных институтов, которые не являются ни „святыми“, ни „грешными“, ни „государственными“, ни „антигосударственными“, ни хорошими, ни плохими».[25]
Тем не менее славянская мифология позволяет частично подкорректировать эти представления. Так, Д. О. Шеппинг прекрасно почувствовал специфику славянского мифологического сознания, выразившегося не только в четком противопоставлении в соответствии с логикой бинарных оппозиций, дуализма враждебных сил добра и зла, но и в стремлении к дуализму примирения, «соединяющем противоположные крайности в общую цель жизни и уничтожающем таким образом их одностороннюю зловредность». «Вот почему, — заявляет Шеппинг, — почти все божества природы нашего мифа то помогают, то вредят человеку». Если продолжить мысль Шеппинга, то необходимо признать, что положительная или отрицательная функция того или иного мифологического персонажа в русском сознании действительно во многом зависит от поведения самого человека, его нравственных качеств. Достаточно вспомнить Хозяйку Медной горы из сказов П. П. Бажова.
