Игорь Орлов - Советская повседневность: исторический и социологический аспекты становления

Глава 1

История повседневности как научное направление

Мудрость не в том, чтобы людей презирать, а в том, чтобы делать такие же пустяки, как и они: ходить к парикмахеру, суетиться, целовать женщин, пить, покупать сахар.

По мнению академика Ю.А. Полякова, важнейшей задачей современной историографии является изучение не столько производственной и политической деятельности, культурных и научных достижений человечества, сколько «самого человека как такового, его жизни, какой она была и какой стала» [Поляков, 2000. С. 125–127]. Действительно, трансформация истории как науки о политических и экономических системах в науку о человеке в его историческом времени стала одной из ведущих тенденций современной историографии. В свою очередь, антропологический поворот подтолкнул процесс междисциплинарного синтеза, охвативший не только гуманитарные, но и точные науки. Отказ от дисциплинарной чистоты и стремление к научному синтезу привели к гуманитаризации даже естественного знания, наглядные примеры – проникновение в физику идей герменевтики, а также формирование биоэтики[5] – науки о нравственной стороне жизнедеятельности человека.

Для всех разновидностей антропологически ориентированной истории характерен перенос акцента с исследования государственных институтов, экономических структур и больших общностей на изучение небольших групп, стратегий поведения индивидов, а также переход от описания значимых событий к анализу повседневности. Для объяснения же поведения и взаимодействия людей широко привлекаются понятия из арсенала социальной и культурной антропологии, социологии, психологии и других наук о человеке.

Одним из воплощений «антропологического поворота» и междисциплинарного синтеза стало появление в современной историографии нового направления – активно разрабатываемой в последнее двадцатилетие на Западе и в России истории повседневности, родоначальниками которой стали германские историки А. Людтке и Х. Медик. Главным объектом исследования истории повседневности становятся не экономические явления и политические процессы, а рядовой человек с его каждодневными проблемами питания, одежды, жилья, занятости, труда, отдыха, морали и т. д. История повседневности как направление современной социальной истории первоначально стала предметом специального исследования в трудах зарубежных историков. Определяя сферу ее интересов, Людтке отмечал, что она фокусируется на анализе поступков тех, кого называют «маленькими, простыми, рядовыми людьми», на «детальном историческом описании их душевных переживаний и воспоминаний, любви и ненависти, тревог и надежд на будущее» [Людтке, 1999. С. 77]. На этом фоне переворачивалось традиционное представление о том, как должно строиться историческое исследование: история выстраивалась не сверху, через восприятие сильных мира сего, и не через официальный дискурс, а как бы снизу и изнутри.

Историк повседневности ставит перед собой задачу понять групповые и индивидуальные реакции отдельных людей на правила и законы их времени. Кроме того, если в традиционной этнографии быт с досугом противопоставляются производственной сфере, то историки повседневности видят одной из своих задач изучение условий работы, мотивации труда, отношений работников между собой и их взаимодействие (в том числе конфликтное) с представителями администрации и предпринимателями, т. е. включают производственный быт в сферу повседневного. И еще одно важное обстоятельство. Истории-повествованию историк повседневности противопоставляет свой метод вчитывания в текст, размышлений об обстоятельствах высказывания запечатленных в нем идей и оценок, проникновения во внутренние смыслы сообщенного, учета недоговоренного и случайно прорвавшегося. При анализе историк повседневности фокусируется на изучение социального с точки зрения индивида. Индивид в исследованиях повседневности должен быть воспроизведен действующим на жизненной сцене в заданных обстоятельствах (природных, временных и политических), показан определяющим ситуацию, конструирующим – совместно с другими – социальные роли и играющим их (подробнее см.: [Пушкарева, 200—?]). Сторонники истории повседневности призывают не к замене, а к уточнению структурного подхода с целью обогащения нашего понимания прошлого, отдавая при этом приоритет изучению повседневной жизни. Это позволяет, по их мнению, показать дихотомию между институциональными и человеческими факторами.

Исходные позиции истории повседневности базируются на соединении идей Франкфуртской школы, философии истории, марксизма, англо-американской антропологии, постструктурализма и герменевтики. К общетеоретическим источникам истории повседневности традиционно относят следующие.

Работы основателей феноменологического направления в философии, и в частности Э. Гуссерля, первым обратившего внимание на значимость философского осмысления сферы человеческой обыденности, которую он именовал жизненным миром. Вдохновленный идеями Гуссерля, основатель социальной феноменологии А. Шюц предложил отказаться от восприятия «мира, в котором мы живем», как «предданного» и сосредоточиться на анализе процессов складывания и обусловливания этой кажущейся «предданности», т. е. «мира человеческой непосредственности» – стремлений и фантазий, сомнений и реакций на непосредственные частные события. Шюц именно в предметно-телесной закрепленности видел преимущества повседневности перед другими сферами человеческого опыта (религией, сном, игрой, научным теоретизированием, художественным творчеством, миром душевной болезни и т. п.), которые он называл конечными областями значений в силу того, что переход из одной области в другую предполагает своего рода смысловой скачок.

Незадолго до Второй мировой войны основатель социогенетической теории цивилизаций Н. Элиас призвал рассматривать общество и отдельных людей «как нераздельные аспекты одного меняющегося набора взаимосвязей». Он подарил мировому гуманитарному знанию видение развития цивилизаций как переплетения разнообразных практик (воспитания, познания, труда, власти и т. п.) и способов их упорядочивания, закрепленных различными институтами. Элиас и его последователи специально изучали процессы оцивилизовывания разных сторон повседневности индивидов – их внешнего вида и манер поведения, намерений, чувств и переживаний, речи и этикета. Кроме того, Элиас поставил вопрос: имеем ли мы дело в случае повседневности и, соответственно, ее противоположности – «внеповседневности» – с различными сферами человеческого общества [Elias, 1978]?

Шагом к выделению исследований повседневности в отдельную отрасль науки стало появление в 1960-е годы ряда модернистских социологических концепций, и прежде всего – теории социального конструирования П. Бергера и Т. Лукмана. Именно они призвали изучать «встречи людей лицом к лицу», полагая, что такие социальные взаимодействия есть основное содержание обыденной жизни. Они же первыми поставили вопрос о языке таких «встреч» и путях «заучивания типизаций повседневных действий», дав тем самым толчок исследованиям социального конструирования идентичностей, пола, инвалидности и т. п. В теории социального конструирования реальности речь идет о том, что социальная реальность сложным образом конструируется через систему коллективных представлений. В свою очередь, механизм социального конструирования реальности состоит в соблюдении следующих четырех процедур: хабитуализации («опривычивания», или превращения в повседневность), типизации, институционализации и легитимации.

В те же 1960-е годы Г. Гарфинкель и А. Сикурель заложили основы социологии обыденной жизни, или этнометодологии, сделав ее предметом изучение того, как «поступают народы, когда они живут обычной жизнью», точнее – как они преобразуют эту жизнь. Целью социологии обыденной жизни стало обнаружение «методов, которыми пользуется человек в обществе для осуществления обыденных действий» [Пушкарева, 200—?], т. е. анализ социальных правил и предубеждений, процесса их формирования, истолкования одними людьми речи, поведения и жестов других. Суть этнометодологического экспериментирования Г. Гарфинкеля состоит в неожиданном нарушении общепринятого и нормального хода событий, что позволяет выявить содержание и формы обыденных представлений, не обнаруживающихся при нормальном течении жизни, т. е. благодаря провоцированию повседневности последняя «выдает» сокровенные механизмы своего устройства[6].

На рождение истории повседневности оказали влияние идеи К. Гирца, увидевшего в любой культуре «стратифицированную иерархию структур, состоящих из актов, символов и знаков». Расшифровка этих актов и символов, составляющих повседневные типизированные людские практики, «интерпретация паутины значений, которую человек сам сплел» [Там же], выступает у этого социоантрополога способом познания. Именно интерпретация, по Гирцу, является целью этнографически-ориентированной науки, в том числе истории, позволяющей в этом случае понять представителей иных культур, уловить их восприятие событий и явлений.