Нескучная классика. Еще не всё - Сати Зарэевна Спивакова
Прошло много лет. В августе 2019 года мы отдыхали на море. Программа юбилейного концерта Володи была уже решена. Я вдруг поняла, что муж изо дня в день играет одну и ту же неизвестную мне мелодию. “Что это?” – “Я хочу сыграть на юбилейном концерте «Тихую молитву» Гии Канчели”. – “Зачем? Юбилейный концерт мы выстроили как автопортрет, он так и называется. Откуда в твоем автопортрете музыка Гии?” – “Хочу!” И всё! Концерт состоялся 28 сентября. Спиваков играл “Тихую молитву”, люди в зале плакали (это не преувеличение, а факт, оставшийся на кадрах телехроники). Вероятно, это был последний раз, когда музыка композитора звучала со сцены при его жизни… И уже не важно, что звучала она в исполнении музыканта, который так и не вдохновил композитора на отдельное посвящение. Гии не стало через три дня. И я до сих пор думаю: кто “сверху” подсказал мужу играть именно “Тихую молитву” в тот праздничный вечер? Откуда на него снизошло это прозрение?
Разговор 2007 года, программа “Камертон”
САТИ СПИВАКОВА Гия, в книге “Диалоги”[27]я прочитала, будто вы считаете, что пользуетесь у судьбы некоей безнаказанностью, поскольку, с одной стороны, вы человек веселый и благополучный, не испытываете недостатка в благах земных, у вас замечательная семья, чудные дети, внуки, потрясающая жена, изумительные друзья, которые с вами идут по жизни, а с другой стороны – вы пишете музыку трагического звучания, которая вызывает щемящее чувство если не безысходности, то глубокой печали. Откуда этот диссонанс, это несовпадение?
ГИЯ КАНЧЕЛИ Можно я отвечу словами Пушкина? “Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать”. Понятие “мыслить” объяснять не надо, каждое разумное существо мыслит. А что касается страдания… Мне кажется, Александр Сергеевич вкладывал в это понятие чрезвычайно широкий смысл. Мне как-то неловко говорить, что я всю жизнь страдаю, но если вы можете представить себе счастливого человека, который в то же самое время страдает, то это я. Это парадоксально и, вероятно, немножко непонятно. Видимо, во мне очень развито чувство сострадания. Не только к близким, но и ко всему, что происходит вокруг нас. И чем больше прибавляется жизненного опыта, тем сильнее это чувство обостряется. Может быть, поэтому моя музыка бывает довольно печальной, грустной, а порою трагичной.
С. С. Это чувство страдания и сострадания как некое состояние души появилось у вас в какой-то определенный момент?
Г. К. Нет, мне кажется, это органическая часть моего характера.
С. С. Даже когда вы мальчиком бегали по улицам Тбилиси, у вас внутри было это ощущение печали?
Г. К. Детство – это особый мир. Конечно, у нас все время происходили драки с ребятами с соседней улицы, и, если они заканчивались не в нашу пользу, я очень переживал. Но детство – это не время печали, она пришла позднее. Даже если люди растут в одинаковой среде и окружении, получают похожее воспитание, вырастают-то они всегда разными. Каждый человек индивидуален. Я заметил, что крупные личности – композиторы, артисты, я сейчас не о себе говорю, – очень похожи бывают на ту музыку, что они пишут или исполняют. Походка, тембр голоса, ритм разговора – это все соответствует музыкальному стилю индивидуума.
С. С. Значит, можно сказать, что Гия Канчели человек несуетный, неторопливый?
Г. К. Думаю, да.
С. С. А любимый темп? Как бы вы себя выразили через темп?
Г. К. Я пишу медленную музыку. На эту тему расскажу один случай, который произошел в Гамбурге, когда впервые мое сочинение собирался играть Гидон Кремер. Я большое сочинение написал для него, оно длится больше сорока минут, называется Lament (“Жалобы”). И после первого захода, когда мы оказались в артистической комнате, он мне сказал: “Впервые в жизни я вдруг почувствовал, что ритм биения моего сердца, мой пульс абсолютно не совпадает с пульсом музыки”. И меня это начало немножко тревожить. Гидон говорит: “Не беспокойтесь. Я с этим справлюсь”. И, естественно, он с этим справился, но вот тот темп, который был указан с помощью метронома, был, видимо, предельно медленный.
С. С. Вы ставите всегда точные указания темпа. Для вас, насколько я понимаю, важен хронометраж исполнения произведения?
Г. К. Не столько хронометраж, сколько соблюдение медленного темпа с начала до конца, потому что многие дирижеры начинают правильный темп, быстро об этом забывают и предлагают свой темп, к которому постепенно и переходят. И как только это происходит, форма разрушается, становится уже как бы не моей.
С. С. Гия, а еще я знаю, что вы, как никто, цените и любите тишину во всех ее проявлениях. Как сказал однажды Райнер Мария Рильке: “Слушайте тишину, она окружает вещи”. Вам очень важны паузы, которые должны предшествовать рождению музыки. Вы часто говорите, что и в зале вам важна тишина, та тишина, которую несет публика, в которой публика существует.
Г. К. Да, я ее называю звенящей тишиной. За много-много лет я научился различать тишину – она бывает разная. И когда наступает так называемая звенящая тишина, мне кажется, тогда натягиваются нити между залом и сценой, и это бывает прекрасно. Но это зависит от исполнителя.
С. С. Неужели вы не любите шум аплодисментов?
Г. К. Я больше люблю тишину, которая воцаряется после окончания сочинения. Она длится всего несколько секунд. И вот чем дольше эта тишина длится, тем ценнее вознаграждение судьбы. Аплодисменты – это вторично, тем более что моя музыка не располагает к бурным аплодисментам. Я никогда не забуду истории, случившейся в Лейпциге,
