Юрий Виленский - Доктор Булгаков
— Кризис, Бродович. Что… выживу?.. А-га» {59}.
Вздымающаяся в одышке высохшая скользкая грудь, тонкий сиплый голос, рваная завеса тумана и бреда… Разумеется, страницы «Белой гвардии» — менее всего учебник. И все же в сцеплении деталей открывается вдруг та материя медицины, которая, быть может, составляет сердцевину подлинно врачебного объемного видения. По своей точности и вместе с тем образности с этой картиной преодоления тифозного кризиса, описанной М. Булгаковым, в чем-то сближаются строки Н. И. Пирогова из «Начал общей военно-полевой хирургии»: «С оторванною рукою или ногою лежит… (….)… окоченелый на перевязочном пункте недвижно; он не кричит, не вопит, не жалуется, не принимает ни в чем участия и ничего не требует; тело его холодно, лицо бледно, как у трупа; взгляд неподвижен и обращен вдаль» {60}. В этом описании клинической картины шока нет пи одного научного термина, однако оно, со ссылками на великого хирурга, по праву вошло В десятки хирургических руководств. Действительно, художественный тип мышления очень важен для врача — именно так, из частностей, формируется целостное представление о человеке. Медицина, бесспорно, развивает такие способности, и не случайно эта профессия столь мощно питает русло словесности.
Но пройдем мысленно вместе с Алексеем Турбиным мучительный путь к проблескам света после ранения, вспомним дни отчаяния, столовую в доме на Алексеевской спуске, где в совершенном молчании сидели Карась, Мышлаевский и Лариосик. Турбин давно уже без сознания, он не видит и не понимает, что происходит вокруг него. И все же, прося доктора Бродовича оставаться около больного, седой профессор говорит о крайней опасности, о возможном неблагоприятном исходе очень тихо, на ухо коллеге. Характерно, что и Бродович, подтверждая, что у Турбина агония, и соглашаясь на приглашение к больному священника для исповеди, подчеркивает: ему это безразлично, потому что больной все равно без сознания. Доктор все время рядом с больным, он стремится щадить его до последней минуты.
Это и есть булгаковское понимание истин деонтологии — люби, сострадай, жалей, не повреди неосторожным словом. Нестареющая заповедь! Символично, что идеи, высказанные М. А. Булгаковым в этих строках, звучат и в одном из документов Всемирной организации здравоохранения, датированном маем 1985 г., — «Обеспечение качества медицинской помощи — политика и программы»: «Отвечая за оказание помощи конкретному больному, врач обязан сделать все возможное, применяя все имеющиеся в его распоряжении средства до тех пор, пока он не убедится, что битва проиграна, т. е. до тех пор, пока он точно не установит границы невозможного для данного больного».
Что привносит писатель-врач в повествование о предмете, о котором он судит не как дилетант? Прежде всего, правдивость, ненадуманность, точную оценку ситуаций. Такие влияния замечательно охарактеризовал А. П. Чехов. Поразительно, с какой глубиной анализа рассматривает он взаимосвязи своей врачебной профессии с уже сложившейся творческой судьбой. В 1899 г., в автобиографии, составленной по просьбе Г. И. Россолимо, Антон Павлович писал: «Не сомневаюсь, занятия медицинскими науками имели серьезное влияние на мою литературную деятельность; они значительно раздвинули область моих наблюдений, обогатили меня знаниями, истинную цену которых для меня как для писателя может понять только тот, кто сам врач; они имели также и направляющее влияние, и, вероятно, благодаря близости к медицине, мне удалось избегнуть многих ошибок. Знакомство с естественными науками, с научным методом всегда держало меня настороже, и я старался, где было возможно, соображаться с научными данными, а где невозможно — предпочитал не писать вовсе. Замечу кстати, что условия художественного творчества не всегда допускают полное согласие с научными данными; нельзя изобразить на сцене смерть от яда так, как она происходит на самом деле. Но согласие с научными данными должно чувствоваться и в этой условности, т. е. нужно, чтобы для читателя или зрителя было ясно, что это только условность и что он имеет дело со сведущим писателем. К беллетристам, относящимся к науке отрицательно, я не принадлежу; и к тем, которые до всего доходят своим умом, — не хотел бы принадлежать» {61}.
Соображаться с научными данными, быть сведущим писателем… Конечно же, Булгаков, как и Чехов, избрал свою дорогу не потому, что родником его жизненных впечатлений явилась медицина, что на ее перепутьях он впервые близко столкнулся с ужасным и вдохновляющим, с отчаянием и светом надежды, увидел мир человеческий. Сила его таланта столь необычна, что он состоялся бы как писатель и вне врачебной профессии — пусть это был бы и иной Мастер. И тем не менее подчеркнем главное применительно к предмету нашего исследования — единение между двумя его ликами поистине органично.
Несомненно, именно профессиональные впечатления доктора Булгакова, отраженные прежде всего в «Записках юного врача», легли, по сути, в основу его литературной судьбы. Хотя рассказы эти, печатавшиеся разрозненно, увидели свет позже «Записок на манжетах», «Роковых яиц», «Белой гвардии», рукопись врачебного цикла, над которой Булгаков, очевидно, начал работать еще в Никольском и Вязьме, предшествовала сочинениям писателя, привлекшим такое пристальное внимание культурного мира. Объединенные впоследствии, в 60-х годах, в стереотипном издании библиотеки «Огонек» под названием «Записки юного врача», эти произведения впервые появились в 1925–1926 гг. в журналах «Красная панорама» и «Медицинский работник». Как отмечает Е. А. Земская, у Н. А. Булгаковой-Земской хранился подаренный братом машинописный текст этих произведений под названием «Рассказы юного врача». В письме Е. С. Булгаковой от 25 апреля 1964 г. Надежда Афанасьевна писала: «Вообще надо напечатать второе издание «Рассказов врача», вернув весь текст подлинника. На выпуски и переделки толкнуло в значительной мере изменение общего заглавия сборника: слово «Рассказы» заменено словом «Записки». Но ведь по жанру это пе записки, а именно рассказы. Подгонять текст одного рассказа к другому не было надобности. Кроме того, название «Записки» невольно заставляет пытаться отождествить автора с героем рассказов — юным врачом, 23-летним выпускником, только что окончившим медицинский факультет. В этих рассказах Булгаков не воспроизводит себя, а создает своего героя — Юного врача, на которого смотрит как старший, как бы со стороны, ставя его в разные положения на основе пережитого самим опыта» {62}. Бесспорно, такое издание, полностью следуя замыслам автора, необходимо было бы осуществить. Но отдадим должное редакциям «Красной панорамы» и «Медицинского работника» тех лет, благодаря которым эти прекрасные страницы дошли до нас. Так, журнал «Медицинский работник» стремился представить рассказы М. Булгакова ярко и броско, заголовки вырисовывались, каждая публикация иллюстрировалась. «Морфию» («Медицинский работник», 1927, № 45) предшествовала следующая заставка: «Михаил Булгаков известен нашим читателям как автор рассказов участкового врача, печатавшихся в «Медицинском работнике»» *. Это довольно заурядный и скучный профсоюзный журнал, с сугубо ведомственной тематикой, и все же именно этот ежемесячник поддержал писателя в пору, когда вокруг него уже начинало смыкаться кольцо неприятия. Ведь в это же время, в 1927 г., лидер РАППа Л. Авербах негодовал, что «некоторые интеллигентские писатели приходят к нам с пропагандой гуманизма, как будто есть на свете что-либо более человеческое, чем классовая ненависть пролетариата».
«Работу над циклом рассказов, первоначально называвшимся «Записками земского врача», Булгаков начал в Киеве в 1919 г., — указывает Л. М. Яновская в примечаниях к публикации рассказов (1989 г.). — Тогда же написанные страницы читал близким. В феврале 1921 г. из Владикавказа писал двоюродному брату Константину Булгакову: «У меня в № 13 в письменном столе остались две важных для меня рукописи: наброски «Земского врача» и «Недуг» (набросок)…» 17 ноября того же года, уже из Москвы, он пишет матери: «По ночам урывками пишу «Записки земского врача». Может выйти солидная вещь. Обрабатываю «Недуг»».
Впервые публикуются эти рассказы…….после окончания работы над «Белой гвардией», и Булгаков, к этому времени уже уверенный мастер, вероятно, переписывает их один за другим. Первым — в журнале «Красная панорама» 15 августа 1925 г. — выходит рассказ «Стальное горло». Остальные — в журнале «Медицинский работник» в следующем порядке: «Крещение поворотом» — 1925, № 41, 42; «Вьюга» — 1926, № 2, 3; «Тьма египетская» — 1926, № 26, 27; «Звездная сыпь» — 1926, № 29, 30; «Полотенце с петухом» — 1926, № 33, 34; «Пропавший глаз» — 1926, № 36, 37».
Укажем, что, по воспоминаниям Т. Н. Лаппа, этому циклу предшествовал рассказ о враче, который болен. Над этим рассказом М. Булгаков начал работать еще на Смоленщине.
