Земля плоская. Генеалогия ложной идеи - Виолен Джакомотто-Шарра
Из бестселлеров об истории этого мифа следует назвать еще одну очень популярную в свое время книгу Джона Уильяма Дрейпера с недвусмысленным названием «История конфликта религии и науки» (History of the Conflict between Religion and Science), опубликованную в 1874 году, – она не раз переиздавалась и переводилась в Старом Свете. Дрейпер, сын проповедника британской методистской церкви, в 1839 году стал профессором химии в Нью-Йоркском университете. Он опубликовал свой труд, когда полемика между последователями теории эволюции и приверженцами буквального прочтения Писания была в разгаре, и рассчитывал изобличить попытки религии, а точнее – разных религий, контролировать научные изыскания: он считал, что может положиться на совершенное знание как веры, так и науки. С первых строк предметом его пристального внимания становится католицизм, рассматриваемый в контексте папской власти, якобы требующей «политического первенства » и «возврата к средневековым установлениям»225. И вновь проблема не в реальных конфликтах XIX века, а в переписывании истории: «Антагонизм, который мы наблюдаем, есть продолжение борьбы, начавшейся, когда христианство сделалось политической силой. С этого момента Религия и наука противостоят друг другу»226. Дрейпер считает, что история науки должна также учитывать конфликт, с одной стороны, так называемой «экспансивной силы человеческого разума, а с другой – гнета традиционной веры и человеческих интересов»227; история представлений о форме Земли вполне вписывается в хронику долгой битвы, неизбежной в силу абсолютно непримиримых характеров как науки, так и религии, – для него этот конфликт символичен. За первой главой, названной «Истоки науки», следует вторая, с недвусмысленным заглавием «Истоки христианства. Его трансформация при получении гражданской власти. Отношения с наукой». Во второй главе греческая наука, относимая к точным, рожденным из наблюдения, противопоставлена христианскому учению, для которого как будто и не существует ничего, кроме Священного Писания:
Язычество […] стояло на том, что наука обретает себя только через неустанное наблюдение и человеческий разум. Христианство же, напротив, заявляло, что основа любой науки в Писании и традиции Церкви. […] То есть Писание несет в себе всю полноту необходимых знаний228.
В таком аспекте вопрос о форме Земли – основополагающий, ведь Августин изображен непререкаемым авторитетом христианской науки, чье учение якобы привело «теологию к антагонизму с наукой»229. Он якобы лишил Библию ее настоящего предназначения, сделав «высшей инстанцией научной истины», – и читатель не понимает, цитата это или интерпретация самого Дрейпера:
Земля есть ровная поверхность: небесный свод над нашими головами скруглен, как купол, или, если говорить словами святого Августина, натянут, как шкуры, коими обшивают шатры. Звезды, солнце и луна движутся по нему, даря человеку свет днем и ночью. Земля была создана из ничего, населяющие ее племена, как и растения с животными, сотворены за шесть дней; над небесным сводом – небеса, а в бездне под нашими ногами – ад и тьма230.
С диспутом о форме Земли связаны вопросы о сотворении ex nihilo231 и о видах животных – тогда, в конце XIX века, оба они подливали масла в огонь споров науки и религии.
В этой главе, как и еще в одной, названной «Спор о возникновении мира»232, из-под пера Дрейпера выходят те же аргументы, что и столетием ранее у Вольтера. Неоспоримость сферичности для автора – естественное проявление разума, и он, разумеется, упоминает «систему» Козьмы Индикоплова233, описавшего «Христианскую топографию» «в опровержение еретического представления, будто Земля круглая»234, но не удосуживается выяснить, был ли у этого текста хоть какой-то резонанс. Как и в случае с осуждением Виргилия, мы видим совершенно надуманное, но, безусловно, весьма действенное разоблачение «ереси».
В шестой главе автор также показывает, что христианская Церковь единственная причастна к торможению науки: в исламских землях последняя процветает, а «христианский мир за пятнадцать веков существования христианства не дал ни одного астронома»235. Гражданское общество преодолевает религиозные запреты благодаря научной любознательности, которой, однако, лишен Запад. При том, что Возрождение знаменует возвращение к истинному познанию мира, Дрейпер считает это случайностью:
Даже тогда еще не было никакого позыва к науке. Обратиться к ней заставила вовсе не ученая пытливость, а торговая конкуренция, так что окончательно вопрос, круглая ли Земля, разрешили три мореплавателя: Христофор Колумб, Васко да Гама, но прежде всего Фернан Магеллан236.
Так появляется еще одна версия открытия сферичности, чуть ли не случайно совершенного мореплавателями, у которых был коммерческий интерес. Впрочем, Дрейпер приписывает им некоторые доводы в пользу шарообразной формы, сформулированные именно в средневековых трудах по астрономии, начиная с сочинений Иоанна де Сакробоско:
Кругообразность видимого горизонта, который словно погружается в море, постепенное исчезание кораблей, вышедших на простор, неизбежно приводили толковых моряков к выводу, что Земля круглая. Эта идея распространилась по всей Европе в текстах арабских астрономов и философов; но теологи приняли ее крайне недружелюбно237.
Отмечая, что «идея распространилась по всей Европе в текстах арабских астрономов и философов», автор противопоставляет этому непримиримость теологов без каких-либо доказательств и цитирования источников. И так же голословно упоминает физика Тосканелли, который, изучив астрономию, «сделался открытым поборником идеи шарообразности Земли» и якобы убедил в этом своего друга Колумба238.
На самом деле генуэзскому мореплавателю и тосканскому ученому лично общаться не доводилось, зато наверняка Колумб был знаком с письмом Тосканелли к лиссабонскому канонику, содержавшим – нет, не аргументы в пользу сферичности, но расчеты, на основе которых сокращался результат оценки радиуса Земли239. Наконец, он добавляет последние элементы мифа, повествуя о совете в Саламанке, который в переводе на французский язык стал «церковным собором»:
То, что в
