Саморазвитие по Толстому - Гроскоп Вив

Существует много теорий относительно отношений Достоевского с женщинами; согласно некоторым, в глубине души он их ненавидел и подсознательно возлагал на них всю вину за свои несчастья. Он по- настоящему любил вторую жену — ну, разве что не в те моменты, когда закладывал в ломбарде ее любимое платье. Однажды, будучи на водах в Германии, он написал ей письмо о том, что видел ее во сне в «соблазнительной форме», что привело к «ночным последствиям». Я иногда думаю, что проблема Достоевского состояла в том, что он не позволял себе особенно наслаждаться жизнью и, возможно, не имел достаточного количества ночных последствий. Для разрешения своих внутренних конфликтов всем нам нужны ночные последствия — как минимум.

Достоевский обожал мать. Он носил с собой миниатюру, которая когда-то принадлежала ей, — ангела с крыльями, на котором было написано: J’ai le cœur tout plein d’amour. / Quand l’aurez-vous à votre tour? («Мое сердце полно любви. / Когда ты почувствуешь то же?») В детстве у него случались счастливые моменты. Однажды семья Достоевских видела представление акробата, изображавшего «бразильскую обезьяну». (Не знаю, из чего было понятно, что обезьяна была именно бразильской. Возможно, обезьяна потягивала кайпиринью.) Маленький Федя после этого «был обезьяной несколько недель». (Я бы дорого заплатила, чтобы на это посмотреть.) Да, отец его был жестоким человеком, но в матери он всегда находил утешение.

Отношение Достоевского к женщинам считывается не столько из эпизодов его биографии, сколько из женских персонажей его книг. Он пишет о женщинах совсем иначе, чем Толстой. В то время как у Толстого женщины обладают внутренним миром, чувствами и мыслями подобно мужчинам, героини Достоевского существуют только во взаимоотношениях с мужчинами, а все его раздираемые мучительными чувствами протагонисты — мужчины. В «Преступлении и наказании» женщины становятся основной причиной проблем Раскольникова: он хочет спасти свою мать и сестру от позора. Его, в свою очередь, «спасает» женщина, его «исповедница» Соня Мармеладова. Она становится его утешением, хотя лично знала одну из погибших (Лизавету, сводную сестру старухи-процентщицы). Литературоведы описывают Соню как героиню, которая существует исключительно в роли «терапевта» для Раскольникова, дав ему возможность исповедаться и выразить свое раскаяние. Достоевский в своих произведениях редко показывает какие-либо способы исправления ситуации, но один из них он использует снова и снова: разговор с «исповедником» (чаще «исповедницей») позволяет его героям облегчить свои внутренние мучения. Если бы Достоевский дожил до времен «Дорогой Дейрдре» [86], он бы, наверное, был счастливее.

В то время как Толстого интересует в личности возможность выражения универсального опыта, Достоевский в значительно большей степени погружен в самого себя. Это не обязательно плохо. Оба подхода к жизни заслуживают внимания: эпический охват, взгляд с высоты птичьего полета — и крайняя форма рефлексии. Существует мнение, что все люди делятся на тип Толстого и тип Достоевского. Однажды я встречалась с писателем Борисом Акуниным, который пишет детективы в стиле Шерлока Холмса о русском сыщике девятнадцатого века. Первый вопрос, который он мне задал, был таким: «Вы из партии Толстого или партии Достоевского?» Я не знала, что ответить, потому что люблю их обоих, хоть и по разным причинам, но испугалась, что могу показаться нерешительным человеком. «Из партии Достоевского, — сказала я, добавив не слишком остроумно: — Хотя я в принципе не откажусь ни от какой вечеринки» [87]. Он был из партии Толстого.

Похожим вопросом задался в своем эссе «Еж и лиса» Исайя Берлин. Его вскоре стали задавать себе многие люди: «Я еж или лиса?» Берлин писал об этом не очень серьезно. Но люди обожают классификацию и обязательно должны выяснить, к какой группе они принадлежат. Достоевский — еж, человек, определяющий весь мир через единственную идею или имеющий одно большое послание. (Никому, включая Берлина, пока не удалось определить, в чем же состоит это послание у Достоевского, но я подозреваю, что оно звучит примерно так: «Верьте в Бога (и Россию), иначе вы все умрете, язычники».) «Лис знает много секретов, а еж — один, но самый главный», — писал Берлин, цитируя древнегреческого поэта Архилоха. Лис признает, что жизнь полна разных противоречивых аспектов и пересекающихся множеств. Нет никакого основного принципа, жизнь слишком многообразна. Из этого Берлин делает любопытный вывод: ближе к концу своей жизни Толстой так мучился потому, что отчаянно хотел быть ежом, но в глубине души оставался лисой. Его религиозные убеждения кричали «еж», а его инстинкты — «лиса». Он прикончил лису, потому что та противоречила его религиозным убеждениям. Бедная лиса. Я сейчас заплачу. (Кстати, не знаю, что на все это сказал бы клоун-который-не-был-клоуном. Подозреваю, что он всегда оставался бы в команде ежей, невзирая ни на какие философские соображения.)

Что все это значит? Думаю, речь здесь о том, насколько ты готов принимать противоречия в самом себе и в мире. Способен ли ты за своими внутренними конфликтами разглядеть мир за пределами себя. Если ты можешь его принять или хотя бы увидеть — ты лиса. Если ты не можешь принять его и хочешь верить в одну главную вещь (например, «Мы должны служить Господу»), — ты еж. По мнению Берлина, ежи обречены страдать гораздо больше, чем лисы, потому что они хотят, чтобы всë (и все) укладывалось в одни и те же рамки. Это хорошо иллюстрируется навязчивой идеей Достоевского о том, что Россия должна идти по особому пути — и это путь, который выбрал он, Достоевский. Толстой, напротив, наблюдает тот путь, по которому идет Россия, и подробно его изучает. В конечном счете, я думаю, это сводится к разнице между оценочным, предубежденным подходом и широким, открытым взглядом на мир. К разнице между способностью жить в согласии со своим внутренним конфликтом — и неспособностью выносить какой-либо внутренний конфликт, в результате играя в азартные игры, постоянно дергаясь и закладывая в ломбарде любимое лиловое платье жены.

Выбор кажется очевидным. Ясно, что открытый человек счастливее человека предубежденного. Но все не так просто. Вера в единственный общий принцип (еж) вместо принятия мира с его неопределенностью и противоречиями (лиса) очень притягательна. Толстой попытался стать как Достоевский — стать ежом. Он попытался критиковать всё, включая себя самого, постоянно самосовершенствоваться и стремился соответствовать требованиям определенной системы (и осуждающего Бога). Но это не сделало его счастливым, потому что в глубине души он оставался плюралистом, который понимал, что — как он показал в «Анне Карениной» и «Войне и мире» — мир состоит из множества людей с различными идеями. Лиса эмпатична (возможно, это удивит настоящих лис) и осознаёт, что у других тоже есть мысли и чувства. Еж же недоумевает: «Почему все остальные не думают так, как я?»

«Преступление и наказание» — нервная, мрачная и увлекательная книга, но в ней есть что-то глубоко печальное. Наверное, потому что, как пишет Берлин, такому ежу, как Достоевский, никогда не удается до конца убедить нас, что мир так прост, как ему хочется показать. Раскольников — не воплощение зла. Возможно, он вообще не зло, а просто безумен. Мы сочувствуем ему. Мы не должны отождествлять себя с Раскольниковым, но все же делаем это: «Дойдешь до такой черты, что не перешагнешь ее — несчастна будешь, а перешагнешь — может, еще несчастнее будешь» [88]. Это в полной мере относится к преступлению Раскольникова. Он чувствует, что должен сделать это, чтобы достичь целостности, даже зная, что будет проклят навеки. А если он этого не сделает, спасения ему все равно не видать, потому что он все равно не будет счастлив. В жизни часто такое случается — не только в связи с принятием решения о том, убивать ли старуху- процентщицу. Мы проникаемся любовью к Раскольникову, убийце, потому что мы сопереживаем его страданию.