Игорь Лебедев - Шут и Иов
Профессор Б. Казанский (декабрь 1936 г.) прямо указывает, что «лечили Пушкина из рук вон плохо. Никакой инициативы для спасения проявлено не было. Можно смело сказать, что если бы Пушкина не „лечили“ вовсе, то у него было бы вдвое больше шансов выжить. Все это настолько не похоже на мастерство Арендта 1820-х годов, что можно подразумевать, что в этом случае действовал не знаменитый врач, а царедворец». Но все же профессор Казанский не прав — у Пушкина вообще не было шансов выжить, т. к. врачи (а точнее, те, кто стоял за ними) «лечили», хорошо зная, чего они хотят и когда.
Внешнее кровотечение прекратилось, но внутреннее продолжалось, его не только не пытались как-либо остановить, но и сделали промывание желудка, что еще по анализу, сделанному Лукьяновым (1899 г.) «могло привести к крайней опасности». Арендт, лейб-медик царя сразу объявил, что Пушкин безнадежен, и все дальнейшее было связано лишь с обескровливанием человека, в котором поднимался змей Кундалини. Даль в «Записках о вскрытиях тела Пушкина» сообщает, что «в брюшной полости обнаружено не менее фунта черной запекшейся крови». Ш. И. Удерман, исходя из расчета, применяемого в судебно-медицинской практике — сгусток крови равняется 1/3 «живой» — делает вывод, что от внутреннего кровотечения Пушкин потерял еще 1,2 литра.
По Далю: «возможно, от повреждения бедренной вены». Но и вскрытие такого не показало, да при этом Пушкин умер бы еще на месте дуэли. Конечно, современные врачи предполагают более вероятные версии, но дело не в этом. Энергия «праны», неконтролируемо наполнявшая астральное тело Пушкина, превращая 7-слойный астрал в огромный резервуар энергии, мощно воздействовала на его изуродованный «корпус». Приведем краткую схему «угасания» Пушкина. 4–5 часов 27 января сильное кровотечение на месте дуэли; 5–6 часов (по дороге домой) тошнота, обмороки; дома, 18–19 часов тошнота, жажда. С 19 до 23 часов три раза приезжал и уезжал Арендт, встречаясь с царем; боль у Пушкина в животе усиливается; с 23 часов до 3 часов ночи боль нарастает. Пушкин кричит от боли, не в состоянии больше терпеть, прячет под одеяло оружие, собираясь застрелиться, Данзас замечает, отнимает[68]. Больной уже не в состоянии говорить, прощается.
Доктор Спасский так описал этот кризис: «Когда я оставил его руку, то он сам приложил пальцы левой руки к пульсу правой, томно, но выразительно взглянул на меня и сказал: „Смерть идет“. Он не ошибался, смерть летала над ним в это время. В 11 часов утра (28 января) я оставил Пушкина на некоторое время, простившись с ним, не полагая найти его в живых по моему возвращению. Мое место занял другой врач». Вдумаемся, домашний доктор Пушкина, с 7 часов вечера 27 января находившийся у постели больного, в момент, когда он был готов умереть, — решает удалиться?! И никто на это внимание не обратил! И что же происходит дальше? Очень быстро, через 1–2 часа он возвращается (даже по-настоящему отдохнуть за это время невозможно). Приходит доктор Даль, оставивший, как и Спасский, воспоминания об этих днях, появляется Арендт. Мы знаем всех врачей, находившихся около Пушкина или даже консультировавших первых, знаем и о них (больше или меньше).
А вот о том таинственном «враче», на которого Спасский оставил Пушкина, неизвестно почти ничего. Откуда он взялся, кто его привел, кто допустил до Пушкина? Только один (из сотен изучавших дуэль) Удерман стал искать его и почти нашел. Возможно (?), это Андреевский. Оказывается, в одном из всего 2-х документов, называющих его, говорится, что он, именно он, закрыл умершему Пушкину веки. Человек, закрывший веки Пушкину — и никакой информации о нем (Удерман фактически тоже ничего не нашел о нем). Пушкин умирает, Спасский передает на короткое время (не для того, чтобы хоть поесть, а для того, чтобы «уже не увидеть Пушкина в живых») врачу, который появляется как бы на миг и исчезает. За это время тот дает Пушкину экстракт белены с каломелем. А дальше Пушкин перестает стремительно умирать. Полдень, два часа согрелись руки, появился пульс. Постепенно он становится отчетливее. Появились проблески жизни. Больной стал немного активнее: сам помогает прикладывать припарки к животу. 14–17 часов 28 января Пушкин страдает меньше, даже вступает в оживленный разговор с врачами. 17–18 часов небольшой «общий жар». Пульс 120, полный, твердый. Пушкин не умер, и накопление «праны» продолжалось. И тут по указу Арендта ему ставят 25 пиявок. В то время дело обычное. Но! Дело даже не в том, что они «откачали» еще примерно 300 мл крови, а из ранок вытекло 200 мл, то есть, пол-литра крови. В данном случае Удерман делает следующий вывод: «Можно твердо предполагать, даже утверждать, что будь эти 25 пиявок[69] применены в три приема (по 6–8), Пушкин не погиб бы так быстро. Болезнь приняла бы более затяжной характер. Остался ли бы Пушкин в живых, неизвестно, но пиявки отняли у него единственное оставшееся в нем собственное целительное средство — кровь».
Уже с полночи 29 января пульс стал падать с часу на час. Изменилось лицо. Остыли руки. Процесс вступил в решающую фазу — руки остыли по самые плечи. Резко изменилось дыхание. Начались галлюцинации. Перед смертью стал задыхаться. Смерть наступила в 14:45, без 15 три, когда Германну пришла «белая пиковая дама» (только ночью), а история, что ее приход сулит смерть лицам королевской, монаршей крови, известна среди многих народов.
Пушкин умирал, сколько нужно — почти 47 часов!!! Именно этот временной срок астральное тело Пушкина наполнялось огромной силы энергией, которая позже соединит в едином космическом акте 47-метровую Александровскую колонну, Федора Кузьмича, находящегося на расстоянии 4,7 тыс. верст от Санкт-Петербурга, и многое другое. Но законы эволюции гласят, что после смерти, обычно через 36 часов, человек выходит из своего эфирного тела, так же, как сразу после кончины он покидает свое физическое. Если физическое тело опускается в могилу, эфирный двойник встает над ней, медленно распадаясь на составные части. Но если тело сжигается, его эфирный двойник распадается очень быстро, благодаря тому, что теряет свой физический центр притяжения. Удаление человека из эфирного двойника сопровождается исхождением из него «Праны», которая тут же возвращается в великий резервуар космической жизни, тогда как человек, готовый уже перейти в Камалоку (Чистилище), претерпевает некоторые изменения в своем астральном теле, что должно приспособиться к очистительному процессу, необходимому для освобождения самого человека. Во время земной жизни человека различного рода астральные материи проникают в состав его астрального тела, такие, как частицы твердые, жидкие, газообразные, проникают в физическое. Изменения, происходящие после смерти в астрале, состоят в разделении этих материалов, сообразно их относительной плотности.
Таким образом, астральное тело становится сочетанием из семи наложенных один на другой слоев, в котором человек остается заключенным до тех пор, пока распадение этого сложного покрова не освободит его. Человек задерживается в каждом подразделении чистилища до тех пор, пока оболочка из материи, соответствующая проходимой области, не распадется настолько, чтобы человек мог свободно продвигаться дальше. Вампиризм, как уже говорилось, и замыкает этот естественный процесс.
Пушкин, который мучительно накапливал «прану» в течение 47 часов, умерший почти в день смерти Петра растратил бы свой заряд энергии, к тому же была необходима энергокровная связь. Прана должна была сработать не сразу, т. к. вся мистерия, основанная на переворачивающем микроцикле (118), неизбежно должна протекать наоборот тому, против чего она направлена. Поэтому Пушкин начал «обратное движение», также как умер Петр. Он был «укушен»[70], после окончательно обескровлен, чтобы к сроку в районе 47 часов быть еще немного и отравленным. Из письма А. Языкова к А. Катенину: «Теперь он лежит в гробу и я его видал. Черты лица не изменились, только он начинает пухнуть и кровь идет изо рта». К этому моменту Пушкин прожил 37 лет, 8 месяцев и 3 дня. Мнимую смерть Петра Пушкин повторил — теперь ее нужно было преодолеть.
Три головы
26 июня 1718 г. на 118 день от начала (I/III) эзотерического года[71] «кронпринц Алексей умер в четверг вечером от растворения жил». Его голова исчезла бесследно вместе с ним. Но за этим магическим актом последовали другие, меньшей значимости, но в той же системе ритуала. Уже в царствие Екатерины II в 1780 г. глава Академии наук кн. Е. Р. Дашкова удивилась большому расходу спирта во вверенном ей учреждении. Выяснили: он идет на содержание (периодически заменялись) двух заспиртованных голов, на что выделен по штату даже отдельный служитель[72]. Это были головы — «терафимы» М. Гамильтон и камергера В. Монса, родного брата Анны Монс. Существовал даже слух, что Екатерина I воздвигла памятник Монсу, колонну на пригорке берега Черной речки. Сигизмунд Либрович в книге «Петр Великий и женщины» отмечал: «Дело Монса нельзя не признать делом темным, странным и таинственным».
