Людмила Сараскина - Бесы: Роман-предупреждение
112
Что идей не понимает. Понимала уж немножко, Да вот ножка помешала! Пусть же вылечится ножка, Чтоб головка понимала. Откровенный цинический расчет Ракитин даже и не скры вает: «В первый раз… руки мараю, стихи пишу 1, для оболь щения значит, для полезного дела. Забрав капитал у дурищи, гражданскую пользу потом принести могу… А все-таки… лучше твоего Пушкина написал, потому что и в шутовской стишок сумел гражданскую скорбь всучить». Однако стихи не принесли желанной победы: именно они оказались причиной ссоры Ра- китина с соперником Перхотиным в присутствии «пред мета», и Ракитину отказали от дома — сватовство не состо ялось. 3. Через две недели после стихов незадачливый жених опубликовал в петербургской газете «Слухи» корреспонден цию, которая была озаглавлена «Из Скотопригоньевска, к процессу Карамазова». В ней извещалось, что «преступник, которого с таким треском собираются теперь судить, отстав ной армейский капитан, нахального пошиба, лентяй и крепост ник, то и дело занимался амурами и особенно влиял на неко торых «скучающих в одиночестве дам». Одна-де такая дама из «скучающих вдовиц», молодящаяся, хотя уже имеющая взрос лую дочь, до того им прельстилась, что всего только за два часа до преступления предлагала ему три тысячи рублей с тем, чтоб он тотчас же бежал с нею на золотые прииски. Но зло дей предпочел-де лучше убить отца и ограбить его именно на три же тысячи, рассчитывая сделать это безнаказанно, чем тащиться в Сибирь с сорокалетними прелестями своей скучающей дамы». Таким образом, закрывая этой игривой корреспонденцией путь и к церковной, и к брачной карьере, Ракитин штурмует столичную прессу, заодно наказывает Хо- хлакову и Митю Карамазова, оболгав обоих. 4. И в то самое время, когда им составлялась и отсылалась заметка для «Слухов», Ракитин приходит к Мите в тюрьму и ведет с ним долгие беседы. «Хочет он обо мне, об моем деле статью написать, и тем в литературе свою роль начать, с тем и ходит, сам объяснял, — рассказывает Митя. — С направлени ем что-то хочет: «дескать, нельзя было ему не убить, заеден 1 В отношении к стихам Ракитин буквально повторяет Смердякова («стихи — вздор-с»): «Я… написал в шутку, потому что считаю за низость писать стихи…» Но с амбицией добавляет: «Только стихи мои хороши. Вашему Пушкину за женские ножки монумент хотят ставить, а у меня с направлением».
113
средой» 1. К тому моменту, когда свидетеля Ракитина вызвали в суд давать показания, статья уже в целом готова, а проку рор цитирует ее в своей речи, ибо она сильно подкрепила «обвинение». Для прокурора Ракитин — «талантливый моло дой человек», и похоже, что и впрямь карьера журналиста улыбнулась ему; «с этого процесса господин Ракитин в первый раз заявил себя и стал заметен». Судя по всему, одним лите ратурным критиком в Петербурге должно было стать больше. Если Ракитин — начинающий литературный критик, то Черт — вечный обладатель этой литературной профессии. «Каким-то там довременным назначением, которого я никогда разобрать не мог, — сообщает Черт Ивану, — я определен «отри цать», между тем я искренне добр и к отрицанию совсем не способен. Нет, ступай отрицать, без отрицания-де не будет критики, а какой же журнал, если нет «отделения критики»? Без критики будет одна «осанна»… Ну и выбрали козла отпущения, заставили писать в отделение критики, и полу чилась жизнь». Образцы своих критических трудов Черт демонстрирует с огромным успехом и максимальным эффектом: его раз боры и комментарии к поэмам Ивана, едкие, саркастичные, беспощадные, доводят «рецензируемого автора» до ненависти, ярости, исступления. Вместе с тем Черт жалуется, что его, несмотря на способности, не печатают («Самые лучшие чув ства мои, как например благодарность, мне формально за прещены единственно социальным моим положением»), стес няясь его подписи, предлагают публиковаться анонимно. Итак, Черт, двойник Ивана Карамазова, его кошмар и гал люцинация, приживальщик при барине, имеет еще одну ипо стась: это анонимный литературный критик, специалист по «отрицанию» при сочинителе богохульных поэм-фантазий. Их диалог развивается, движимый соперничеством, борьбой за идейный и литературный приоритет. Черт настаивает: «…это я тебя поймал, а не ты меня! Я нарочно тебе твой же анекдот рассказал, который ты уже забыл, чтобы ты окончательно во мне разуверился». Иван категорически возражает: «Все, что ни есть глупого в природе моей, давно уже пережитого, пере 1 Образцы журнальной прозы Ракитина интересно обсуждают между со бой Митя и Алеша: «— Он мне с неделю назад статью одну начал читать, я там три строки тогда нарочно выписал, вот постой, вот здесь. — Митя, спеша, вынул из жилетного кармана бумажку и прочел: — «Чтоб разрешить этот вопрос, необходимо прежде всего поставить свою личность в разрез со своей действительностью». Понимаешь иль нет? — Нет, не понимаю, — сказал Алеша».
114
молотого в уме моем, отброшенного, как падаль, — ты мне же подносишь как какую-то новость!» Литературная панорама «Братьев Карамазовых» диффе ренцирует творчески самостоятельных (Митя, Иван, Алеша) и идейно зависимых сочинителей (Смердяков, Ракитин, Черт) в точном соответствии с тем, какую роль играет в романе каж дый из этих персонажей — «героя» или «тени». Текст плюс текст дает не два текста, а некий третий: способ прочтения и понимания.
Самый «литературный» роман («Бесы»)
В черновых вариантах к роману «Бесы» есть такой фрагмент: «Грановскому говорят: «Наше поколение было слишком литературное. В наше время действующий (передо вой) человек мог быть только литератором или следящим за литературой. Теперь же поколение более действующее». «Уличные мысли!» — отвечает Грановский» (11, 102). Как бы ни относиться к возражениям Грановского (так в черновиках к роману именуется Степан Трофимович Вер ховенский) по поводу квалификации людей его поколения, «Бесы» тем не менее являют поразительную «демографи ческую» ситуацию: две трети персонажей этого произведе ния — литераторы (20 человек) или «следящие за литера турой» (еще 10). Сочинители в «Бесах», кроме того, составля ют примерно треть всех героев-«авторов» у Достоевского, а их совокупные тексты (антология «Бесов» насчитывает около 25 рукописей и публикаций) намного превышает число «чужих сочинений» любого другого произведения писателя 1. Не боясь преувеличения, можно сказать: в романе «Бесы» тема сочинительства достигает своего наивысшего развития. И дело не только в резком увеличении количества персо- нажей-сочинителей в рамках одного произведения. Здесь впер вые литература и литературное дело обретают новый статус и новый масштаб: губернские окололитературные страсти, дилетантские упражнения героев-сочинителей соотнесены с большой литературой трех эпох. Конец 40-х, конец 50-х и конец 60-х годов прошлого века — три десятилетия разви- 1 Так, в «Преступлении и наказании» действующими сочинителями ока зываются Раскольников (статья) и Разумихин (переводы), в «Идиоте» — Келлер (пасквиль) и Ипполит (исповедь), в «Подростке» — Аркадий и Крафт (дневник). И даже роман «Братья Карамазовы» с шестью литераторами и их одиннадцатью текстами не может быть сравним в этом отношении с «Бесами».
115
тия русской общественной мысли и литературной борьбы вхо дят в роман, давая ему глубину и перспективу. Таинственные сферы, где решается судьба книг и их авторов; инстанции, которые санкционируют гонения на литературу; заграничные запрещенные издания, поддерживающие и «подновляющие» славу гонимых литераторов; литературные салоны Москвы и Петербурга, новые идеи «всеобщего движения», публичные ли тературные собрания и домашние литературные вечера — все это придает «Бесам» совершенно особый, специфический колорит. Герои Достоевского впервые попадают в самую гущу литературной жизни, познают ее быт, нравы, знакомятся со столичными сочинителями-профессионалами. «Она (Варвара Петровна. — Л. С.) позвала литераторов, и к ней их тотчас же привели во множестве. Потом уже приходили и сами, без приглашения, один приводил другого. Никогда еще она не видывала таких литераторов. Они были тщеславны до нево зможности, но совершенно открыто, как бы тем исполняя обя занность. Иные (хотя и далеко не все) являлись даже пьяные, но как бы сознавая в этом особенную вчера только открытую красоту. Все они чем-то гордились до странности. На всех лицах было написано, что они сейчас только открыли какой-то чрезвычайно важный секрет. Они бранились, вменяя себе это в честь. Довольно трудно было узнать, что именно они написали, но тут были критики, романисты, драматурги, сатирики, обличители. Степан Трофимович проник даже в са мый высший их круг, туда, откуда управляли движением». Так, на сцене появляются литературные чтения, кол лективные протесты и подписи, бесконечные посиделки «с ли беральным душком», мысли об издании журнала и т. п. При общение к столичным и заграничным (берлинская эпопея Степана Трофимовича с «афинскими вечерами») литератур ным кругам, хотя и не давшее ожидаемого результата, не прошло даром. Спустя десять лет уже не в столицах, а в губернском городе разворачиваются события, имевшие своей первопричиной именно те самые идеи, от которых бежал Сте пан Трофимович и в конце 40-х, и в конце 50-х годов. И тот факт, что трагедия, разыгравшаяся в романе, напрямую свя зана с либеральным кружком Степана Трофимовича, с лите ратурным салоном Юлии Лембке, с литературными чтениями на балу для гувернанток, с литературной кадрилью и с под польной типографией Шатова, придает литературным реалиям романа также совершенно новый, чрезвычайный смысл. Обилие литературных впечатлений, реалий, реминисценций, литературная основа, на которой выстраиваются судьбы героев,
