Валентин Красилов - Нерешенные проблемы теории эволюции
Ч. Дарвин, имя которого больше всего связывали с «обезьяньим вопросом», никогда не ставил под сомнение уникальность человека, отводя особую роль в его эволюции изготовлению вещей. Второй же автор теории естественного отбора, А. Р. Уоллес, вообще не решался применить ее к человеку. «Переходя теперь к изучению человеческой души, — писал Уоллес в 1870 г. [русский перевод 1878 г., с. 382], — мы встречаем сильные затруднения в попытках объяснить развитие специальных способностей накоплением полезных отклонений». Справедливость, любовь к ближнему еще можно объяснить тем, что племена, культивировавшие подобные чувства, брали верх над теми, где сильный бесцеремонно подавлял слабого. Но есть свойства, которые и групповым отбором не объяснишь. «К таким свойствам, — продолжает Уоллес, — принадлежит способность постигать идеи пространства и времени, вечности и бесконечности, способность к глубокому эстетическому наслаждению определенным сочетанием форм и красок, наконец, способность к отвлеченным понятиям о формах и числах, порождающая математические науки. Каким образом та или иная из этих способностей могла начать свое развитие, если они не могли принести никакой пользы человеку в его первоначальном варварском состоянии?» Вывод Уоллеса таков, что человек лишь отчасти творение естественного отбора. Его духовную эволюцию направляло некое «высшее разумное существо, подобно тому, как мы руководим развитием домашних животных и растений» [там же, с. 383].
Это написано более ста лет назад. Но природа некоторых свойств человека и сейчас кажется загадочной. В статье, посвященной Эйнштейну, академик Я. Б. Зельдович писал: «С точки зрения эволюционной психологии понятно, что существа (обезьяньи предки человека), чувства и мозг которых лучше оценивали интервалы времени, скорости, получали преимущества в борьбе за существование и продолжение рода. Но каким образом появилась у человека способность к абстрактному мышлению, примером которого является открытие теории относительности?!»
Однако из того, что австралопитек не открыл теории относительности, еще не следует, что он не обладал способностью к абстрактному мышлению. Теория относительности — это пример не абстрактного мышления вообще, а именно абстрактного мышления человека начала XX в. И. Ньютон, как известно, придерживался другой концепции времени, еще более абстрактной. Теория Эйнштейна поражала людей, воспитанных на теории Ньютона, но австралопитек, может быть, счел бы ее само собой разумеющейся. Во всяком случае первобытный человек, по заключению таких знатоков древней культуры, как Г. и Г. А. Франкфорты [Франкфорт и др., 1984, с. 41], «не знает времени как однородной продолжительности или как последовательности качественно индифферентных мгновений» (таково ньютоновское абсолютное время. — В. К.) и не отделяет «идею времени от своего переживания времени» (почти по Эйнштейну. — В. К.) — Почему Эйнштейн считал, что Достоевский дал ему больше, чем Гаусс? Достоевский обладал гениальной способностью облекать абстрактные философские идеи в конкретные образы. Эйнштейн, по собственному признанию, стремился к конкретному образному воплощению космологических идей [Кузнецов, 1979]. То же характерно для мифопоэтического мышления древнего человека (и, может быть, его животных предков).
Ниже я постараюсь показать, что корни «специфических» свойств человека уходят глубоко в дочеловеческий эволюционный слой. И все же человек в эволюционном смысле уникален, так как его эволюция почти полностью смещена в область культуры. В истории жизни на Земле ход эволюции дважды круто изменялся: первый раз на переходе от простейших к многоклеточным организмам, когда возможности биохимического совершенствования были в основном исчерпаны, прогресс сместился в сторону морфологии, и второй — в связи с возникновением человеческой культуры, принявшей эстафету прогресса от морфологии. Каждый из этих поворотов обозначает начало качественно нового этапа эволюции, несводимого к предыдущему. Тем не менее можно, не впадая в редукционизм «молекулярной биологии» и «социобиологии», говорить об общих закономерностях, так как направленность прогресса — сохранение каждого живого существа — остается той же и лишь становится все более явной от этапа к этапу, проходя красной нитью через историю человека.
КУЛЬТУРА
Любой вид в процессе приспособления «делает ставку» на какую-то определенную структуру, которая эволюционирует гораздо быстрее других (поэтому возникает эволюционная мозаичность — неравномерность развития признаков). Морфология человека стабилизирована культурой — суперструктурой, взявшей на себя приспособительные функции (мы можем представить себе более эффективное длиннорукое существо с огромной головой, но не хотим быть им — в этом нет необходимости, и против этого восстает наше эстетическое чувство). Понятие культура искажено обиходным употреблением и нуждается в уточнении. Культурой, вероятно, можно назвать всю совокупность философских, научных, технологических, художественных, культовых идей и образов, передаваемых устно, письменно, средствами живописи, музыки, хореографии, архитектуры, в виде изделий, специальных построек и природных объектов. Например, обычная ель может стать объектом культуры в виде декоративного дерева или новогодней елки. Культура включает как сами идеи, так и средства их сохранения в виде материального воплощения и копирования, например книгопечатание (сходство, с генетическим копированием позволяет некоторым исследователям говорить о «культургенах» [Wilson, 1975]). Вместе с тем к культуре относится только копирование с целью передачи идей, а не для бытовых нужд. Книга, используемая как пресс или подставка, перестает быть предметом культуры, и, наоборот, древний горшок для нас становится таковым, поскольку давно утратил бытовое назначение и сохраняется как воплощение определенной идеи.
Мир культуры приблизительно совпадает с платоническим миром идей и попперовским «третьим миром», т. е. совокупностью всего, что написано, напечатано, изображено и; т. д. Представление о культуре как об особом мире, обладающем собственной реальностью, закономерно возникает из того; что человек пребывает в нем большую часть своей жизни и остается после смерти, может посвятить себя его изучению, черпать в нем свои замыслы (как это делали Кант, Эйнштейн, Мане, Врубель и многие другие).
Признаки культуры появились вместе с родом Homo почти 2 млн. лет назад, точнее, культура — это и есть основной его признак, средство сохранения не только рода в целом, но и каждого индивида, который продлевает свое природное существование соразмерно вкладу в мир культуры. Солидный вклад обеспечивает то, что мы называем бессмертием и что правильнее было бы назвать существованием до тех пор, пока существует культура. Если человек сумеет сохранить свою культуру на вечные времена, то тем самым будет достигнуто подлинное бессмертие.
Культура передается от поколения к поколению негенетически, путем обучения, что обеспечивает ей большую пластичность по сравнению с генетической передачей элементов протокультуры — ритуального пения, танцев, строительного инстинкта и т. п. — у животных. Вместе с тем способность к обучению как средство сохранения индивида возникла задолго до появления человека. Такие древние организмы, как головоногие моллюски например, легко обучаются. Специальные исследования показали, что многие особенности поведения животных, считавшиеся врожденными, в действительности приобретены обучением в очень раннем возрасте. Обучение невозможно без элементов классифицирования, обобщения, установления закономерных связей между явлениями и, наконец, языка жестов и звуков — все это вместе взятое свойственно высшим животным и служит преадаптацией к человеческой философии и науке.
Наши представления о языке животных и их лингвистических способностях все еще очень неточны (традиционный редукционизм в отношении животных, этих «биологических машин», по Декарту, наделенных лишь «первичной сигнальной системой», имеет негласной целью оградить нашу превратно понятую исключительность). Долгое время считали, например, что обезьяны совершенно неспособны к восприятию человеческого языка. Но когда в 70-х годах супруги Гарднеры начали обучать шимпанзе Уошо языку глухонемых, результаты превзошли все ожидания. Другие с большим или меньшим успехом обучали шимпанзе и горилл. Выяснилось, что горилла Коко, например, воспитанница Пенни Паттерсон, может сознательно лгать — свидетельство развитой способности к абстрагированию — и даже самостоятельно конструировать новые осмысленные словосочетания, что ранее «считали исключительным свойством «творческого» человеческого языка (некоторые эксперименты были прекращены, когда, по мнению исследователей, возможность усвоения языка достигла предела; признаком этого служит удлинение фразы без соответствующего увеличения смысловой нагрузки, например «дай мне банан дай банан мне мне дай банан» и т. д.; предельный уровень в данном случае приблизительно соответствует уровню двухлетнего ребенка, но у обезьян, как и у нас, по-видимому, велики индивидуальные различия в лингвистических способностях).
