Александр Воронель - Размышления

   А возможен еще и Моцарт - гений злой воли:

   "Этот купол - не меньше ленинского, пол-лица - голый лоб... И беспощадный, нечеловеческий ум во взгляде: - А Я НАЗНАЧАЮ РУССКУЮ РЕВОЛЮЦИЮ НА 9 ЯНВАРЯ БУДУЩЕГО ГОДА!!!

   ...И глазами, где ум не потратил себя ни на радугу красок, ни на ресницы, ни на брови, - бесцветным концентрированным умом - проникал...

   Он - надеялся, что будет так. Избалованный даром своих далеких пронзительных пророчеств, он, оставаясь человеком Земли, не всегда отделить умел вспышку пророчества от порыва желания. Разрушительной русской революции он жаждал настолько яро, что простительно было ему ошибиться в порыве."

   Это говорится об "отце Первой Русской Революции", Александре Парвусе, опередившем и Ленина, и Троцкого во всех их теориях, во всех их политических прогнозах, во всех их революционных планах. Он, Парвус, ошибся на один год в сроке второй русской революции, но нисколько не ошибся в характере события и его масштабе.

   В отличие от суховатого Ленина, от карикатурного Сталина (в "Круге Первом"), Парвус у Солженицына до такой степени обладает "даром далеких пронзительных пророчеств", что автору кажется даже уместным напомнить о его земном (а не небесном, все же) происхождении. Он живет нестесненно и естественно, наслаждаясь жизнью, политической игрой и собственной одаренностью, не делая ничего, что не приносило бы ему удовольствия или немедленной пользы. Никакие посторонние призраки долга, страха или стыда никогда не отягощают его моцартовскую натуру. Полнота его существования вызывает оторопь у вечно стиснутого своими ритуально-конспиративными догмами, зажатого, зацикленного на своей маниакальной идее Ленина:

   " - Ленин: Ну - зачем вам собственное богатство? Ну, скажите!

   - Вопрос ребенка. Из тех "почему", на которые даже отвечать смешно.

   Да для того, чтобы всякое "хочу" переходило в "сделано"... Такое же ощущение, как у богатыря - от игры и силы своих мускулов...

   Помягче ему:

   - Ну, как вам сказать... Как приятно иметь полное зрение, ...полный слух...

   Да разве Парвус из головы придумал, да разве это было его теоретическое убеждение? Это была - врожденная потребность... не упустить возникающую в поле зрения прибыль, ...почти бессознательно - и безошибочно!..

   Да Парвусу - смешно, сотрясает смех грузное тело, любящее бутылку шампанского натощак и ванну принять, и с женщинами поужинать..."

   - Ах! Эта именно легкость, полнота жизни, и приводила в отчаяние Сальери: " Ты, Моцарт, недостоин сам себя. "

   - Как тут поверить, что "кроткие унаследуют землю"? Особенно тому, кто сроду ванны не принимал, на женщин не тратился, а о шампанском только понаслышке осведомлен, так что способен поверить, будто можно выпить его натощак, целую бутылку...

   В исторической реальности наш Сальери, по-видимому, и в самом деле держал своего Моцарта на прицеле. Ленин, возглавив вновь созданное Советское государство, не впустил Парвуса в Россию. Но, по-видимому, пользуясь своими новыми государственными возможностями, чрезвычайно пристально следил за всеми его шагами в Европе.

   Оба они прожили полноценную жизнь, полную борьбы и побед. Их планы осуществились. Их враги были посрамлены. Как говорится, "они жили долго и умерли в один день": беспутный Парвус скончался от неизвестной причины (от обжорства, говорят), спустя всего несколько месяцев (ровно столько, сколько понадобилось на организацию этого мероприятия Cоветским правительством) после смерти добродетельного Ленина, не оставив ни гроша от своего сказочного богатства, да еще якобы предупредительно уничтожив все архивы, компрометировавшие обоих.

   Этот неожиданный финал всем нам близко напоминает почерк третьего гения, который навсегда врезался в память нашего поколения, как лучший друг пионеров и школьников. Вот, он, похоже, совмещал все необходимые качества, ибо с легкостью овладел наследием обоих провидцев и утвердил себя навеки единственным в мире полномочным представителем сил Добра. И правил долго и счастливо...

   Порывая с неписанным правилом, более столетия тяготевшим над русской литературой, обязывавшим считать гений несовместимым со злодейством, Солженицын неожиданно оказался ближе к Пушкину, запросто пившему шампанское и поставившему все же вопросительный знак в этом месте. Похоже, что он также гораздо ближе к реальности, как мы ее видим сейчас:

   "...Обладал Парвус сейсмическим чувством недр и уже знал, что - поползут пласты!.. Наконец-то она пришла, наступила Великая, Мировая! Он давно ее предсказывал, называл, вызывал - самый мощный локомотив истории! ...Вся предыдущая жизнь Парвуса была как нарочно состроена для безошибочного создания этого Плана.

   И оставалось теперь ему - тому счастливому, чем Парвус был, скрещению теоретика, политика и дельца, - сформулировать план по пунктам в декабре Четырнадцатого, ...приоткрыть его германскому послу... (...теперь высшие правительственные глаза предусмотрительно засматривали в его пророческие).

   ... Все это Парвус решил блистательно - ибо все это было в его природной стихии... Гениальность соединения торговли и революции в том и состояла, что революционные агенты под видом торговых... ездили от Парвуса совершенно легально и в Россию, и назад. Но высшая гениальность была в отправлении денег. ...Вот был гений Парвуса: импорт товаров, таких нужных для России, чтоб вести войну, давал деньги выбить ее из этой войны!" ("Ленин в Цюрихе")

   В этом наполовину ленинском ревнивом восхищении - потому что в "Красном Колесе" десятки страниц написаны, как внутренний монолог одного из персонажей и автору нельзя вменять всякую строчку - наполовину солженицынском признании злого, ненавистного, "блистательным", беспечно естественным, гениальным, скрыто больше, чем только обыгрывание гротескного словоупотребления партийных манипуляторов, больше чем писательская способность к перевоплощению.

   В этом содержится также и искреннее признание высокого онтологического статуса враждебной силы, которое столь внятно отличает Солженицына от всей предшествующей русской литературы. Может быть, Достоевский и хотел бы приписать такой титул своему герою - Ставрогину - в "Бесах", но остановился перед мировоззренческими последствиями такого шага и обрек его на самоубийство.

   Пророком назвал Солженицын Льва Толстого в несколько ироническом контексте "Августа 14-го". Пророком можно было бы назвать и самого Александра Солженицына. Но пророчествуют они разное и, может быть, в самом деле несовместимое в пределах одного вероисповедания.

   Солженицын, признавая за силой зла статус гениальности, невольно подталкивает нас к признанию существования в мире двух сил. Сравнимых по их онтологическому уровню:

   "Проникнитесь ясным пониманием двух сущностей,

   Дабы каждый... сам избрал себе только одну из них..."

   "Он назвался Парвус - малый, но был неоспоримо крупен... И восхищала реальность силы... Никто... в Европе не мог перескочить и увидеть: что ключ мировой истории лежит сейчас в разгроме России... Никому из них не доставало той захватывающей цельности, которая одна и сотрясает миры и творит их!" ("Ленин в Цюрихе")

   Такое признание в солженицынском контексте означает, что зло способно быть неиллюзорным, творящим фактором. Исторически мы знаем, что это очень близко к действительности. Значит ли это, что зло может быть направляемо отдельной силой враждебной человечеству?

   Лев Толстой не принял бы такой мрачной истины. Солженицын при торжестве этой истины родился. И торжествующее повсеместно зло воспринимал как эмпирический факт. Как одну из имманентных характеристик бытия.

   Нет слов, изобретенная Лениным "партия нового типа", и весь его заговорщический стиль наводят на мысль о стратегическом сражении сил зла против всего мира, и против России в частности. И план Парвуса несомненно существовал. И даже, наверное, существовала у тех, кто в этом плане участвовал, уверенность, что "это будет последний и решительный бой". Расхождение с миром было у них только в том незначительном пункте, что они себя считали единственными представителями сил Добра ("Лишь мы ... владеть землей имеем право"). И в этом качестве были готовы на все. В том числе и на зло.

   Солженицын не волен переписать историю и устранить зло. Также трудно ему изобразить Русскую революцию иначе, чем торжеством зла. Однако, это торжество не обязательно было видеть результатом определенной стратегии. Быть может, оно наступило вовсе не как увенчание Плана, а вне всякой связи с ним? Внутренняя работа разрушения совершалась в России десятилетиями, а ведь ломать - не строить.