Екатерина Лямина - История литературы. Поэтика. Кино: Сборник в честь Мариэтты Омаровны Чудаковой
Эпизод с однодневной травлей и реабилитацией Тарле свидетельствовал о глубине кризиса, в котором оказались советские идеологи, пытавшиеся осмыслить сталинский курс 1930-х годов с позиций традиционного марксизма30. Единственным источником, который бы мог прояснить, как именно нужно совместить классовый подход к истории с набравшим силу культом личности, был сам Сталин, а он долгое время не спешил с развернутыми трактовками истории. Эта лакуна была заполнена лишь в 1938 году с появлением «Краткого курса истории ВКП(б)». Сталин редактировал «Краткий курс» лично, и книга на долгие годы стала самым авторитетным текстом о новейшей истории. Однако «Краткий курс» не смог разрешить концептуальное противоречие в осмыслении взаимоотношений личного и государственного, а просто закрепил уже сложившееся положение вещей: французский император, осужденный как губитель революции и единственный из иностранцев, продолжал оставаться в советском пантеоне героев. В 1939 году, в статье, популяризовавшей основные положения «Краткого курса» и опубликованной в журнале «Книга и пролетарская революция», авторы писали: «Петр Первый, Кутузов, Александр Невский, Наполеон, гениальные художники, писатели – несомненно играли определенную роль в общественном развитии, их общественная деятельность не прошла бесследно для истории»31. В том же году книга Тарле была переиздана – не сумев послужить делу рационализации политического режима, она стала материалом для укрепления сталинского курса.
В то же время легкость, с которой книга Тарле вписалась в политическую реальность конца 1930-х годов, говорит о том, что историческая концепция Радека и Бухарина вряд ли мыслилась ее создателями как серьезная альтернатива сталинскому пониманию истории32. Показателен и следующий эпизод: уже после того, как Радек был осужден на Втором Московском процессе, и за неделю до собственного ареста Бухарин писал Сталину: «Ты – прирожденный полководец, и тебе придется еще играть роль победоносного водителя наших армий. Это будет время еще более великое. Желаю тебе, дорогой Коба, побед быстрых и решительных. У Гегеля в одном месте говорится, что филистеры судачат о великих людях по разной ерунде. А даже их страсти часто являются орудиями (в его терминах) Мирового духа. Наполеон был „Мировым духом“ на коне. Пусть люди посмотрят на еще более интересные мировые события»33.
Несмотря на собственный политический крах, Бухарин не оставлял попыток увидеть высший исторический смысл в разворачивающемся
Большом терроре. Следующий год, проведенный им в заключении, стал временем его максимальной интеллектуальной активности – за это время им был написан философский трактат, биографический роман и том стихотворений. Центральная идея, проходившая сквозь все эти тексты – грядущий суд истории, на котором советский эксперимент, возглавляемый Сталиным, будет оправдан победой над европейским фашизмом34.
Неслучайно, что одним из ключевых смысловых звеньев в исторической конструкции Бухарина стало описание встречи Гегеля с Наполеоном в оккупированной Йене, когда философ увидел в императоре образ «Мирового духа», всемирно-исторического гения. Как показывает в своей недавней работе Ирина Паперно, этот эпизод, известный русской читающей публике через Герцена, сыграл определяющую роль в том, как многие поколения русской интеллигенции интерпретировали гегелевскую философию и выстраивали собственное отношение к истории35. Эпизод встречи императора с философом был хорошо известен и советским интеллектуалам 1930-х годов, которые использовали его для осмысления новой исторической реальности. Проводя незамысловатые параллели, они приходили к выводу о том, что Наполеон не смог до конца воплотить в себе «Мировой дух», оставив выполнение этой задачи Сталину36.
Гегелевская диалектика в опосредованном виде проявила себя как необычайно эффективный логический инструмент, способный оправдать в глазах современников сталинские методы руководства – на фоне надвигающейся исторической катастрофы любые личные жертвы выглядели незначительными37. Большой террор стал логичной кульминаций процесса построения культуры, базирующейся на диалектических принципах социалистического реализма, провозглашавшего тотальный диктат «объективного» общественного (или исторического) над «субъективным» частным. Характерной чертой этой культуры оказалась завороженность историей, объединившей многих советских интеллигентов вне зависимости от их лояльности режиму. Частный сюжет интереса к фигуре Наполеона позволяет лучше понять масштабы этой завороженности.
Примечания
1 См.: Гордон А. Великая французская революция в советской историографии. М., 2009; Гордон А. Власть и революция: советская историография Великой французской революции, 1918–1941. Саратов, 2005; Кондратьева Т. Большевики-якобинцы и призрак термидора. М., 1993.
2 Кен О. Между Цезарем и Чингис-ханом: «Наполеон» Е.В. Тарле как литературный памятник общественно-политической борьбы 1930-х годов // Клио. 1998. № 3. С. 67.
3 Архив Троцкого. М., 1990. Т. 3. С. 109.
4 «Можно представить, что большинство нашей партии навязывает свою волю меньшинству, т. е. оппозиции. И это вполне законно в партийном смысле этого слова. Но как можно представить, чтобы большинство навязало себе свою же собственную волю, да еще путём насилия? О каком бонапартизме может быть тут речь? Не вернее ли будет сказать, что среди меньшинства, т. е. среди оппозиции, могут появиться тенденции навязать свою волю большинству? Если бы такие тенденции появились, в этом не было бы ничего удивительного, ибо у меньшинства, т. е. у троцкистской оппозиции, нет теперь других возможностей для овладения руководством, кроме насилия над большинством. Так что, уж если говорить о бонапартизме, пусть Троцкий поищет кандидатов в Бонапарты в своей группе» (Из речи на объединенном заседании ИНКИ и ИКК 27 сентября 1927 г. // Сталин И. Соч.: В 16 т. М., 1949. Т. ю. С. 164).
5 Там же. С. 163.
6 В качестве примера такого восприятия можно привести сцену из пьесы Афиногенова «Ложь», где долгое время маскировавшийся оппозиционер, проигрывая словесный поединок представителю генеральной линии, уходит со сцены с цитатой из лермонтовского «Воздушного корабля»: «Другие ему изменили и продали шпагу свою», подразумевающей параллель между Наполеоном и Троцким (РГАЛИ. Ф. 2172. On. 1. Ед. хр. 54. Л. 109).
7 См., например, оценку Анатолием Луначарским фашистской драматургии:
«.. <С>воих пьес у фашистов нет. Над этим положением призадумался сам Муссолини и решил поразить мир собственной пьесой. То есть достоверно еще неизвестно, действительно ли он написал пьесу. Официально пьеса стоит на афишах без имени автора, но Муссолини не возражает против того, что это авторство приписывается ему. Говорят, что она написана одним из секретарей Муссолини по идее и канве, данной самим Муссолини. Пьеса эта, посвященная Наполеону, шла в Риме и в Париже. Пьеса очень слаба, и Муссолини как драматург лавров на ней не заработает. <… > Идея пьесы – это идея сильного человека, всемогущего диктатора, и занавес предусмотрительно опускается до развязки наполеоновской эпопеи, до Св. Елены. Это единственный пример фашистской, до конца продуманной пьесы. И из такой детской фазы не удается выйти фашистским драматургам» (Луначарский А. Сумерки буржуазного театра // Советское искусство. 1932. 26 января. № 5. С. 2). Еще один пример использования образа Наполеона для критики «буржуазных стран» – пьеса того же Луначарского и Александра Дейча «Нашествие Наполеона» (1930), поставленная МХАТ-2 и Театром Сатиры. По сюжету, восковая фигура французского императора сбегает из музея в надежде установить диктаторскую власть над современной Европой, однако вынуждена признать, что представители буржуазного общества превосходят ее в коварстве и цинизме.
8 «Мечта о Европе. Или нищий, который разбогател и опять стал нищим. Бонапартизм духа. Бонапарт, Бальзак, Чаплин. Мечта о нищем, который побеждает» (Гудкова В. Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем «Список благодеяний». М., 2002. С. 50).
9 Большаков К. Маршал сто пятого дня. Ч. 1: Построение фаланги: Роман. М., 2008. С. 43–44. Интерпретация германского фашизма как перерожденного бонапартизма перекликалась с идеями Максима Горького, изложенными в статье «Две пятилетки», напечатанной одновременно «Правдой» и «Известиями»: «В Германии выродки истории – банкиры, фабриканты, помещики, лавочники – снова, как это было в начале XIX века, выдвигают солдата на роль завоевателя мира. Во всех других странах власть над рабочими и крестьянами тоже все еще находится в руках выродков. Наполеон, изготовленный по-немецки, не нравится им, пугает их, а сделать своих Наполеонов им, должно быть, нечем и не из чего. Дело, разумеется, не только в Наполеонах, а в пушках, пулемётах, отравляющих газах, аэропланах и прочем, предназначенном для истребления миллионов людей ради спокойствия выродков и ублюдков» (Горький М. Две пятилетки // Правда. 1935. 9 апреля. № 98. С. 1).
