Морфология волшебной сказки. Исторические корни волшебной сказки. Русская сказка - Владимир Яковлевич Пропп

этой стороной дела. Но уже Н. А. Добролюбов в рецензии на сборник писал: «Всякий из людей, записывающих и собирающих произведения народной поэзии, сделал бы вещь очень полезную, если бы не стал ограничиваться простым записыванием текста сказки или песни, а передал бы всю обстановку как чисто внешнюю, так и более внутреннюю, нравственную, при которой удалось ему услышать эту песню или сказку»[977]. Мы знаем, что П. Н. Рыбников в первом томе своих «Песен» дал статью «Заметка собирателя» (Рыбников, 1909), где русский читатель познакомился с такими замечательными исполнителями былин, как Т. Г. Рябинин. Впервые располагать былины по исполнителям стал А. Ф. Гильфердинг в своих «Онежских былинах»[978] (подробности см. в работах А. М. Астаховой). Эту традицию частично перенес на сказку Д. Н. Садовников (Садовников, 1884). Он почти всегда под текстом обозначал исполнителя. Это, казалось бы, мелкое обстоятельство означает переход на новые принципы. Садовникову удалось открыть замечательного сказителя – Абрама Новопольцева, от которого записано около семидесяти текстов разных жанров. Садовников скончался, не успев сам подготовить своего собрания к печати. Принцип расположения сказок по исполнителям впервые полностью применен H. Е. Ончуковым в его «Северных сказках» (Ончуков, 1908). К этому Ончуков был подготовлен изданием печорских былин [979], где в расположении материала он следует Гильфердингу. Сборнику сказок Ончукова предпослана статья «Сказки и сказочники на Севере», характеризующая экономику и географические особенности края и сказочное творчество Севера. Сказкам каждого сказителя предпосылаются его биография и характеристика. Этот прием прочно входит в русскую собирательскую практику (сборники Д. К. Зеленина,

Б. и Ю. Соколовых, М. К. Азадовского, И. В. Карнауховой и др., см. гл. II). У нас записывают не только сказку, но и место и время исполнения, сведения об исполнителях. Таким образом собирательская практика создает прочную базу для всестороннего изучения сказки, а не только текстуального. Такое направление русскому собиранию сказок было дано деятельностью сказочной комиссии Русского географического общества, возглавляемой акад. С. Ф. Ольденбургом. В своей статье «Собирание русских народных сказок в последнее время» Ольденбург утверждал, что материал, издаваемый без точных указаний места и времени записи, без сведений о сказителях, «может иметь лишь совершенно условное научное значение»[980]. Здесь же он дает краткую историю русского собирательства и подчеркивает превосходство русских методов над западноевропейскими. Позднее, в 1929 г. в речи в Сорбонне, он повторил свои слова [981].

‹…› Появился новый тип сборника, а именно сборник, целиком посвященный творчеству одного какого-нибудь исполнителя, репертуар которого пытаются исчерпать до конца. Таковы собрания, посвященные сказкам Коргуева (два тома)[982], Барышниковой (Куприяниха)[983], Сороковикова (Магай)[984], Господарева [985]. К этому же типу принадлежат сборники Азадовского, посвященные в основном двум сказочникам: Винокуровой и Аксаментову [986] (подробнее об этих изданиях см. в гл. II).

Такой способ собирания создает почву и для всестороннего научного изучения сказки. Однако теоретическая разработка вопроса долго отставала от собирания. Мы имеем отдельные работы, в которых разрабатываются только частные вопросы. Работа Э. В. Гофман «К вопросу об индивидуальном стиле сказочника»[987] посвящена двум (из пяти записанных) сказкам белозерского сказочника Богданова. В ней показано, как наличие традиционных приемов сочетается с реализмом, мотивировками, обстановочностью, психологизмом. Все эти свойства приписываются индивидуально Богданову. Работа С. И. Минц «Черты индивидуального и традиционного творчества в сказке о царе Соломоне»[988] носит несколько более широкий характер.

На примере двенадцати вариантов одного сюжета делается попытка установить типы сказочников по их «художественной манере». Таких типов насчитывается четыре (бытовики-реалисты, профессионалы-балагуры, эпики, схематики). В работе И. В. Карнауховой «Сказочники и сказки в Заонежье»[989] сказочники делятся на типы по их отношению к тексту (импровизаторы, владеющие твердым текстом, разрушители). Даются общая картина бытования сказки на Севере и краткая характеристика четырех сказочников.

Попытка более обстоятельного решения вопроса о типах сказочников предпринята в курсе Б. М. Соколова «Русский фольклор», в выпуске, посвященном сказке. На основании главным образом собственных наблюдений Соколов делит сказочников на эпиков, моралистов, реалистов-бытовиков, балагуров и сатириков. Эта схема очень несовершенна и разработана неровно, частично с положениями Б. М. Соколова нельзя согласиться. В основу деления, по-видимому, положен репертуар. Эпики рассказывают волшебную сказку, моралисты – легенду, реалисты – новеллистическую сказку, балагуры – анекдоты, сатирики – тоже анекдоты и новеллу, но в сатирическом освещении. Однако отнесение живых лиц к указанным типам не всегда бесспорно. Так, А. М. Ганин – эпик – рассказал всего одну фантастическую сказку. Больше половины его сказок – это сказки-былины, и он по репертуару представляет собой совершенно иной тип, чем отнесенный Соколовым сюда же Семенов, который рассказывает только волшебные сказки. Такая ошибка могла получиться потому, что принципы определения типа нелепы, и потому, что кроме репертуара учитывается также и манера исполнения.

Как бы чувствуя недостаточность своих установлений, Б. М. Соколов к этим «типам» добавляет еще «группы», в выделении которых также нет определенной системы. К таким «группам» отнесены сказочники, исполняющие сказки типа «заветных», драматурги, разыгрывающие свои сказки, книжники, говорящие книжным языком, и, наконец, женщины, отличающиеся, по Б. М. Соколову, своеобразной сентиментальностью. Такие утверждения в настоящее время уже невозможны.

Вопрос о влиянии индивидуальности на традицию теперь, когда эта индивидуальность изучена до конца в ряде образцов, может решаться очень широко. Несмотря на то что изучение сказки по исполнителям началось в 60-е годы XIX столетия, мы не подозревали, как велико значение личности исполнителя. Это показано в ряде прекрасных характеристик, данных отдельным сказочникам.

Но вместе с тем такое увлечение сказочниками, притом именно лучшими, содержит в себе некоторую опасность не только односторонности, но и неправильного понимания сущности и специфики народного творчества.

Издание и изучение сказок по лучшим мастерам представляет собой некоторый отбор, а отбор в любой науке всегда опасен и может привести к неправильным представлениям и выводам. Изучая сказку по лучшим исполнителям, мы ничего не узнаем о массовом бытовании сказки. Между тем сказка живет полной жизнью не только в лице мастеров этого дела, она живет «сплошной» жизнью, ее знает каждый. Какой характер этого массового существования сказки, мы при таком принципе собирания и изучения не узнаем. Поэтому одного такого способа собирания и изучения недостаточно.

В советской науке имеется и другая тенденция, тенденция сплошного собирания. Записью и изучением должны быть охвачены не только отдельные, избранные люди, а целые селения, при более широком охвате – целые районы, а в идеале – вся страна. На такой точке зрения стоял А. И. Никифоров. Он дал теоретическое ее обоснование[990] и применял