Энди Уорхол - Философия Энди Уорхола

Она разговаривала со своим парикмахером. Я понял, что они говорили о ее прическе. Он делал жесты вокруг нее, как будто показывал ей свои идеи. В этой сцене было много шарма.

Мы с Б начали спорить о ее росте. Я сказал, что она маленькая, а Б сказал, что не такая уж маленькая.

Б сказал: «Она выглядит замечательно. Она не кажется коротышкой».

Я сказал: «Нет, она очень маленького роста». Б сказал: «Но она не кажется маленькой». Я сказал:

«Она в туфлях».

Б сказал: «Она потеет. Посмотри! Она нюхает свои подмышки!»

Я сказал: «Правильно, но она умно поступает, что не пользуется дезодорантом, это ведь настоящий яд, и еще – если им пользоваться, никогда не знаешь, когда на самом деле нервни­чаешь. Она умница, что хочет знать, когда она нервничает». Б сказал: «Все равно мне она не кажется маленькой». Я сказал: «Я знаю, она не выглядит маленькой. Раньше я тоже не думал, что она такого маленького роста, пока не увидел ее фотографии».

Б заорал: «НО ТЫ ЖЕ СМОТРИШЬ НА НЕЕ ЖИВЬЕМ! ЧТО, ОНА ТЕБЕ КАЖЕТСЯ МАЛЕНЬКОЙ??»

Я сказал: «Она стоит рядом со своим парикмахером, а ее парикмахер тоже маленького роста, так что нельзя сказать наверняка». Она стала спускаться по лестнице.

Я сказал: «Посмотри, она отстала от него на две ступеньки, а все равно не смотрит на него сверху вниз. Ну же, Б, признай, что она коротышка!»

Б не хотел это признавать. «Ладно, – сказал он, – она не такая уж высокая, но она не коротышка».

Я сказал: «Держу пари, что она даже меньше, чем я думаю.

Держу пари, что на ней высокие каблуки. Нам их не видно, потому что у нее брюки до самого пола, но держу пари, что на ней четырехдюймовые платформы».

Б сказал: «Но у нее такой стиль, как будто она высокая. Она не такая маленькая, как некоторые». «Нет, такая, – сказал я. – Она еще меньше».

Б начал беситься: «ТЫ ТВЕРДО РЕШИЛ СЧИТАТЬ ЕЕ КОРОТЫШКОЙ!»

Я сказал: «Я С НЕЙ ЗНАКОМ, Б! И ТЫ ЕЕ ТОЖЕ ВСТРЕЧАЛ! ТЫ ЗНАЕШЬ, КАКАЯ ОНА МАЛЕНЬКАЯ!» «ОНА ТОГДА СИДЕЛА!» «Нет, – сказал я мягко, – она тогда встала».

«Она была не такая уж маленькая». Упрям же этот Б. Он сказал это окончательным тоном, вот и все, дескать.

Я сказал еще более окончательно: «Она коротышка». И внимательно посмотрел на Б. Он устал спорить. Я победил.

Потом, пока он еще был не в силах защищаться, я сказал: «Слушай, если бы ты занимался своей работой, ты бы пошел туда и попросил у нее интервью».

«Что мне надо сделать, сбегать и проинтервьюировать ее на тему „каково быть самой маленькой женщиной в мире"???»

«Ну, она действительно маленькая… – сказал я. – Этого у нее не отнимешь». Урсула спустилась еще на ступеньку, и Б все начал сначала: «Смотри, она спустилась на ступеньку, и ты можешь увидеть, что на ней не такие уж высокие каблуки. На ней низкие каблуки. Она на самом деле довольно высокая».

Я сказал: «Б… Рядом с этим парнем она высокая, потому что он еще больший коротышка, чем она. Не беспокойся, Б, – Лиз Тэйлор тоже очень маленькая. Все великие звезды коротышки!» Б засмеялся: «Но у Лиз фигура как вон та голубая ваза, причем ее волосы – цветы, а бедра – столик…»

Я сказал: «Знаешь, Б, как-нибудь Лиз обратит на тебя внимание или скажет тебе что-нибудь приятное, и ты обнаружишь, что она тебе нравится».

Б сказал: «Мне она на самом деле нравится, но у нее действительно фигура как та ваза, а волосы действительно как цветы в вазе».

«Б, как-нибудь она подойдет ко мне и скажет: „Я слышала, у вас лучший парикмахер в мире", а потом посмотрит на тебя и скажет: „Не хотели бы вы поработать со мной? И получать десять процентов от того, что я зарабатываю"». Я зевнул: «Мы как две старушки», – сказал я Б.

Б ответил: «Ох, слишком много их собралось под одной крышей – Лиз, Полетт, Урсула, Эльза, Сильви, Марина Чиконья, Сао Шлумбергер…»

«Ты перечисляешь самых крупных звезд в мире, Б. И не забудь госпожу Роша». Б продолжал: «…госпожа Роша, Кристина Форд, Бетти Ка-трукс, Гвидо Маннари – все в одном месте. Кристиан Де Сика…»

«О, – сказал я , – он прелестен. Это нормально для парня – быть прелестным?» «Для всех нормально быть прелестными», – сказал Б.

Моя жена иссякла, и я чувствовал себя усталым: пора подняться к себе в номер и подремать до того, как одеваться к Мероприятию.

12. Искусство

А: Берешь шоколад… и два куска хлеба… и кладешь шоколадку в середину, чтобы получился сандвич. Это и будет пирожное.

Мы остановились в отеле «Мирабо» в Монте-Карло, в номере, который нам на время уступили друзья, после того как нас попросили освободить номер в соседнем «Отеле де Пари», потому что Б забыл вовремя продлить срок бронирования номера на выходные, когда должны были состояться гонки Гран-при. Моя комната выходила на крутой вираж гоночной трассы. Мне было видно – и уж точно было слышно – все приготовления к Гран-при, с того момента, когда они начинались, в пять тридцать каждое утро, и все время, пока они продолжались в течение дня. Я раскладывал по порядку расшифровки магнитофонных записей, когда Б и Дэмиан постучали в дверь, чтобы узнать, готов ли я к обеду. Они пришли рано. Дэмиан в темно-синем костюме от Диора выглядела великолепно. Когда ты приглашал ее куда-либо, никогда нельзя было знать заранее, будет она выглядеть на миллион долларов или на два цента. При этом ее выбор никак не зависел от места, куда мы собирались – она могла надеть туалет от Валентино на рок-концерт и джинсы на званый вечер в Холстоне. Кстати, вероятно, именно так она и оделась бы в обоих случаях.

Когда Дэмиан и Б услышали шум, они навострили уши. «Я тут думал об автогонках», – сказал Б, когда двадцать маленьких машинок с большими моторами с ревом промчались мимо. «Эти машины могут перевернуться в любую минуту».

«По-моему, они просто соревнуются, кто наделает больше шума», – сказал я. «Как ты думаешь, водители испытывают стремление к смерти?»

Я сказал: «Я думаю, что они просто хотят устроить большой шум. Как Андреа „Уипс" Фелдман, которая выпрыгнула из окна, говоря, что „собирается туда, где можно здорово провести время, – на небеса". По-моему, они не думают о смерти – скорее они хотят здорово провести время». «Тогда почему они не пытаются стать кинозвездами?»

«Это было бы понижением, – объяснил я, – ведь все кинозвезды пытаются стать автогонщиками. А кроме того, все новые кинозвезды – это спортсмены; они по-настоящему красивы, интересны и зарабатывают больше всех».

Рев замер вдали; машины мчались на другой конец города. Теперь это звучало как взлет «Боинга-707»,а не как запуск космического корабля «Аполлон». Я попытался насладиться минутой относительной тишины, ведь в следующую минуту машины должны были вернуться – на всю трассу уходила только минута. Б вспомнил о том, что ему надо позвонить, и ушел в свою комнату, потому что там было не так шумно.

Теперь мы с Дэмиан остались одни в комнате, и если бы моей жены там тоже не было, я бы запаниковал. Раньше я всегда паниковал, когда оставался наедине с людьми – то есть без какого-нибудь Б, – пока не обзавелся женой.

Дэмиан подошла к окну и выглянула наружу. «Наверное, приходится часто рисковать, чтобы прославиться в какой-либо области, – сказала она, и, обернувшись ко мне, добавила, – например, если ты художник».

Она говорила очень серьезно, но все это было похоже на плохой фильм. Я обожаю плохие фильмы. Теперь я вспомнил, почему мне всегда нравилась Дэмиан.

Я указал на салями в подарочной упаковке, которая торчала из дорожной сумки «Пан Америкэн», и сказал: «Ты рискуешь каждый раз, когда нарезаешь салями». «Нет, я имею в виду, для художника…»

«Для художника! – перебил ее я. – Что ты имеешь в виду, „для художника"? Художник тоже может нарезать салями! Почему все думают, что художники особенные? Это работа, такая же, как любая другая».

Дэмиан не хотела расставаться со своими иллюзиями. У некоторых есть глубоко укоренившиеся давние фантазии насчет искусства. Я помню, как пару лет назад, холодной зимней ночью, я подвозил ее в два тридцать после очень многолюдной вечеринки, она заставила меня отвезти ее на Таймс-сквер в магазин аудиозаписей, который был открыт, где она могла бы купить «Блондинку на блондинке» (Blonde on Blonde), и войти в контакт с «настоящими людьми». У некоторых людей имеются глубоко укоренившиеся давние фантазии насчет искусства, и они ими сильно дорожат. «Но чтобы стать знаменитым художником, тебе надо было делать что-то „особенное". А если это было „особенно", значит, ты рисковал, потому что критики могли сказать, что это плохо, а не хорошо».

«Во-первых, – сказал я, – они обычно действительно говорили, что это плохо. А во-вторых, если ты говоришь, что художники „рискуют", это оскорбительно для тех, кто приземлился в „День Д", для каскадеров, бэби-ситтеров, для Ивела Книвела, для приемных дочерей, шахтеров и авто-стопщиков, потому что именно эти люди действительно знают, что такое „риск"». Она даже не слышала меня, она все еще думала о том романтичном «риске», которому подвергаются художники. «Какое-то время всегда говорят, что новое искусство плохо, и это и есть риск – та боль, которую ты должен вытерпеть ради славы». Я спросил ее, как она может говорить «новое искусство».