Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни
После упразднения в 1806 г. московских драгун для охраны общественного порядка в Первопрестольной был назначен полк донских казаков. Через 12 лет их сменили уральцы, а с 1837 г. полк стал сводным: одну половину составляли представители уральского казачьего войска, другую — оренбургского. К моменту вывода из Москвы в Сводном казачьем полку насчитывалось 1013 строевых чинов, из которых было 47 урядников (унтер-офицеров) и 23 офицера.
Расквартирование казаков в Москве и ее окрестностях имело для города определенную выгоду. Жалованье и фураж личный состав полка получал от государства, на что из бюджета расходовалось в среднем 156 403 р. 931/2 к. сер. в год. Все остальное, от лошади до мундира и сапог, казак приобретал сам. Из городской казны оплачивались квартиры лишь нескольким старшим офицерам. Остальных, если у них не было средств нанимать жилье в городе, размещали на постой по крестьянским избам в подмосковных деревнях.
Обер-полицмейстер в сопровождении казаков. (кар. из журн. «Зритель общественной жизни, литературы и спорта». 1863 г.)
В Москве общей обязанностью казаков было выполнение распоряжений и приказаний полицейского начальства, а в уездах — чинов земской полиции. Распределение рядовых и урядников по Москве и губернии приводило к тому, что они выпадали из поля зрения их командиров и оказывались предоставленными сами себе. Автор статьи «По поводу упразднения казачьего полка в Москве», видимо, сам служивший в этой части, обрисовал ситуацию так:
«Раз или два в год, сев верхом на лошадь, сотенный командир, с горем пополам, может объехать подмосковные деревни и обревизовать казаков. Но какой из этого выйдет результат? […]
— Где казак Бочкарев? — спрашивает сотенный командир хозяина дома, где квартирует казак.
— А бог его знает где! — говорит мужичок. — Не то в стан ушел, не то в Матвеевское (село) приказы понес.
Вот и результат поверки казаков по уездам.
Но оставим в стороне и Московский уезд, обратимся к самому городу. Например, от 1-й сотни находится у большого Каменного моста казак, у малого Каменного моста казак, у Москворецкого моста казак, у Городской китайской стены казак, на Лобном месте казак, в Сокольниках казак, в Парке казак, в Марьиной Роще казак, и проч., и проч.
Хорошо. Сотенный командир отправляется ревизовать этих казаков, подходит, например, к будке, что при Москворецком мосту, и спрашивает будочника:
— Где казак Буренин?
— Здесь, ваше благородие! — откликается сам казак, выбегая из будки или из-за будки.
Тот же привет, тот же ответ, что мы видели в селе Семеновском.
— Что поделываешь? — спрашивает сотенный командир.
— За порядком смотрю! — отвечает казак.
А какой смысл в словах: за порядком смотрю, сотенный командир не знает и не может знать, потому что он относительно полиции лицо совершенно постороннее.
— Служи хорошенько! — скажет казаку сотенный командир, чтоб очистить совесть свою.
— Слушаю, ваше благородие! или Рад стараться, ваше благородие! — ответит казак, и делу конец.
От Москворецкого моста сотенный командир отправляется, например, к Большому Каменному. Там повторяется то же, что и при Москворецком мосту, или повторяется то же, что мы видели в деревне Раменках, то есть сотенный командир не застает тут казака.
— Где казак Юлаев? — спрашивает сотенный командир будочника.
— Ушел по кварталу, ваше благородие! — отвечает будочник.
А действительно ли казак ушел по кварталу, не сидит ли он где в харчевне и чаи распивает, сотенный командир не может знать, и должен удовлетвориться ответом будочника. Таким образом, сотенный командир может искрестить столицу из конца в конец, поверяя казаков, а в результате все-таки выйдет нуль. […]
Отсылая казака в распоряжение полиции, сотенный командир, в успокоение своей совести, может только дать казаку наставление в следующем роде: «Будь честен и трезв, к службе усерден, воле полицейского чиновника послушен, с публикой и вообще с народом скромен и вежлив» и т. п. Затем быть трезвым или пьяным, быть усердным или ленивым, быть послушным или ослушником, быть вежливым или наглым — все это зависит уже от самого казака, то есть от его нравственной натуры. Казак с установившимся характером и с более или менее хорошими нравственными задатками может удержаться в границах приличия, соблюсти баланс, избежать соблазна и не впасть в проступок. Но казак с характером легким и с шаткими убеждениями беспрестанно впадает в проступки. Прежде всего он небрежно относится к службе. Так, например, пошлют его куда-нибудь с бумагой по весьма нужному делу, а он на пути зайдет в харчевню и забражничается: дело полиции остановится, а иногда и вовсе расстроится. После, пожалуй, секи казака розгами, но дела не поправить. Или пошлют казака проводить из части в часть арестанта, а он зайдет с ним в кабак, запьянствуется и упустит арестанта, или же, что еще хуже, возьмет с арестанта взятку и нарочно отпустит его. После, пожалуй, предавай казака военному суду, гоняй сквозь строй и отсылай в арестантские роты, но дела все-таки не поправишь».
Для обывателя встретить казака «с шаткими убеждениями» было хуже, чем оказаться в руках обычного преступника. При нападении грабителя оставалась возможность призывать на помощь полицию, и был хоть какой-то шанс на спасение. Казак сам являлся блюстителем порядка, поэтому кричать «Караул!» было бессмысленно. Да и действовали казаки-грабители совершенно безбоязненно, словно считали себя никому неподвластными. Иллюстрацией может служить фрагмент из воспоминаний академика живописи П. П. Соколова. Дело происходило в окрестностях Останкино, где художнику довелось прийти на помощь иностранцу-охотнику, ставшему жертвой произвола:
«— Я просто не понимаю, милостивый государь, — дрожа всем телом, говорил немец, — зачем этот русский солдат отнял у меня ружье? Я уже не первый раз здесь стреляю, а он мне говорит, что здесь запрещено стрелять.
— Отдай сейчас же ружье этому господину, — сказал я строго казаку, угрюмо смотревшему на меня исподлобья. — Как ты смеешь своевольничать?
— А вы мне что здесь за начальник? Тут стрелять не дозволяется, вот и весь сказ, — ответил казак.
— Ну, это, брат, рассказывай кому другому, а не мне, — сказал я, прекрасно зная, что за валом стрелять разрешается.
— А вот сказано нельзя, ну и нельзя, — и с этими словами казак повернул лошадь. У меня в запасе оставалось одно только средство, чтобы спасти ружье несчастного немца, который необыкновенно жалостливо смотрел на свое оружие, находившееся в руках казака.
— Слушай, — закричал я, — у моего отца бывает генерал Лужин. А знаешь ли ты, кто это такой? И что может выйти из того, если я ему расскажу, как ты здесь своевольничаешь; я думаю, что он тебя не погладит за это по головке.
— Да я, собственно, ничего. Что окромя… как. обязанность свою, — вдруг начал путаться казак.
— Не ври, — оборвал его я, — выкуп за ружье хотел взять, и если ты его сейчас же не отдашь этому господину, то что-нибудь еще получишь, я же тебе дам полтинник. А ежели заупрямишься, то не только ничего не получишь, но и на гауптвахте посидишь, если не хуже.
— Да я, собственно. — начал было казак и подал ружье.
Немец, получив свое оружие обратно, был в восторге. Да, эти казачьи разъезды не мало своевольничали в то время, как в окрестностях, так и в самой столице. Бывало, остановят целый мужицкий обоз, да и держат его в карантине, пока не получат достойного выкупа. А то и хуже того: прямо занимались грабежом эти блюстители порядка».
Не исключено, что пренебрежительное отношение казаков к закону формировало само постоянное пребывание возле полицейского начальства. В одной из корреспонденций, поступившей Герцену из Москвы, рассказывалось о такой истории. Как-то раз полицмейстер НИ. Огарев почтил своим визитом актрису Медведеву. В тот же вечер к ней хотел зайти молодой купчик — чуть ли не жених, но, увидев на улице сани с казаком, юноша не стал подниматься в квартиру, а только передал записку. К несчастью, горничная вручила послание на глазах Огарева, а затем и назвала полицмейстеру адрес купца. Огарев отправился в дом своего соперника, где потребовал ответа: «… как он смеет писать записки к Медведевой». Молодой человек ответил в том смысле, что не должен перед ним отчитываться о своих поступках. Тогда Огарев приказал двум казакам скрутить гордеца, а сам «…взявши нагайку, собственноручно так его исколотил, что голова оказалась проломленною».
Казак везет задержанного на извозчике. (илл. к книге А. Голицынского «Уличные типы»).
Упразднение Сводного казачьего полка, по мнению «Современной летописи», имело положительный результат — как для москвичей, так и для самих казаков. Последним возвращение в родную среду давало возможность избежать фатального превращения в преступников под воздействием соблазнов большого города:
