Владимир Кутырев - Последнее целование. Человек как традиция
Утрачивая сознание, слабые зомби остаются, однако, в сфере логоса. У многих, вне рамок профессиональной деятельности, сохраняется способность не только мыслить, но и осознавать. В отличие от них сильные зомби ориентированы на исчисление, матезис. Это представители когнитивно-информационного знания, обитающие все больше в виртуальной реальности. Их мышление полу – или полностью формализовано, они обходятся без обращения к смыслу вообще, что предвидел и описывал Ж. Деррида в своих концепциях грамматологии. Если слабые зомби не желают думать о последствиях своей деятельности, то сильные теряют способность думать (в человеческом смысле) вообще. Это (за)программированные зомби. Они сортируют, комбинируют и обрабатывают информацию. От «традиционного» мышления у них, если остаются, то мыслекоммуникации. Это Homo digitalis эпохи трансмодерна, которая, в отличие от постмодернизма, не «после», не изживает, а переступает через человека. Человек превращается в человеческий фактор, агента сетей. Место модернистской троицы: «личность-субъект-сознание» и постмодернистской: «актор-слабый зомби-мышление» занимает трансмодернистская, Homo computus: «агент – сильный зомби – исчисление». Возникает, распространяется феномен действующей без сознания и функционирующей без мыс(ш)ления зомбократии. Утрата смыслов, субъектности (легкие зомби) перерастает в утрату самости, своего Я (тяжелые зомби). По мере нарастания скорости в гонке постчеловеческих технологий, зомбиальная ориентация становится все более влиятельной и агрессивной. Это ближайшая переходная ступень к киборгам и искусственному интеллекту. К инобытию. Называемому, для самообмана, «бессмертием».
Закат сознания является внутренним содержанием, своего рода антропологической реализацией «Заката Европы» О. Шпенглера, «Конца истории» Ф. Фукуямы, «Заката Запада» П. Бьюкенена. Это и есть возникновение «Последнего человека», постчеловека, превращение культуры в цивилизацию, а цивилизации в Технос, который они предвидели и которым пугали. Но боятся всегда будущего. Когда явление происходит на самом деле, его не замечают. Или замечают единицы – «несчастное сознание». Мы становимся свидетелями как последние люди, агенты и зомби выходят на main stream теоретической деятельности и с самоубийственным азартом стада ослепших от гламурного блеска и ненасытного обжорства слонов, превращают человека в пережиток прошлого. Они топчут мировоззрение гуманизма, выражавшее время существования людей в сознании, личностей, заменяя его гуманологией, персонологией, скриптологией, другими, все более постчеловеческими вариантами трансформации человека. Перед перспективами осуществления этих новаторских идей, опасения провидцев заката современной цивилизации выглядят наружными симптомами известной роковой болезни (Духа). Мы свидетели, кто способен и решается видеть, Заката-конца Человечес(тва)кого.
4. Человек не умер, но…
Итак, если мыслить в парадигме эволюционизма и прогресса, человек оказывается превзойденным, становится этапом развития некоего вселенского Разума, другими словами, его «историческим видом». Становится Традицией. Это надо признать как реальность, но не отождествлять ее с чем-то не имеющим право на дальнейшее существование, с «пережитком прошлого». Что такое, в конце концов, традиция?
В трактовке традиций широко распространено убеждение: все на свете когда-то возникло, бывает новым, а потом стареет, уходит в прошлое; все, ставшее традицией, когда-то было новацией. Традиции – это «выпавшие в осадок» результаты перемен, спрессованные временем продукты развития. Новое предшествует старому и потому субстанцией культуры, ее фундаментом следует считать не традицию, а новацию. Новации первичны, они причины возникновения культурных феноменов, традиции вторичны, они следствие их пребывания во времени. Конечно, можно возразить, что «новое – это хорошо забытое старое» или «ничто не ново под луной», но подобные метафоры и крылатые выражения не способны опровергнуть логику вышеприведенного варианта трактовки соотношения традиции и новаций. Это логика универсального эволюционизма и безоговорочной веры в прогресс, в то, что новое лучше старого по определению. Она подкрепляется деятельностью по созданию «новых традиций». Проведя какое-то мероприятие, акцию часто призывают сделать их постоянными, повторяющимися – традиционными. Думается, что хотя результаты такого рода социальной активности принято называть традициями, они представляют собой нечто условно традиционное и скорее паратрадиции. За воспроизведением внешней структуры данного явления, в них теряется его суть, которая состоит в том, что традиция есть выражение первичности существующего, наличия у него «природы» и собственной идентичности в сравнении с фактом возникновения новаций.
Несколько более глубокая, но все же близкая к поверхностной трактовке традиций как устаревших новаций «концепция передачи» (передавание, перенос, пре-дание), когда предполагается сохранение предмета или явления при его переходе в другое состояние. Это некая связь между «тем» и «этим», между прошлым, настоящим и будущим. Связь как наследование (унаследование, наследие). Как движение по ранее избранному направлению, некая непрерывно летящая стрела, но не просто во времени, а что-то несущая сквозь время. В этом смысле не всякую связь можно считать традицией, хотя бы она воспроизводилась, сохранялась и повторялась как закон. Ведь говорят и о законах возникновения нового, связях изменения и преобразования, когда наследие отвергается. В таком случае может традиционными нужно считать связи функционирования, циклизм и движение по кругу? Тоже вряд ли, ибо тогда понятие традиции будет излишним, потому что здесь нет перехода к другому, нечего и некого «передавать».
Философская суть понятия традиции – это не изменение само по себе, но и не сохранение как таковое, это не сохранение или изменение, а нечто постоянное внутри перемен, константное в развитии, абсолютное в относительном, вечное во временном. Традиции включены в поток времени, но по своей бытийной сущности есть то, что не развивается. Они развертываются и трансформируются в соответствии с переменой обстоятельств. Традиция – это не прошлое, она выражает не то, что «позади нас», а то, что непрерывно существует в мире среди нас самих. Любое явление противоречиво, пронизано борьбой тенденций к устойчивости и изменчивости, а развитие в целом есть результат этой борьбы. Жизнь организма есть противоречивое единство генотипа и фенотипа. Жизнь общества есть противоречивое единство традиций и новаторства. Жизнь человека как целостного телесно-духовного существа есть… но об этом позже.
В традициях выражает себя устойчивое в бытии, вечное во временном, «природа» предмета. Его историческая определенность. Традиция – культурная форма выражения вечности бытия вообще и определенного отрезка времени бытия любого предмета или явления как сущего. И как о существовании мы говорим раньше, чем об изменении (прежде чем меняться, надо быть), так традиции предшествуют новациям. Они наличествуют ipso facto – изначально.
В предметах, явлениях, опыте жизни и феноменах духа абсолютно и постоянно, константно и вечно то, что делает их тем, что они есть. Абсолют и вечность не какая-то отдельная внебытийная трансцендентальная сфера. Они присутствуют везде, в любом предмете. Это свойства, которые делают каждый предмет совершенным в своем роде и без которых он не существует, трансформируясь в инобытие. Если сжать теннисный мяч, он сплющится, потеряет свою форму. Но мяч есть и может восстановиться. Если его сжать очень сильно, он лопнет и превратится в нечто другое, кусок крашеной резины. Изменение превысило меру сохранения и «традиции мяча» больше не стало. Если в реке помыть машину, на воде образуется грязная пленка, однако через несколько сот метров река очистится. А если из этой машины в нее попадет несколько тонн бензина, она как природный объект, погибнет, превратиться в иное, – в пруд, лужу, болото, но для реки это – ничто. Гибель.
Любое явление имеет меру сохранения собственных свойств – меру идентичности, в пределах которой оно остается самим собой. Это область, задаваемая родовыми качествами явления, его иммунитетом к изменениям, что фиксируется в понятии традиции. Оно принадлежит и как бы продолжает смысловой ряд – субстанция, качество, абсолют, универсалии, относясь к системе понятий, выражающих существование предмета, его наличие. И когда в словарях пишут, что кроме «передачи» под традицией имеется в виду и то, что передается, никогда не расшифровывая это «что» или заменяя его перечислением чего-угодно (табу, обычаи, нравы, ритуалы и т. д.), то исходя из общефилософского видения проблемы, можно сказать, что под «что» имеется в виду факт передачи бытия. (Ближайшим аналогом традиции в русском языке является слово «обычай» – обытяй, быт, бытие). Не становление, не исчезновение, не проект, не творчество, а именно бытие. Традиция передает эстафету существования. И возможно, что ее более точным теоретическим переводом на русский язык было бы не «передача» как таковая (слишком похоже на чистую коммуникацию) и не просто «наследие» (несет в себе черты статики), а преемственность. Преемственность предполагает, что передача «дошла» (перенята, переемственна, пере-есть-венна), эстафета принята, и явление продолжает существовать в новых условиях.
