Морфология волшебной сказки. Исторические корни волшебной сказки. Русская сказка - Владимир Яковлевич Пропп
В сказках о шутах до предела доведен повествовательный прием, пронизывающий все виды сказочного повествования вообще: прием жестокого одурачивания своего противника. Мы можем наблюдать его в сказках о животных, где хитрая лиса обманывает всех зверей и спасает себя. Этот же повествовательный принцип лежит в основе сказок о ловких ворах. В них народ не призывает к бунту, не зовет к топору. Но сказка как бы готовит психологическую почву для бунта, подготавливает бунтарское сознание. Это делается теми средствами, какими издавна располагает фольклор. Смех есть одно из средств уничтожения своего противника. В сказках о шутах такое уничтожение смехом может сопровождаться действительным уничтожением противника, что, однако, как бы затушевывается силой смеха и наслаждения им.
Интересно, что то психическое состояние, которое приводило к сказкам о шутах, музыкально выражено в симфонической поэме С. С. Прокофьева «О шуте, семерых шутов перешутившем». Профессиональная литература также знает образ шута и плута: это так называемые плутовские романы. Но в них социальная борьба выражена более резко, чем в сказке. В них герой – шут, обманывающий своего барина. Этот жанр особенно процветал в Испании начиная с XVI века, когда вышел знаменитый роман «Ласарильо из Тормеса» (1554). Сюжетная основа романов в значительной степени фольклорна, но гротеск в них носит более мелкие, смягченные, как бы цивилизованные формы, тогда как русский фольклор не знает никаких смягчений и дает полную волю самому беспощадному смеху.
Сказки о шутах, как и некоторые другие виды сказок (о животных, о глупцах), многосоставны. Отдельные проделки представляют собою самостоятельные сказки, но могут входить как эпизоды в другие сказки. Несколько таких сказок собрано в первом издании Афанасьева под одним номером.
«Шутки дома оставил». Тип 542 П, Аф 397.
В деревне живет шут.
Поп: «Ехать было к шуту, не сшутит ли каку шутку».
Шут: «Изволь, батюшка; только шутку-то я оставил у семи шутов, дак снаряди потеплей да дай лошади съездить за нею».
Поп дал ему лошадь, тулуп и шапку. Шут едет к попадье и говорит: «Матушка! Поп купил триста пудов рыбы; меня вот послал на своей лошади к тебе за деньгами, триста рублей просит».
Попадья дает ему эти деньги, и шут едет с ними домой. Поп, не дождавшись шута, едет к своей попадье, и тут он узнает, какую над ним шут сыграл шутку, на которую он сам напросился. В дальнейшем шут продолжает по его же просьбе производить и другие шутки, которые мы здесь пересказывать не будем. Он, например, переодевается женщиной и поступает к попу в служанки, отчего возникает ряд недоразумений (1538*). Получив 300 рублей от обманутого им попа, шут теперь шутит уже не над попом, а над другими, такими же, как он, шутами.
«Шут и семеро шутов». Аф. 397.
Шут получил от обманутого им попа 300 рублей, делает гроб и везет в нем деньги. Навстречу ему семь шутов, спрашивают, где он ваял деньги.
«Где взял! Вишь, – покойника продал и везу теперь полон гроб денег» Шуты убивают своих жен, укладывают их в гробы и везут продавать.
Везут да кричат: «Покойников, покойников! Кому надо покойников?» Казаки их избивают и прогоняют из города.
Обманутые шуты теперь хотят отомстить шуту. Он их снова обманывает. Он показывает им козу или лошадь, которая будто бы испражняется деньгами. Дома они обнаруживают обман и опять идут к нему. Теперь он показывает им плетку-живульку, которая будто бы оживляет людей. Он предварительно сговаривается с женой, прячет ей под пазуху пузырь с кровью и ударяет ее кинжалом по пузырю, а потом ее «оживляет». Шуты покупают плетку за 300 рублей. В тех вариантах, где шуты уже убили своих жен, они теперь пробуют оживить богатых покойников, но их избивают, а в тех вариантах, где жены еще живы, они убивают своих жен, но оживить их уже не могут. Они пробуют потопить шута, но из этого у них тоже ничего не выходит. Они сажают его в мешок и несут к воде, а он просит подождать, привести семью, чтобы попрощаться. Они кладут мешок у реки. Мимо проходит пастух со стадом. Шут говорит, что его посадили в мешок, чтобы сделать начальником, бургомистром, а он не хочет. Пастух просит посадить его в мешок – он согласен стать начальником. Шуты бросают мешок с пастухом в воду, а шут пригоняет домой его стадо. На вопрос шутов, откуда у него стадо, он говорит, что пригнал его из-под воды. Они бросаются в воду, чтобы тоже добыть скот, и тонут.
Проделки шута варьируются. Он, например, продает котел, который будто бы сам варит, шапку, которую стоит надеть, и в трактире можно угощаться, не заплатив. Шут рассказывает попадье, что ее муж купил новый дом, а старый велит сжечь, и попадья действительно сжигает этот дом.
Русские сказки XVII века литературного происхождения. Уже в вводной части я отмечал, что сказочная традиция дает начало прозаической художественной литературе. В Западной Европе этот процесс начинается в эпоху Возрождения, у нас – с XVII века. Именно в XVII веке клерикальная культура русского Средневековья начинает себя изживать. Россия вступает в связи с Западной Европой. Реформы Петра, образование могущественной империи были завершающим этапом тех процессов, которые начались во второй половине и в конце XVII века. Возникает потребность в новой светской литературе, и она создается на базе повествовательного искусства народа.
Процесс этот у нас совершался иначе, чем в Западной Европе. Есть только один сюжет, который из фольклора непосредственно перешел в письменную литературу и нашел в ней распространение. Это повесть о Карпе Сутулове, восходящая по своему сюжету к сказке о ловкой красавице, которая обманывает попа, дьяка и подьячего.
Другие повести XVII века, связанные с фольклором, восходят
