Андрей Буровский - Величие и проклятие Петербурга

Но речь не только об участии новгородцев в европейских делах разного рода. Само общество Новгорода было совершенно европейским и по организации, и по менталитету.

Властей и архиепископа новгородцы выбирали. Уже выбранный архиепископ ехал в Киев, чтобы митрополит мог бы его рукоположить в сан. Казна города хранилась в храме Святой Софии — как это делалось в германских городах.

Здесь, на Северо-Западе, в XIV–XV веках рождались многие религиозные идеи — своего рода русские попытки выйти из средневекового мировоззрения, прийти к идеалам Возрождения, а то и Реформации. Это и ересь стригольников, и ересь жидовствующих, и философия Нила Сорского.[47]

Даже крестьянство на Русском Севере было «неправильное», далеко не азиатское. Имущественное расслоение в их среде зашло так далеко, что в общинах выделились целые слои «среднезажиточных» и «маломочных». Известны и «половинники», то есть батраки, обрабатывавшие чужую землю за часть урожая, да еще и «бобыли» — обычно ремесленники или наемные работники, то есть сельское население, но не крестьянское; те, кто изначально земли не пахал.

А были среди северных вольных крестьян весьма богатые, занимавшиеся не только земледелием, но и торговлей и разными промыслами; обычно они пользовались наемным трудом. Из среды черносошных крестьян вышли такие богатейшие купеческие фамилии, как Босые, Гусельниковы, Амосовы, Строгановы (те самые: «спонсоры» Ермака, организаторы завоевания Сибирского ханства).

Они вели свои торговые операции и промыслы, как сами считают необходимым, накапливали богатства, и в их среде усиленными темпами произрастает самый натуральный капитализм.

Такой крупный исследователь Русского Севера, как М. М. Богословский, давно и совершенно определенно писал: «Владельцы черной земли совершают на свои участки все акты распоряжения: продают их, закладывают, дарят, отдают в приданое, завещают, притом целиком или деля их на части».

Этот крестьянский капитализм зашел так далеко, что возникли своего рода «общества на паях», союзы «складников», или совладельцев, в которых каждый владел своей долей и мог распоряжаться ею, как хотел, — продавать, сдавать в аренду, подкупать доли других совладельцев, а мог и требовать выделения своей доли из общего владения.

М. М. Богословский писал: «В севернорусской волости XVII века имеются начала индивидуального, общего и общинного владения землей. В индивидуальном владении находятся деревни и доли деревень, принадлежащие отдельным лицам: на них владельцы смотрят как на свою собственность: они осуществляют на них права распоряжения без всякого контроля со стороны общины. В общем владении состоят и земли и угодья, которыми совладеют складничества — товарищества с определенными долями каждого члена. Эти доли — идеальные, но они составляют собственность тех лиц, которым принадлежат, и могут быть реализованы путем раздела имущества или частичного выдела по требованию владельцев долей. Наконец, общинное владение простирается на земли и угодья, которыми пользуется, как целое, как субъект… Река с волостным рыболовным угодьем или волостное пастбище принадлежит всей волости, как цельной нераздельной совокупности, а не как сумме совладельцев».[48]

Право же, тут только акционерного общества и биржи не хватает! Или до этого просто не успело дойти дело? Московия завоевала Русский Север до появления Каргопольской и Вологодской биржи?

М. М. Богословский сравнивает положение черносошных на Руси и положение вольных крестьян-бондэров, или бондов, в Норвегии, вольных бауэров в Германии, находя множество аналогий.

Со своей стороны, автор только хотел бы смиренно напомнить, что север Московии — это коренные земли Великого Новгорода. И что Великий Новгород и в XIV, и в XV веках, до самого своего убийства Москвой, развивался, как одна из циркумбалтийских — то есть «вокругбалтийских» цивилизаций.

Так что получается — не зря, ох не зря так люто ненавидели этот край московские… то ли цари, то ли ханы. Север и Северо-Запад Руси развивался по «циркумбалтийскому» образцу, да еще и был вечно подвержен шведскому, немецкому, польскому влияниям. Северо-Запад всю русскую историю устойчиво был самой «европейской» из русских территорий. До XVI в. лидером Северо-Востока был Новгород. С конца XVIII в. этим лидером стал Санкт-Петербург. Разумеется, построили его совершенно не для этого. Но (в который раз!) выдумки принуждены были отступить перед приземленными реалиями.

Московитским владыкам не позавидуешь. Уже Иван III не только грабит город, он сжигает грамоты, данные городу Ярославом Мудрым. Те, на основании которых Новгород Великий управлялся демократически. Иван же начал «вывозить» бояр из Новгорода в приволжские города, а в Новгороде «испомещать» более лояльных бояр из Твери и Суздаля.

Иван IV запрещает новгородцам плавать по морям, да еще учиняет в городе грандиозную резню. 90 % уничтоженных Иваном IV новгородцев — недавние переселенцы, город уже «очищен» елико возможно. После этой «чистки» он окончательно заглох и перестал быть и лидером Северо-Запада, и лидером русского европеизма.

И тут… После всех походов, депортаций, ограблений, истреблений, преступлений! После таких усилий, совершенных самым богобоязненным, самым православным царем Московии — Иванушкой IV, — после этих трудов проклятый Северо-Запад опять поднимает голову! И кто бы это оказался его лидером?! Имперский Санкт-Петербург, окно в Европу… Обидно-с!

Часть IV

ГОРОД НА КРАЮ

Там, где кончается Ленинград, начинается море.

Глава 1

ГОРОД НА ГРАНИЦАХ

Дальше этого места закона нет.

Петербург удивительным образом оказывается сразу на нескольких границах. Самая очевидная из этих границ — это граница суши и моря. Но и другие, даже более значительные границы проходят здесь.

Цитировать большущие куски других авторов — не лучший способ писать собственные книги, но лучше В. Н. Топорова сказать не в силах: «Постоянное и актуальное присутствие моря… неотвратимо… ставит вопрос-вызов, на который нельзя не отвечать, и который, приглашая… выйти из «своей» обжитости, уютности, «укрытости» — потаенности в сферу «открытости», заставляет… задуматься над проблемой судьбы, соотношения высшей воли и случая, жизни и смерти, опоры-основы и безосновности-смерти, над самой стратегией существования «перед лицом моря» (Sein zum Меег, по аналогии с Sein zum Tode), над внутренними и внешними резервами человека в этой пограничной ситуации…» открытость» моря, его опасности, неопределенности, тайны… приглашение к испытанию и риску, к личному выбору и инициативе, к адекватной морю «открытости» человека перед лицом «последних» вопросов».[49]

В. Н. Топоров, конечно, имел в виду «балканского» человека времен античной древности. Но ведь море осталось таким же, будь то Средиземное море или Балтика, и человек антропологически ничуть не изменился со времен Эллады. «Вызов» моря ставит русского человека в ту же самую экзистенциальную ситуацию, что и балканского. Выборы, которые приходилось делать всем русским мореходам и даже рыбакам, в этом пункте ничем не отличаются от выборов Энея, Алкивиада или Пе-икла.

Итак, вот первая граница — море. Мне возразят, что есть ведь и другие русские приморские города — Архангельск, Мурманск, Владивосток, Одесса. Но стоит уже перечислить, и оказывается: да, в каждом приморском городе идет интенсивный процесс развития культуры! В каждом из них неизменно складывается самобытный слой творцов и носителей культуры, и этот слой всегда отличается от интеллектуалов других городов. Нет в России приморского города, где процесс шел бы в том же масштабе.

Но и в ряду таких городов-символов, как Архангельск или Одесса, Петербург резко выделяется. Тут, что ни говори, совсем другой масштаб. Петербург больше и по размерам, и по глубине своего воздействия на человека, по степени своих отличий от всего остального.

Может быть, дело в том, что Петербург основывали сухопутные русские люди? В Холмогорах, в Архангельске давно сложились школы русских мореходов. В XVI–XVII веках Московия располагает очень неплохим рыболовным и торговым флотом. Что характерно — возник этот флот совершенно независимо от флотов других европейских держав. Никто не прорубал окно в Европу и не лазил в окно нараскоряку. Никто не звал голландцев осчастливить нас своими познаниями. А флот был такой, что поморы на своих судах регулярно ходили к архипелагу Шпицбергена, Свальбарда норвежцев, преодолевая порядка 2000 километров от Архангельска. Из этого расстояния добрых 1000 километров плыли они по открытому океану, вдали от берега; добирались порой до 75, 77-го градуса Северной широты. «Ходить на Грумант» было занятием почетным, но достаточно обычным. Более обычным, чем для голландских матросов плавание в Южную Америку вокруг мыса Горн.