Константин Крылов - Нет времени
Абсолютный архетип Запада — сверхчеловек. Это человек, возвысившийся над окружающими настолько, что те не могут его познать, всё та же «вещь в себе». Достоевский выставил против сверхчеловека свою ставку — всечеловека, который «совершенный европеец и совершенный русский». То есть «свой среди чужих, чужой среди своих». Попросту говоря — шпион.
Итак, Штирлиц опровергает Чаадаева. Он находится на Западе и при том обладает как минимум одной тайной — а именно, тем, что он русский. Это радикально меняет дело: сама принадлежность к нации, с позором изгнанной «из числа избранных», становится тайной и тем самым знаком избранности. Штирлиц — дважды рожденный, он имеет второе дно и тайное имя («полковник Исаев»), что и ставит его выше европейцев (немцев).
Собственно говоря, здесь изложен путь естественной эволюции «русской мысли» — от Чаадаева до евразийцев. В этом смысле сотрудничество последних с НКВД было отнюдь не проявлением наивности или личной непорядочности, а прямым следствием их глубинных философских установок.
Педерастия, как и было сказано
Стюарт Хоум. Вста(н)вь перед Христом и убей любовь. М.: АСТ, 2004
Хорошую (а вообще-то любую) книжку можно читать двумя способами. Или как книжку — то есть пытаться получить удовольствие от чтения. Или как «артефакт культуры, обретающий своё значение только в контексте» (извините за нехорошие слова). То есть пытаться получить удовольствие от догадок на тему того, зачем и почему она написана, и к чему бы это. Правда, удовольствие вторым способом могут получить только особо продвинутые люди, которые в вышеупомянутом контексте находятся, ловят намёки, видят связи и течения, слышат ток подземных вод, и т. п. И могут сообразить даже без помощи арт-критиков, что выход романа Божистраха Поганика «Трупль» есть эпохальное событие, знаменующее собой конец дрим-панк-мува и открывающее собой эпоху пост-поца, завязанного на социальный протест, музыку «юп», по-новому прочитанного Фурье и радикальный антиэкологизм.
Нет-нет, что вы, что вы. Я ничего не имею против второго способа чтения и сопряжённых с ним интеллектуальных радостей. Что плохого в том, чтобы быть в контексте и видеть связи и течения. Это как, извините за сравнение,[97] анальный какой-нибудь секс: ну, можно и «туда», если очень уж охота и девушка не против. Однако дырок в теле барышни должно быть всё-таки две. Если у вашей барышни инсталлировано только очко, так это вовсе и не барышня, а молчел, и пристраивание к его крупу называется педерастия, со всеми вытекающими. Или, ежели без метафор: книжку, которую скучно и противно читать, читать и не нужно, будь она хоть трижды культурным событием и знаменуй она собой хучь что. Ибо такое чтение будет насилием над естеством. То бишь педерастией, как и было сказано.
Особенно обидно бывает, когда какой-нибудь хороший писатель возьмёт да и слепит изделие «второго типа», — то бишь книжку, которую можно воспринимать только и исключительно как «явление».
Стюарт Хоум — хороший дядька. Прикольный такой. Англичанин, born in 1962, панковская юность, соответствующая музычка и разухабистый лайфстайл. Участие во всяческих радикальных арт-движениях, несколько прикольных фишечек вроде «плагиатизма» (опубликовал пару чужих текстов под своим именем и обозвал это «художественным жестом» — ну, «один раз смешно»). Оказался слишком умным для того, чтобы всерьёз оставаться панком и контркультурщиком (для этого всё-таки требуется некоторая туповатость), однако не утратил соответствующих симпатий и жизненных установок, да и связи в среде и знание предмета остались при нём. Ситуация, надо сказать, творчески очень полезная: человек «любит, но всё понимает, но всё равно любит».
На русском Хоум дебютировал романом «Отсос» (Blow Job). Суть романа — изощрённое глумление над политическими радикалами всех разновидностей: неофашистами, анархистами, коммунистами, экологистами, а также заодно и всякими «художественными течениями», претендующими на андеграундность и «противостояние Системе» и при этом ведущим бесконечную вялотекущую войну друг с другом. Пресловутая «Система», впрочем, показана тоже без малейшей симпатии: она так же смешна и убога, как и её противники, разве что раскормленнее и с гладкими боками. Название книги соответствует содержанию. Сосут в романе часто и смачно, в самом буквальном смысле: журналисты у интервьюируемых, студенты у погромщиков, скины у полицейских, и наоборот… Всё это, надо понимать, развёрнутая метафора глобального отсоса Контркультуры у Системы. Но развёрнута метафора весело и смачно. Контркультурщики, кстати, на Хоума обиделись. Значит, было за что.
И вот новое сочинение Хоума на русском: «Вста(н)вь перед Христом и убей любовь» (это так наши перевели непереводимо-жаргонное название, о чём ниже). На задней обложке завлекалочка-рекламка, цитата из каких-то непонятных «критиков». Звучит так: «Этот возмутительно талантливый роман — дерзкое исследование секса и оккультизма, как в качестве жизненных идеологий, так и в качестве способов высшего познания. Здесь традиционные границы между автором и критиком, фантазией и реальностью, писателем и читателем попросту уничтожаются!»
Не верьте, граждане, рекламе! Это очень скучная и вымученная книжка.
В пересчёте на знакомые русскому читателю ингредиенты, это какая-то смесь из Умберто Эко времён «Маятника Фуко» (в книге действуют современные оккультисты), Макса Фрая (там всё время едят: главному герою нравится смотреть на жующих женщин, да и сам он покушать не дурак), фильмов ужасов (время от времени там девушек кончают — в смысле убивают, но и в этом смысле тоже) и обобщённого «Борхеса Умбертоэковича» (книга полна цитат из редких книг, композиция закольцована, полна повторяющихся элементов и претендует на некую, типа, изысканность).
Сюжет. Главный герой (элитный психопат, время от времени воображающий себя жертвой экспериментов спецслужб) разъезжает по Англии с однотипными девицами, изображая из себя (а также и являясь им на самом деле — это в данном случае однохренственно) оккультиста и главу магической «Ложи Чёрной Завесы и Белого Света» и постоянно что-нибудь цитирует (это, наверное, «плагиатизм»). Эта его деятельность крутится вокруг подготовки некоего жертвоприношения, которое он, впрочем, сам же и срывает, чтобы впасть в новый круг того же бессмысленного коловращения: повествование-то зациклено… В общем, всё.
Короче говоря, читать здесь особенно нечего. Человека, «находящегося в контексте», может развлечь выискивание всяких цитат и аллюзий, которых там «хоть жуй противоестественным образом» (как выражается журналист М. Соколов). К тому же тема глумления над оккультистами и их способом мышления вроде как бы продолжает тематику контркультурного глумления над контркультурой во всех её проявлениях, на чём Хоум специализируется. Возможно, его подвело плохое знакомство с предметом (впрочем, не берусь судить: вдруг он масон, розенкрейцер и вудуист и знает, как у них там всё запущено?) — а, возможно, просто книга не пошла, а бросать было жалко.
Впрочем, рецензировать плохую книгу не стоило бы труда — ни моего, ни вашего. Но всё-таки остаётся вопрос — несколько интересна «контркультура» как таковая, и есть ли в ней хоть что-то, заслуживающее внимания нормального человека?
Придерёмся для начала к самому слову. «Контркультура» — это нечто противостоящее «культуре», находящееся с ней «в контрах». При этом она является частью всё той же культуры, причём частью особенно зависимой, особенно несамостоятельной: если вдруг исчезнет всё то, с чем контркультура борется, то исчезнет и она сама. Но при этом борьба ведётся нешуточная: контркультура всеми ножками и ручками лупит «большую культуру», наносит пощёчины общественному вкусу, кидается в публику кремовыми пирожными и тухлыми яйцами и так далее. Контркультура всё время пробует на зуб границы дозволенного и при малейшем признаке слабости их атакует, пытаясь прорваться в области «запрещённого».
При этом, что важно — контркультура при этом претендует на то, что остаётся частью культуры, а не её отрицанием, то есть «безкультурьем». Граница здесь очень тонкая. Например, насрать на икону Богородицы — это обычный вандализм, за это судят. А вот нарисовать образ Богородицы слоновьим помётом[98] — типично контркультурный жест: образ вроде как бы и не осквернён, но скверен по сути.
Повторяем, грань здесь тонкая, к тому же сами контркультурщики её зачастую нарушают. Например, когда всемирно известный композитор-авангардист Карлхайнц Штокхаузен[99] назвал нью-йоркский теракт «величайшим произедением искусства» (читай — контркультурного), ему устроили такую обструкцию, что ему пришлось валяться в ногах у прессы и просить не губить старика, а потом ещё долго оправдываться, что он «не то имел в виду». Да и любители ваять Богородиц из навоза обычно ожидают судебные иски и прочие неприятности.[100] Тем не менее, они на это идут и как будто даже получают поддержку публики.[101]
