Алексей Маслов - Мистерия Дао. Мир «Дао дэ цзина»
Таким образом, по всей видимости, трактат был записан именно образованными ши, но его концепция была создана задолго до этого.
В основе «Дао дэ цзина», вероятно, лежат устные высказывания древних мистиков, бережно записываемых ши в виде разрозненных кусков, — аграфы. Затем аграфа комментировалась, шлифовался её язык — так рождался целостный трактат.
Я сильно погрешил бы против истины, сказав, что аграфа была составлена из высказываний мудрецов и философов разных школ. Как таковых школ с целостной доктриной, ещё не существовало. В отношении мистического вообще невозможно представить непротиворечивую доктрину или теорию, оно стоит вне законов формальной логики. Аграфа была составлена из высказываний разных людей, своеобразных пророков, которым эзотерическая традиция приписала статус мудрецов.
Существует предположение, что ставший классическим. вариант Ван Би как бы «вырос» из маваньдуйских версий. Под рукой комментаторов и неизвестных нам переписчиков он трансформировался, ряд иероглифов выпадал, ряд фраз добавлялся или «пояснялся», и так постепенно родился текст Ван Би. Такое предположение о формировании классического списка вполне допустимо, но далеко не однозначно. Выскажем другое предположение.
В основе как маваньдуйских вариантов, так и варианта Ван Би лежала одна аграфа. То есть не вариант Ван Би вырос из книг Бошу, но они вместе и самостоятельно черпали свои знания из одного источника. Сам по себе этот источник уже не представлял собой неупорядоченную аграфу, но текст с краткими комментариями. Тот, кто составлял комментарий (предположим Лао-цзы), и его последователи чётко разделяли текст на исходник, несущий в себе эзотерическую мудрость, и толкования к нему. Толкования приближали эзотерический план к экзотерическому, дела древности — к конкретике современного дня. Но уже ни Ван Би, ни составители Бошу не сознавали, или лишь смутно догадывались, что располагают уже комментированным текстом, причём комментированным в рамках эзотерической традиции. Ван Би же давал не столько эзотерические толкования, сколько экзотерические разъяснения. Не случайно он пытается разъяснить смысл тех или иных иероглифов, которые в его эпоху уже могли не пониматься.
В отличие от Ван Би предшествующий комментарий не толковал текст или куски из него, но как бы разворачивал его, продолжал мысль, не разъясняя отдельных фраз.
Явным примером этого может служить § 13. Он начинается с древнейшего высказывания, вероятно из аграфы: «Слава и позор подобны страху». Причём язык этой фразы настолько архаичен, что многие комментаторы открыто и безо всякого стыда признавали своё бессилие справиться с её первоначальным смыслом. Далее текст «Дао дэ цзина» напрямую комментирует первую сентенцию совсем другим языком. А Ван Би составил в свою очередь ещё один комментарий на уже комментированный текст.
Формирование канонического текста «Дао дэ цзина» началось, как нам уже известно, приблизительно в середине III в. до н. э., и почти двести лет он находился в «текучей», пластичной форме. Это можно видеть по цитатам из «Дао дэ цзина» в других трактатах. Если в трактате Хуайнань-цзы («Мудрецы с горы Хуайнань») — известном даосском произведении, составленном около 140 г. до н э., цитаты из «Дао дэ цзина» практически идентичны настоящему варианту, то в произведении представителя школы легистов, или «законников», Хань Фэй-цзы (ум. в 233 г. до н. э.) цитаты значительно отличаются. Можно встретить немало разночтений и в цитатах в «Чжуан-цзы», хотя они без труда узнаются. Итак, постепенно текст стандартизировался, существовали даже особые «книжники» — боши, занимавшиеся компиляцией произведений и следившие за их формой. Вероятно, они и закончили составление канонического варианта «Дао дэ цзина».
Ну а зачем следовало вообще записывать те мысли, которые считались, и не без основания, «тайным знанием, не передаваемым вовне»? Многие произведения составлялись как советы правителю или как поучительные истории из жизни мудрецов в качестве примеров для подражания. Но «Дао дэ цзин» не несёт дидактического оттенка, это прежде всего трактат мистических откровений.
Эпоха Борющихся царств становится временем не только окончательного формирования важнейших философских школ, но и написания базовых трактатов их представителями. Более того, сама школа начинает позже восприниматься как некая сообщность людей, собравшихся вокруг обсуждения, комментирования и следования высказываниям определённого канонического текста. Эту особенность заметил уже упоминавшийся нами католик Маттео Риччи: «Здесь, в Китае… изучение литературы развито до такой степени, что найдётся немного людей, которые бы не интересовались этим в той или иной степени. Глядя на китайцев, становится абсолютно ясно, что все религиозные течения распространялись, а религиозные доктрины внушались больше письменными трудами, нежели устным словом» [59, 446]. Обратим внимание на эту последнюю особенность.
В китайской традиции важен не просто сам письменный труд, но тот могучий импульс к духовному развитию, который в нём заложен. Проще говоря: важнее не что написано, но кто это писал, насколько он сам был погружён в то учение, которое проповедовал. В Китае написаны горы философской литературы, а собрание даосских произведений «Дао цзан» насчитывает более тысячи трактатов. Но важнейшие тексты можно пересчитать по пальцам. Вероятно, в них-то и был заложен тот импульс, благодаря которому стало возможным формирование философской школы лаоистов, духовное влияние которой сохранялось тысячелетиями.
Духовный импульс воспринимался рядом наиболее чувствительных людей. Их могло быть несколько сотен или несколько десятков, но лишь единицы умели формулировать те неясные, неопределённые мысли, которые рождались в их сознании. Это было чрезвычайно трудно, но ещё болезненнее было не выражать их. В этом случае могла возникать особая защитная реакция психики, выражавшаяся, например, в логизации, софистике или аллегорической форме «забавных похождений мудрецов». Именно на этой волне возникают конфуцианская, легистская, моистская традиции, школа номиналистов и другие. Но ряд людей всё же сумели в форме парадоксальных высказываний выразить то мистическое начало, с которым соприкоснулись, дав ему название «Дао» (это слово, правда, существовало и раньше), хотя понимали относительность различных названий для него. Постепенно была найдена оптимальная форма словесно-внесловесной передачи смысла Дао, которая и была зафиксирована в «Дао дэ цзине». Как набор высказываний она, конечно же, случайна, но переспрашивать у просветлённых людей было невозможно» да и бессмысленно: они говорили то, что ощущали. Но в то же время существует внутреннее единство трактата, каждое высказывание, каждый иероглиф которого обыгрывают идею саморазвёртывания Дао в мире и его постижение мудрецом. Вероятно, так была найдена единственно возможная в данном случае форма передачи учения. Импульс ослабевал, и трактат являлся оптимальным вариантом. ретрансляции духа просветлённых людей, которые оказались сведены в образ Лао-цзы. В дальнейшем многие даосские трактаты с успехом повторяли форму «Дао дэ цзина», но чем дальше по времени они отстояли от первотолчка, тем меньше чувствовали и тем меньше могли сами передать. Так даосизм превратился в рационалистическое и прагматическое учение о бессмертии, а не о слиянии с Дао.
И здесь мы можем вновь вернуться к вопросу о том, когда был создан «Дао дэ цзин».
Строго говоря, мы должны различать время создания текста и время его записи в виде трактата. Весьма сложно указать сравнительно точную дату, когда сформировалась теория, изложенная в «Дао дэ цзине», а вот время её письменной фиксации мы постараемся вычислить, так сказать, методом относительного анализа. Для этого следует посмотреть, упоминается ли «Дао дэ цзин», а точнее, цитаты из него в других трудах, относящихся приблизительно к тому же периоду и, наоборот, апеллирует ли «Дао дэ цзин» к уже известным нам трудам.
При анализе «Бесед и суждений» Конфуция нас постигнет разочарование: великий учитель не упоминает название ни «Дао дэ цзин», ни «Лао-цзы». В противоположность этому, «Дао дэ цзин» наполнен явной полемикой с конфуцианцами, например, осуждает слепое понимание «гуманности» и «справедливости», утверждая, что «Небо не гуманно» (§ 5). Ряд исследователей указывали, что отношение к духам в § 60 «Дао дэ цзина» — это явный выпад против моистов, которые отводили общению с духами важнейшее место в своей практике. «Дао дэ цзин» же подчинил духов более высокому началу, а следовательно, показал тщетность поклонения более низкому в ущерб высшему началу Дао. Монеты, равно как и конфуцианцы, считали обучение, получение знаний важнейшей частью жизни человека, путём его самовоспитания как «благородного мужа». Мо-цзы призывал «полниться учением». «Дао дэ цзин» же потребовал устранить учения, отвергнуть мудрость (§ 19). Всего можно указать несколько десятков таких очевидных полемических моментов, причём составитель «Дао дэ цзина», зачастую специально отталкиваясь от чисто конфуцианского утверждения, убедительно показывал его ущербность, демонстрируя блестящее мастерство полемиста.
