Юрий Доманский - "Тексты смерти" русского рока

Таким образом, в поэтическом наследии Науменко легко отыскиваются семы, традиционно присущие «текстам смерти» как таковым. Но обращает на себя внимание, что эти семы не только выступают в «классическом» виде, но и часто иронично обыгрываются (гораздо чаще, чем у Башлачева или Цоя), а это не характерно для «памяти жанра». По всей видимости, здесь тоже кроется одна из причин невостребованности «текста смерти» Майка в традиционном ключе. Следовательно, основные семы именно майковского «текста смерти» следует искать в оригинальных мотивах, которые были продекларированы в воспоминаниях о музыканте. Здесь принципиально важным является мотив игры. Напомним, что мнения по поводу игры Майка в жизни и в искусстве разделились: играл только на публике, а в жизни был совершенно другим человеком; никогда не играл, всегда был собой; Майк всегда играл роль. Актуализацию этих ипостасей можно обнаружить и в стихах Майка.

Мотив игры в поэзии Майка даже на уровне лексемы достаточно частотен и выступает в самых разных значениях. Это может быть

— игра словами с таинственным ночным гостем: «Мы будем говорить о прекрасных вещах, / Играть словами, как в биллиард» («Седьмая глава», 11);

— игра в азартные игры: «там играли в кости» («Сладкая N», 33), «Кто сколько выиграл, кто все проиграл» («Странные дни», 70);

— игра роли в жизни: «Но все сроки исполнились в срок, и каждый сыграл свою роль» («Горький ангел», 46);

— причем игра в жизни может соотносится с азартной игрой: «И мы играем в дурака, и мы валяем дурака» («Пригородный блюз № 2», 48),

— может представляться как игра в театре: «Намыль подбородок, встань в красивую позу. / Смотри, ты чем-то сродни Деду Морозу. / Аплодисмент заслужен, но от кого его ждать? <…> Напейся опять, продолжи свой фарс» («21-й дубль», 161–162),

— игра в видеоролике: «Вся жизнь — это видеоролик <…> Все люди — актеры» («Видеожизнь», 110),

— игра в кино: «Все мы в одном кинофильме, / Каждый из нас актер, / Каждый из нас сценарист, / И каждый из нас режиссер. / Каждый сам себе кинотеатр, / И каждый сам себе экран <…> В мире так много сюжетов, / В мире так много ролей <…> Но чтобы с тобой не случилось, / Не бойся играть свою роль; Вместо крови томатная паста, / И нет такого слова “боль”. / И все мы свободны делать / То, что мы делать хотим <…> Мне нравится думать, / Что жизнь — это фильм со счастливым концом» («Иллюзии», 125–126);

— игра может, через метафору зоопарка, осознаваться как негативная и воплощаться в особой точке зрения на мир: «Сегодня я понял, что вся моя прошлая жизнь / Была вовсе не жизнь, а жизнь в зоопарке» («Жизнь в зоопарке», 19);

— мотив ролевой игры является ключевым для всей песни «Уездный Город N»: «Все лица знакомы, но каждый играет чужую роль» (74);

— игра может быть знаком ностальгии по ушедшим временам: «Я любил играть с твоим котом» («Когда я знал тебя совсем другой», 88),

— может быть знаком идеального образа жизни, как это происходит в песне «Сидя на белой полосе»,

— может соотносится с образом жизни рок-звезды: «Но новый день принесет покой, / И вечером будет игра. / Новый день — все те же старые лица. / Как вся эта игра стара» («Звезда рок-н-ролла», 16);

— игра может быть двупланова — когда герой скрывает сущность за двумя масками (короля и шута): «Она сняла бубенцы с моей короны» («Мария», 119).

— наконец, мотив игры может редуцироваться связанным с ним мотивом быть самим собой: «Зовите меня как вам угодно, я все равно останусь собой — / По знаку Зодиака — Овном, по году рожденья — Козой» («Завтра меня здесь не будет», 64), «И я хочу сниматься в кино. / Я хочу быть Им, я хочу быть Ей, / Я хочу быть самим собой» («Несоответствия», 104).

И если мотив игры в отдельных песнях является однозначным и, на первый взгляд, не несет автобиографической семантики, то в системе всех песен очевидно, что этот мотив, выступая в самых разных, но сопрягаемых друг с другом значениях, при соотнесении поэтического наследия с жизненным материалом может быть востребован «текстом смерти» как ключевая сема, в которую — уже на правах составляющей — может быть включена базисная сема собственно биографического мифа: рок-звезда.

Эта сема выступает, прежде всего, как одна из масок героя.

— актуализируется типичная репутация популярного человека: «И когда я уйду, кто-то скажет: “Что-то случилось с Майком”. / И кто-то засмеется и откроет бутылку вина. / И вам про меня расскажут самую последнюю сплетню. / В мире нет ничего интересней, чем сплетни про меня!» («Я возвращаюсь домой», 31), «Знакомцы приносят тебе вино, им лестно с тобою пить <…> И потом они говорят о тебе: / “Он — мой лучший друг, я с ним пил”. / А ты не помнишь имена этих “лучших друзей”» («Выстрелы», 117).

— герой соотносит себя с понятием звезда: «Но время текло слишком быстрой рекой, / Ты не стала женой, я не стал звездой» («Когда я знал тебя совсем другой», 88), «И кто-то назовет меня негодяем, но кто-то назовет звездой» («Завтра меня здесь не будет», 64), «Ром и “пепси-кола” — это все, что нужно звезде рок-н-ролла» («Ром и пепси-кола», 123), «я теперь такой известный, / Наверное, я теперь поп-звезда» («Сегодня мне сказали, что они написали…», 137).

— в песнях содержаться указания на образ жизни звезды: «И звезды на небе гаснут, / И звезды рок-н-ролла ложатся спать» («6 утра», 59), «И каждый из нас звезда. / И все мы свободны делать / То, что мы делать хотим» («Иллюзии», 127), ситуации песен «Blues de Moscou» и «Blues de Moscou № 2».

— героями могут быть представители рок-культуры, маркированные только по этой свое принадлежности: «Ты спишь с моим басистом»[335] («Дрянь», 35), «Юра прячет свой японский “Gibson” в чехол, / Целует супругу и едет играть в рок-н-ролл» («Юные пижоны», 139), и шире — представители культурной богемы: «И я молю своих друзей — артистов, художников, поэтов / и лидер-гитаристов, / Если вы встретите ее, дайте мне знать» («Она была», 116), к которым субъект причисляет и себя.

— иронично воспроизводятся клише поведения рок-музыканта на сцене: «Мы разобьем для вас пару гитар» («Увертюра», 52).

— наконец, своеобразный манифест «Право на рок» из последнего альбома «Зоопарка» открыто декларирует принадлежность героя, тождественного в данном случае автору, к року.

По сути дела, все, отмеченные нами частные значения семы рок-звезда наиболее явно актуализировались в ранней песне Майка «Звезда рок-н-ролла» с альбома «Все братья — сестры». Эту песню можно считать как отправным моментом для развития данной семы биографического мифа, так и квинтэссенцией всего мифа в его оригинальной семантике. Мы уже отметили присутствие в песне «Звезда рок-н-ролла» сем одиночество и игра, ниже обратимся к семе пьянство. Контаминация этих сем друг с другом и с выше названными значениями семы рок-звезда (репутация и образ жизни популярного человека, соотнесение героя с понятием «рок-звезда» и др.) в программном тексте биографического мифа наглядно демонстрирует концептуальную идею «двоемирия» в жизни звезды рок-н-ролла, когда «Днем у тебя есть все, / Все ради чего стоит жить — / Дело, друзья и иногда даже деньги. / И вино, и есть с кем его пить. // Ведь ты звезда рок-н-ролла, / По крайней мере так говорят! / И мальчики в грязном и душном кафе / Счастливы встретить твой взгляд / И пожать твою руку. // Но ночью, ночью ты опять один <…> Но кто тебя слышит — десяток людей. / Кто тебя знает — никто. / Им плевать на то, что ты им отдаешь, / Им важней успеть забрать пальто, / Когда ты кончишь петь» (16).[336] Вся песня — как и «текст смерти» Майка — причудливо сочетает в себе иронию и трагизм. В этой связи можно утверждать, что песня «Звезда рок-н-ролла» во многом определила амбивалентность не только семы рок-звезда майковского мифа, но и амбивалентность «текста смерти» Науменко. В целом же понятие «рок-звезда» становится в поэзии Науменко одним из знаков образа жизни героя и переносится на формируемый аудиторией мифологизированный образ автора.

Самым же частотным мотивом в поэзии Майка из отмеченных нами сем биографического мифа является пьянство. Напомним, что и в воспоминаниях современников эта сема была нами отмечена не один раз. Но если в воспоминаниях в первую очередь отмечалось просто пьянство как образ жизни и способ смерти, то в песнях Майка эта сема представлена едва ли не во всех возможных значениях от иронии до трагедии и воплощена, прежде всего, в предметном мотиве, который мы условно обозначим как vino:

— закончившееся vino может быть знаком какого-то переломного момента жизни, выхода из определенного состояния: «Мы докурили сигареты и допили все вино, / И поняли, что наше время кончилось давно» («Прощай, детка», 10), одним из знаков кризиса: «Кто выпил все пиво, что было в моем доме — / Растафара» («Растафара», 56), причиной движенья (песня «Вперед, Боддисатва!»[337]);