Петр Радечко - Реабилитированный Есенин
Толя радовался, как мальчик. Ему рисовалась соблазнительная картина: переполненный зал Политехнического музея, шум, возбуждение. Он на эстраде, взволнованный, читает свой протест. Он отлично сознавал, при таком количестве выступающих (насчитал до сорока фамилий) легче обратить на себя внимание протестом, чем стихами, хотя бы и очень хорошими».
Однако Рюрик не согласился на провоцирование скандала. Он читал стихи и то же самое рекомендовал Анатолию, чем вызвал его крайнее неудовольствие. И вот как о дальнейшем писал Р. Ивнев:
«Я не знаю, что говорил Анатолий, зато услышал ответ аудитории: крик, свист, топанье ног, возгласы: Вон!.. Вон!.. Долой!..»
За кулисы вбежал Мариенгоф, веселый, возбужденный, торжествующий, точно он выступил с триумфом. Подойдя ко мне, примиренно сказал:
– Ну и отделал же я их, черт побери!
Глаза его сверкали молодым задором и чувствовалось, что никакой успех его так не обрадовал бы, как этот затеянный скандал».
Безусловно, Мариенгофа могли бы освистать и прогнать со сцены при чтении его кроваво-кощунственных стихов, как это случалось не раз. Но только в случае, если бы он читал их долго. И тогда слушатели могли бы говорить о его бездарности, если бы, конечно, запомнили среди других сорока авторов. В данном же случае, поскандалив из-за никчемной причины, он в глазах некоторой части публики мог прослыть смелым человеком, готовым постоять не только за свое достоинство, а и за интересы других. Опять же той самой Моськой-забиякой.
А сколько же подобных скандалов в 1919–1921 годах организовали «образоносцы» по инициативе своих бездарных «командоров», как они себя высокомерно именовали, сосчитать трудно. В том числе и с участием Сергея Есенина, который также поддавался стадному чувству загулявшей толпы. Это и расписывание похабными стихами стен Страстного монастыря, и переименование улиц, и суд над имажинистами, и многое другое.
Но когда Есенин узнал, что его «собратья по перу» повесили на грудь памятника Пушкину на Тверском бульваре табличку с надписью: «Я с имажинистами», он ужасно рассердился и потребовал немедленно снять ее. И этот факт также явился одной из причин наступавшего раскола в группе «образоносцев», отхода от них «поэта из Рязани».
Несомненно, всякий раз, участвуя в коллективных скандалах, Мариенгоф испытывал величайшее чувство удовлетворения содеянным, восторга и радости, подобные тем, что были во время его спровоцированной выходки в Политехническом музее, о чем поведал нам Рюрик Ивнев. Ведь все они были более громкими событиями, о которых судачили не только очевидцы, но и вся Москва и пресса. И везде рядом с именем Есенина, других имажинистов называлось имя Мариенгофа.
Что касается прессы, любое упоминание в ней имени будущего «романиста» производило на него какое-то буквально магическое влияние. Рюрик Ивнев живо изобразил в своей книге откровения А. Мариенгофа на эту тему таким образом:
«Хорошую книгу стихов не пропустит ни один знаток поэзии. Но славу делают не знатоки, а толпа, которая ни черта не понимает в искусстве. Какая подлость сидит в наших душах, если мы, зная цену ее похвалам, добиваемся ее одобрения…
– Никогда не думаю о толпе, – небрежно бросил я.
– Не лги, Рюрик, – тихо, но твердо сказал Мариенгоф, – не лги хотя бы самому себе… Это глупо, но… когда я вижу свое имя в газете, готов просверлить глазами бумагу… бывая почти счастлив. Хорошо это или плохо, глупо это или умно, но это так».
Ощущение счастья при виде своей фамилии в газете. Это, если хотите, причина. А следствие – скандал, чтобы попасть в газету. Любым путем. Ведь никто из журналистов не мог бы перечислить в заметке, о состоявшемся в Политехническом музее литературном вечере, имена всех выступавших там многих поэтов. А инициатора скандала назвать мог вполне.
Не тем ли самым болезненным чувством руководствовался и втянутый Мариенгофом в имажинизм международный террорист Яков Блюмкин, когда перед расстрелом за его связь с Троцким спрашивал у своих бывших коллег по террору о том, будет ли назавтра сообщение об этом в «Правде» или «Известиях»? Хоть ценой жизни он в последний раз старался привлечь внимание к своей никчемной персоне.
Ведь и после смерти Есенина, когда вся читающая Россия переживала большую национальную утрату, Мариенгоф единственный завистливо сказал, что таким образом его бывший друг «догнал славу». Она волновала «романиста» больше всего. И достичь славы он старался любым возможным для него, бесталанного, способом. Хитростью, обманом, наглостью, подлостью, как в подростковом возрасте в случае с Лидочкой Орнацкой, или иным путем. Все равно. Лишь бы о нем говорили.
Добившись посредством лести и связей определенного влияния на Есенина, как уже говорилось выше, Мариенгоф завладел и его кошельком. Сверхмодные наряды, рябчики и глухари, прислуга Эмилия, борзый пес Ирма и другие прелести привычного Анатолию с детства буржуазного быта требуют немалых расходов. И Мариенгоф щедро расплачивается за совместные расходы из общей кассы.
Однако не следует забывать о том, что к марту 1920 года Есенин имел в отличие от холостяка Мариенгофа не только законную жену, но и троих детей. Таню и Костю, которые с матерью Зинаидой Райх, проживали в Орле у ее родителей, и сына Юрия, родившегося в конце 1914 года у Анны Изрядновой. Сергею необходимо было заботиться о них. Но как, если всеми его средствами распоряжался Мариенгоф?
Зинаида Николаевна, в отличие от спокойной и безропотной Анны Романовны, была властной и эмоциональной женщиной и, конечно же, не хотела мириться с таким зависимым положением своего мужа. Притом, судя по обстановке, в которой он тогда жил, не совсем стесненного в средствах. В данный момент она, разумеется, имела все права на его поддержку. И крепкую. Не получая надлежащего, наверняка, неоднократно высказывала свое неудовольствие и мужу, и его «другу». А у «друга», на редкость наглого, зрело презрение к ней.
Если бы Зинаида Райх не оказалась убитой в 1939 году, когда уже составила план написания своих воспоминаний, можно предположить, что мы имели бы объективную картину той роли, которую сыграл Мариенгоф не только в ее судьбе, но и еще в большей степени в судьбе Есенина. Нелицеприятной и, на наш взгляд, подлой, роковой роли. Ведь не зря одну из глав книги она собиралась назвать словом «друг», взяв его в кавычки. Наверняка, во много раз труднее было бы современным реаниматорам Мариенгофа вытаскивать его на пьедестал, неизменно искажая при этом образ Есенина бесконечным цитированием лжи и грязного вранья своего подопечного, якобы до последнего дня дружившего с великим поэтом.
Поскольку осуществить задуманное Зинаиде Николаевне не дали, попытаемся путем сопоставления и анализа разных свидетельств современников смыть с ее честного имени ту грязь, которую вылил на нее этот «романист» и при ее жизни, а еще больше – после ее смерти.
Первым делом обратимся к словам дочери Сергея Есенина и Зинаиды Райх – Татьяны Есениной из ее воспоминаний о матери «Зинаида Николаевна Райх». Родилась она, как мы отмечали, в 1918 году и к моменту гибели матери уже была замужем. Нет сомнения, что дочь, хотя бы в общих чертах, была осведомлена о причине развода своих родителей. И вот что она писала: «Непосредственной причиной, видимо, было сближение Есенина с Мариенгофом, которого мать совершенно не переваривала. О том, как Мариенгоф относился к ней, да и вообще к большинству окружающих, можно судить по его книге «Роман без вранья» (С. А. Есенин в воспоминаниях современников. М., 1986. т. 2. С. 266).
Такую же точку зрения высказал и ее брат Константин Есенин в беседе с писательницей Софьей Хентовой в декабре 1984 года, т. е. за полтора года до своей смерти: «Моя мать Зинаида Николаевна Райх вышла замуж за Сергея Есенина в 1917 году. Дочь родила в Орле, куда Есенин приезжал. Все это описано Анатолием Мариенгофом очень субъективно. Мать терпеть не могла Мариенгофа» (Разговор с сыном Есенина // Музыкальная жизнь. 1989. № 24. С. 10).
Напомним еще раз свидетельство на сей счет подруги Есенина Августы Миклашевской, актрисы Камерного театра, дружившей с женой Мариенгофа:
«Анатолий все сделал, чтобы поссорить меня с Райх (жена Есенина). Уводил меня из дому, постоянно твердил, что поэт не должен быть женат… Развел меня с Райх, а сам женился и оставил меня одного… – жаловался Сергей» (С. А. Есенин в воспоминаниях современников. т. 2. С. 84).
А вот что писал по этому поводу имажинист Матвей Ройзман. Беседа его с Есениным состоялась осенью 1921 года:
«Извини, Сережа! Не понимаю, почему ты расстался с Зинаидой Николаевной и с детьми?
В глазах его вспыхнули синие огоньки, он откинулся на спинку стула и объяснил, что Мариенгоф невзлюбил Зинаиду, а она его: он, Сергей, был между двух огней. Вспыхнула ссора и Зинаида ушла от него.
Правильно ли говорил Есенин об отношении Мариенгофа к Зинаиде Райх? В своих неопубликованных воспоминаниях “Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги” (книга М. Ройзмана была выпущена в 1978 году, т. е. задолго до публикации «романиста». – П. Р.) Анатолий спустя чуть ли не полвека очень резко отзывался о Зинаиде Николаевне как о женщине и актрисе…»
