Игорь Морозов - Феномен куклы в традиционной и современной культуре. Кросскультурное исследование идеологии антропоморфизма
«Игровое отношение», о котором говорит А. Н. Леонтьев, является, собственно, тем приращением значения, которое возникает в процессе игры и которое является внешним («дидактическим») смыслом игры [о разграничении «внешнего» и «внутреннего» в игре см.: Морозов, Слепцова 2006]. Иными словами, играя с куклой, ребенок непроизвольно нарабатывает некий опыт общения с внешним миром, позволяющий ему в дальнейшем стать более взрослым.
Илл. 44
Вот как описывает роль куклы в процессе собственного самоосознания Н. А. Бердяев: «Я никогда не чувствовал себя частью объективного мира и занимающим в нем какое-то место. Я переживал ядро моего „Я“ вне предстоящего мне объективного мира. Лишь на периферии я соприкасался с этим миром. Неукорененность в мире, который впоследствии в результате философской мысли я назвал объективированным, есть глубочайшая основа моего мироощущения. С детства я жил в мире, непохожем на окружающий, и я лишь притворялся, что участвую в жизни этого окружающего мира. Я защищался от мира, охраняя свою свободу. Я выразитель восстания личности против рода. И потому мне чуждо стремление к величию и славе, к силе и победе. С детства я много читал романов и драм, меньше стихов, и это лишь укрепило мое чувство пребывания в своем особом мире. Герои великих литературных произведений казались мне более реальными, чем окружающие люди. В детстве у меня была кукла, изображавшая офицера. Я наделил эту куклу качествами, которые мне нравились. Это мифотворческий процесс. Я очень рано в детстве читал „Войну и мир“, и незаметно кукла, которая называлась Андрей, перешла в князя Андрея Болконского. Получилась созданная мною биография существа, которое представлялось мне очень реальным, во всяком случае более реальным, чем мои товарищи по корпусу» [Бердяев 1990, с. 39–40].
Смысл сущности «Ты» – иррациональность и непознанность, а в ее крайней форме – непознаваемость. Философская трактовка этого факта выглядит так: «Данность Другого нельзя вывести ни из какого опыта очевидности, ее можно только признать как нечто неочевидное», поэтому «признание Другого рассматривается всегда в качестве учредительного действия» [Исаков 2010]. Но непознаваемое, как и все, скрытое мраком тайны, стремится к сакрализации, превращаясь в священное, божество или героя, которые «есть откровение всемогущей Самости, пребывающей внутри каждого из нас». Цель ее постижения хорошо сформулировал Д. Кэмпбелл: «Познай Это – и будешь Богом» [Кэмпбелл 1997, с. 312, 313].
Видимо, именно так можно схематично обрисовать механизм, благодаря которому столь незначительная и невзрачная вещь, как кукла, вдруг обретает невиданную силу, получая возможность воздействовать на людей и природные стихии.
* * *Можно констатировать, что факт существования куклы в очень разных этнических и культурных средах на протяжении многих тысячелетий в качестве одной из самых популярных детских игрушек имеет фундаментальную психологическую подоплеку. Этот предмет играет чрезвычайно важную роль в процессе формирования личности ребенка, в процессе идентификации и осознания им собственного «Я» по отношению к Другому («Ты»). Кукла или ее аналоги являются универсальным средством выхода из состояния возрастного этапа «детского аутизма», который характеризуется предельным эгоцентризмом и сконцентрированностью ребенка на самом себе. Первым опытом такого рода манипуляций можно считать, например, распространенные в младенчестве манипулятивные и исследовательские игры со своим телом, которые подробно описаны еще З. Фрейдом.
Кукла как фактор активного диалога с миром
Одним из способов общения ребенка с куклой является постоянный диалог с ней. Это один из важнейших игровых предметов, помогающих ребенку преодолевать первоначальную закрытость «психической самости», разворачивать вовне коммуникативные свойства собственного «Я», придавать им характер активного диалога с миром. При этом аналогом куклы может быть любой иной субъект, открытый для диалога, о чем свидетельствует, например, использование детьми в ролевых играх вместо кукол собственных пальцев или воображаемых персонажей. На визуализации этого эффекта во многом построен, например, фильм Терри Гиллиама «Страна приливов» («Tideland», 2005), который по многим своим мотивам сходен с «Алисой в стране чудес» Л. Кэррола – ср. ее киноверсию в интерпретации Яна Шванкмайера («Něco z Alenky», 1988), но выполнен в стиле мрачноватой антиутопии – см. илл. 44. Склонность детей к такого рода играм вполне согласуется с наивным «анимизмом», присущим детскому мышлению, склонностью одушевлять неживые предметы [Пиаже 1932, с. 372–373; Чередникова 2002, с. 93–95]. То есть можно говорить о неком «встроенном», врожденном механизме, позволяющем выстраивать диалогические отношения и формировать «Я» ребенка, даже если по тем или иным причинам его общение с другими людьми затруднено.
Важным этапом в выстраивании диалогических отношений с окружающим миром является осознание оппозиции «Я» – «Другое» и разграничение «Своего» и «Чужого» [Голубева 2000], где «Другое» и «Чужое» на определенном этапе выступает как непознанное и опасное и подвергается мифологизации и демонизации. Отсюда манипуляции с куклой в детских подшучиваниях, нацеленных на устрашение оппонента. Вот выдержка из мемуаров Софьи Ковалевской: «Даже вид разбитой куклы внушал мне страх; когда мне случалось уронить мою куклу, няня должна была подымать ее и докладывать мне, цела ли у нее голова; в противном случае она должна была уносить ее, не показывая мне. Я помню и теперь, как однажды Анюта, поймав меня одну без няни и желая подразнить меня, стала насильно совать мне на глаза восковую куклу, у которой из головы болтался вышибленный черный глаз, и довела меня этим до конвульсий» [Ковалевская 1989, с. 13–15].
Илл. 45
Интерпретация куклы как опасной вещи, соответствующей «ужасным» персонажам современной детской мифологии, воплощениям детских фобий – «красным (черным, белым) рукам и пятнам», «черным (желтым, белым) шторам и коврам», «пиковой даме» и т. д. [см.: Чередникова 1995; РШФ 1998; Лойтер 2001 и др.], встречается в «страшных историях» и страшилках. «Родители купили девочке стеклянную куклу, ну, и ночью все легли спать. А там кукла стояла. Потом она пошла. Спрыгнула с этого, ну, с комода и пошла к девочке. Она подошла к ней и убила её». Затем кукла убивает отца и мать девочки, спасается только ее брат, которому удается разбить куклу [Шевченко 1995, с. 219, № 111]. «Однажды мама легла спать ночью и потом на следующий день она заболела. И на следующий день стало всё хуже, хуже, хуже. И под конец совсем умерла. Потом дочка так же болела, болела, потом совсем умерла. ‹…› Потом старший брат-то в комнату пошел туда ночью и спрятался, чтоб последить, чё там происходит. И там какая-то куколка вышла и иголку впустила той девочке и начала пить кровь. Тут старший брат выскочил и мечом ее убил…» [Шевченко 1995, с. 219, № 112]. В этой функции может выступать также «статуэтка белой балерины» [Осорина 1990, с. 287] или скульптура [РШФ 1998, с. 101, № 105]. Такие интерпретации куклы восходят как к традиционным представлениям о ней как своеобразной инкарнации нечистой силы [Логиновский 1904, с. 26; см. также: Лойтер 1996, с. 91–99], так и к ее интерпретациям в современной массовой культуре, прежде всего в кинематографе – см. илл. 45, демоническая кукла Чаки, кадр из фильма «Детская игра» (1988), и илл. 46, кукла-убийца, кадр из фильма «Кровавые куклы» (1999).
Иногда кукла является ипостасью людоеда. «Девочке подарили куклу. Она играла с ней, играла, играла. Потом эта кукла укусила руку ей. Потом вторую. Потом ногу. Потом вторую ногу. Потом всю съела её. Потом мама начала её разбирать… Она съела маму. И так же остальных съела. Остался только один дедушка. Дедушка приехал и вызвал милицию. Милиция приехала, разобрала эту куклу. Оказывается, там был человек-людоед. И он ел их» [Шевченко 1995, с. 219, № 113]. Аналогичные функции приписываются персонажам в детской магии «вызываний» [Топорков 1998, с. 15–55].
Илл. 46
Именно демонизацией «Другого» и «Чужого» объясняется тот факт, что дети часто боятся прямого взгляда и выкалывают глаза людей на рисунках и фотографиях [Чередникова 1995, с. 72, 80–82]. В этом же ряду немотивированные с первого взгляда случаи выковыривания детьми глаз у современных игровых кукол [ЛА МИА, с. Первомайское Инзенского р-на Ульяновской обл.]. Отметим в этой связи, что нормальный ребенок в «аутичный» период своего развития, равно как аутичный ребенок (если только картина аутизма не осложняется врожденными речевыми патологиями), как правило монологичен. Аутист «не сосредоточивается на обращенной к нему речи, она не является инструментом организации его поведения» [Никольская 1997, с. 23]. Более того, для него тягостна сама ситуация общения, а иногда и любые коммуникативные акты: обращенная к нему жестикуляция, мимика и даже взгляд.
