Коллектив авторов - Время, вперед! Культурная политика в СССР
В то же время главнейшую роль в разгроме буддийской культуры в СССР сыграли не пропаганда и создание сети советских учреждений культуры, а репрессии, с особой силой развернутые в отношении буддийской конфессии в 1930-х годах. Принудительное закрытие храмов и монастырей, аресты священнослужителей и верующих мирян привели к тотальной ликвидации очагов буддийской культуры, а также физическому исчезновению либо маргинализации буддийских священнослужителей – носителей и созидателей этой культуры. В ходе репрессий были навсегда утрачены многие произведения буддийского искусства – картины, ксилографы, рукописи. Факты уничтожения ценностей, которое совершали в основном низовые органы милиции, были вопиющими. Листами рукописей, многие из которых имелись только в единственном экземпляре (их не было даже в Тибете), оклеивались оконные рамы. Ксилографы выбрасывались на улицу, где они и сгнивали. Книги, изъятые из Цугольского дацана, использовались как топливо[256]. Попытки спасти буддийские реликвии, предпринятые Институтом востоковедения АН СССР и Комиссией по делам религиозных культов при ВЦИК в 1934–1935 гг., запоздали, так как разграбление и варварское уничтожение многих памятников буддийской культуры к этому времени уже было практически завершено[257].
В конце 1930-х годов, после фактической ликвидации буддийской конфессии в СССР, борьба с буддийской культурой и искусством потеряла для власти актуальность. В годы Великой Отечественной войны антирелигиозная пропаганда, в том числе антибуддийская, была приглушена – вначале в связи с необходимостью мобилизовать всех граждан страны, в том числе верующих, на защиту Отечества, впоследствии в связи со взятым советским руководством курсом на максимальное использование религиозных конфессий в целях внутренней и внешней политики.
Тем не менее буддийская культура оказалась поистине народной, что подтвердил интерес населения к возрождению буддийских религиозных институтов, которое произошло в 1946 г. (открытие Иволгинского дацана в Бурятии и создание Всесоюзного духовного управления буддистов). Верующие и ушедшие в «подполье» священнослужители сохранили буддийскую культуру как духовно, так и физически, спасая от уничтожения и поругания предметы религиозного искусства. Буддийские религиозные церемонии проводились в течение всей советской эпохи – как официально, так и тайно (см., например, Дело Дандарона, Флоренция, 1974). Окончательное возрождение буддийской культуры в нашей стране произошло в конце 1980-х годов.
© Синицын Ф., 2013
IV. Наука и жизнь
Борис Степанов. Инерция реформы: советская культурная политика 1950-1960-х годов в зеркале исторической периодики[258]
Развитие исследований советского общества характеризовалось усложнением исследовательских представлений об обществе и советском человеке, о взаимоотношениях культуры и власти. Обращение к более сложным социальным и антропологическим моделям было связано как с преодолением идеологических составляющих предшествующих концепций (в частности, концепций тоталитаризма), так и с привлечением новых групп источников и методов анализа[259]. Эти тенденции, впервые оформившиеся в области социальной и культурной истории, сегодня определяют и исследования по истории советской науки. Задача заключается в том, чтобы работа в этой области не только стала формой возвращения (и, шире, канонизации) забытых имен и инструментом формирования и трансляции корпоративной памяти, но и способствовала адекватному пониманию институциональных рамок взаимодействия ученых и культурных механизмов, определявших образ науки и ее место в жизни общества. В этой статье обсуждаются возможности такого изменения исследовательской оптики на материале исторической периодики 1950-1960-х годов.
Для изучения профессиональной периодики в контексте культурной политики представляется полезной перспектива социологии культуры. В рамках нижеследующих – поневоле эскизных – рассуждений не затрагивается роль исторических журналов в формировании того, что называется сегодня «политикой истории», т. е. их влияние на содержание советской исторической культуры в описываемый период. Речь пойдет о модернизации системы исторической периодики, о направлениях и пределах ее дифференциации в контексте взаимодействия политики, науки и журналистики и соответственно о том, в какой степени общими или специфическими были процессы, происходившие в академической сфере, по отношению к другим дисциплинам и, шире, другим сферам социальной и культурной жизни. Предлагаемый подход, как представляется, позволяет не только наметить возможности изучения культурной истории науки. Исследования журналов можно считать одной из лабораторий, где происходит выработка представлений о профессии. Выработка на этом материале нового понимания соотношении науки, культуры и политики могла бы стать вкладом в изменение характера профессиональной саморефлексии историков.
Советские исследования журналов были посвящены преимущественно становлению исторической периодики в первые послереволюционные десятилетия и призваны были представить ее формирование как часть партийного строительства и, естественно, носили апологетический по отношению к советской историографии характер. Эта концепция была спроецирована и на послевоенную периодику[260]. В постсоветской историографии деятельность исторических журналов рассматривалась преимущественно в контексте противостояния научного сообщества и власти. Не случайно безусловным лидером в рейтинге исследовательского интереса оказывается журнал «Вопросы истории» в период редакторства A. M. Панкратовой (1953–1957), ставший своего рода символом оттепельной историографии и породивший целую исследовательскую традицию[261]. Деятельность этого журнала рассматривается исследователями как одно из наиболее ярких проявлений курса на десталинизацию исторической науки как в содержательном (пересмотр господствующей версии истории и, в частности, доминировавшей интерпретации роли различных политических партий в революционном движении начала XX в.), так и в организационном плане (попытка перестройки научной коммуникации, организации публичных дискуссий и т. д.). В целом этот курс пользовался поддержкой партийного руководства и лично Н. С. Хрущева, однако в связи с изменением внутри– и внешнеполитической обстановки и в ходе противостояния, возникшего внутри исторического сообщества, деятельность журнала была осуждена постановлением ЦК «О журнале „Вопросы истории“» от 9 марта 1957 г.[262], а созданная A. M. Панкратовой редколлегия – расформирована.
Подробный анализ деятельности журнала «Вопросы истории» оказался значимым с точки зрения выстраивания новой версии развития исторической науки, описывающей ее в контексте нарастания и надлома оттепельных веяний. Дальнейшее развитие подобных исследований потребовало выработки более сложного понимания политической подоплеки этих событий и корректировки жесткой версии о том, что этот процесс определялся противостоянием «культуры и власти», ретроградов и консерваторов. Привлечение документов из партийных архивов дало возможность увидеть этот конфликт не только как идеологическое противостояние, но и как результат борьбы внутри научного сообщества и самих партийных структур[263]. Другим результатом этих исследований можно считать стремление не просто усмотреть в деятельности журнала «веяния оттепели», но оценить резонанс, вызванный и самой этой деятельностью, которую уже историки той эпохи соотносили с деятельностью «Нового мира»[264], и разгромом журнала в 1957 г.
Если мы обратимся к систематическому анализу состояния исторической периодики, то последнее событие не будет уже выглядеть только лишь надломом оттепельных веяний, каким оно предстает в постсоветской историографии[265]. Стоит отметить, что постановление 1957 г. было последним в череде проработочных указов, объектом которых становились исторические журналы[266]. Вместе с тем практически одновременно с развернутой партийными инстанциями кампанией против «Вопросов истории» происходит радикальное преобразование системы исторических журналов, которое в определенном смысле можно считать началом нового этапа существования советской историографии и организации воспроизводства исторического знания в Советском Союзе.
Дело заключается в том, что созданные в 1945 г. «Вопросы истории» были на момент окончания войны почти единственным настоящим историческим журналом в СССР. Конечно, уже в первые послевоенные годы началось возрождение изданий, существовавших в довоенный период. Практически сразу же вслед за созданием «Вопросов истории» в 1946 г. были возрождены «Вестник древней истории» и «Советская этнография», «Ученые записки МГУ» и «Ученые записки ЛГУ» (с 1947 г.). В 1946 г. создан новый журнал «Преподавание истории в школе». Кроме того, было возрождено и несколько периодических сборников: «Исторические записки» (с 1945 г.), «Советская археология» (с 1945 г.) «Советское востоковедение» (с 1945 г.), «Труды МГИАИ» (с 1946 г.), «Исторический архив» (с 1949 г.), а также «Византийский временник», издание которого прекратилось еще в 1928 г.
