Странствующие маски. Итальянская комедия дель арте в русской культуре - Ольга Симонова-Партан
Полней, полней! И, сердцем возгоря,
Опять до дна, до капли выпивайте!
Но за кого? О, други, угадайте…
Ура, наш царь! Так выпьем за царя.
Он человек, им властвует мгновенье,
Он раб молвы, сомнений и страстей,
Но так и быть, простим ему гоненье,
Он взял Париж и создал наш лицей
[Пушкин 1981: 56].
Лотман описывает Александра I в том же ключе, указывая на постоянную игру и смену масок на сцене русской истории. Лотман пишет:
Александр не только не чуждался игры и перевоплощений, но, напротив, любил менять маски, иногда извлекая из своего умения разыгрывать разнообразные роли практические выгоды, а иногда предаваясь чистому артистизму смены обличий, видимо, наслаждаясь тем, что он вводит в заблуждение собеседников, принимающих игру за реальность [Лотман 1998: 632].
Лотман останавливается на театральности в публичном поведении императора и на его таланте к плетению сложных политических интриг. В качестве одного из примеров подобной театральной игры приводится эпизод устранения Александром I с политической арены одного из министров – М. М. Сперанского. Искусно подготовив политическую интригу, полагаясь на донос, Александр плакал, уверяя, что не имеет к случившемуся никакого отношения, и обвиняя во всем коварных придворных [Лотман 1998: 633]. Лотман помещает поведение императора в контекст эпохи, когда театральность считалась приемлемой нормой. Император, по мнению Лотмана, являлся своего рода хореографом или автором трагедий и комедий русской истории на политической сцене. Пушкин оценивает примесь актерства в характере государя в контексте арлекинад, присваивая Александру I титул царя-Арлекина.
Очевидно, что Пушкин, как и многие представители русской аристократии, был хорошо знаком с итальянскими арлекинадами, посещал цирки и балаганы. Ю. А. Дмитриев описывает популярность итальянских пантомим начала XIX века, привлекавших зрителей всех сословий: от крестьянства до дворянства и аристократии. Балаганы продолжали процветать и в середине XIX в. Современник Пушкина, академик А. В. Никитенко, описывает арлекинады 1831 года, продолжающие быть одной из самых популярных форм развлечений: «К Леману не легко пробраться. У дверей его храма удовольствий так тесно, как в церкви в большой праздник до проповеди. Я с трудом пробрался к дверям» [Дмитриев 1977: 112][21].
В 1831 году одна из самых читаемых газет – «Северная пчела» сообщает, что предпочитает арлекинады и балаганы драматическому театру: «Что до нас касается, то мы отдаем преимущество хорошей пантомиме перед веселыми трагедиями и плачевными комедиями» [Дмитриев 1977: 112][22]. В XIX веке пантомимы с Арлекинами в главной роли постоянно разыгрывались на аренах цирков в конце представлений, они анонсировались заранее, чтобы привлечь зрителей. К примеру, в анонсе, опубликованном в 1834 году в «Московских ведомостях», сообщается:
Астрафий Каспар честь имеет известить почтеннейшую публику, что… будут даны представления… состоящие в танцах на лошадях и на канате, а в заключение каждого представления даны будут новые итальянские пантомимы [Дмитриев 1977: 115][23].
Упомянутые в анонсе итальянские пантомимы все еще использовали импровизационную технику комедии дель арте и оставались популярными долгие годы, традиционно заканчивая представления. В 1847 году «Северная пчела» хвалит ведущих балаганных исполнительниц, предсказывая, что в балаганах «верно будет больше посетителей, чем в концертах» [Дмитриев 1977: 112][24]. По словам Дмитриева, балаганные и цирковые арлекинады имели ошеломительный успех у русской публики и требовали от актеров того же уровня мастерства, что и в дворцовых представлениях XVIII в.:
От актеров, особенно от исполнителя роли Арлекина, пантомима требовала акробатической ловкости. Спасаясь от бесконечных погонь, он делал сложные прыжки и другие трюки, балансировал по канату или в бешеном темпе вертелся колесом [Дмитриев 1977: 114].
Русская периодика второй половины XIX в. содержит дополнительную информацию об итальянских масках, странствующих по дорогам русской культуры. В 1872 году «Русский художественный листок» опубликовал статью под названием «Странствующие комедианты», в которой проводится параллель между искусством скоморохов и арлекинадами:
…наши национальные скоморохи… заменились немецкими комедиантами, которые превратили народные сцены в арлекинады с акробатами и фокусниками. Эти комедианты переезжают из города в город и показывают народу свои возвышенный представления. Они обыкновенно разбивают на площади или рынке огромную палатку и, устроив в ней места для зрителей на подмостках, представляют неслыханныя и никогда никем не виданные игры [Сиповский 1900: 606].
Представления арлекинад в российской провинции подталкивали местных русских актеров к тому, чтобы разыгрывать собственные представления, усваивая и русифицируя иностранные модели [Сиповский 1900: 606–607]. В. В. Сиповский пишет о существовании юмористического литературного журнала «Арлекин», где в 1859 году была опубликована поэма, сочиненная от лица Арлекина и рассказывающая о его генеалогии, странствиях по свету и метаморфозах на европейских сценах. Поэма дает русскому читателю представление о перемещениях Арлекина из аристократической в массовую культуру, о его успехах как в европейских театрах, так и на ярмарочных представлениях. Поэма также обрисовывает ретроспективу судьбы Арлекина в России:
Мне местом рождения был город Бергам,
Мое назначенье – по свету скитаться,
Всегда веселиться, смешить и смеяться!
И я, итальянской природы дитя,
На родине милой жить начал, шутя:
По улицам бегал, на площадь являлся,
Кувыркался, прыгал, плясал и кривлялся;
Хоть, правда, я грубо шутил иногда,
Но шутками людям не делал вреда!
За это бергамцы меня полюбили, —
Они ведь не очень взыскательны были!
В осьмнадцатом веке задумал я вдруг
Искать просвещенья, искусств и наук —
Чтоб светлую роскошь увидеть поближе.
Явился я смело в блестящем Париже.
Там счастие было мое таково,
Что даже Пирон, Флориан, Мариво
Меня наградили вниманием лестным
И сделали скоро повсюду известным!
Карлино, Лапорт, Томассен, Доминик
Умели очистить мой грубый язык, —
И вот я в театрах на сцену поставлен,
В высоком сословьи любим и прославлен.
Но счастье непрочно: настала невзгода, —
Известно, что в свете господствует мода.
Ну, стала злодейка меня обижать,
И мне из Парижа пришлось убежать.
Я прямо в Россию, в ту самую пору,
Когда Петербург удивлялся Дюпору.
Но мода и тут мне злодейкой была —
В балете приюта никак не дала!
Что было мне делать? Куда тут деваться?
Пришлось мне опять в балаганах являться.
Покорствуя этой злосчастной судьбе,
«Послушай, голубчик, – сказал я себе, —
Уж если нельзя быть на сцене артистом,
Так, знаешь, попрoбуй
