РАФАЭЛЬ САБАТИНИ - Торквемада и испанская инквизиция
XXXVII. Всякий, кто похоронит умершего христианина в неосвященной земле или на иудейском кладбище».
Речь идет о многих еврейских обычаях, ставших неотъемлемой частью жизни людей этой национальности – обычаях, которые возбуждали злобу даже в отношении самых искренних из «новых христиан». Будучи более рационалистическими, чем религиозными, эти правила вовсе не означали отступничества в пользу иудаизма, ибо не содержали ничего явно противоречащего христианскому учению. Более того, некоторые из этих обычаев (например, прощальный ужин перед дальней поездкой) были широко распространены и среди христиан. Но в изданном севильскими инквизиторами перечне они были умышленно названы свидетельствами отступничества.
Очевидно, что «новые христиане» не были ограждены от доносов недоброжелателей. Некоторые из этих параграфов столь сумасбродны и абсурдны, что остается только согласиться с Льоренте: формулировки инквизиторы составляли с определенно злым умыслом. Он утверждает, что они умышленно раскинули сеть пошире, чтобы тяжелым уловом убедить королеву в правдивости сообщений о необычайной распространенности иудаизма в Кастилии и в настоятельной необходимости учреждения института инквизиции.
Действовали ли они при этом в соответствии с полученными от Торквемады и Охеды инструкциями – неизвестно, но мало сомнений в том, что результаты полностью соответствовали желанию обоих, так как подтверждали их настойчивые внушения королеве.
Система шпионажа, созданная инквизиторами для увеличения «улова», была столь же хитрой и коварной, как и все в истории шпионажа. Вообразите монаха, карабкающегося на крышу монастыря Святого Павла субботним утром, чтобы высмотреть и отметить дома «новых христиан», из чьих труб не шел дым, и представить трибуналу эти сведения; это влекло за собой арест обитателей по сильному подозрению в приверженности иудаизму, согласно которому субботу нельзя оскорблять разведением открытого огня.
«Что можно ожидать от трибунала, избравшего такой путь?» – спрашивает Льоренте и сразу дает ответ: «Того, что случилось – ни больше, ни меньше».
С методами процедуры судебного разбирательства, проводимого инквизиторами, нам сейчас нет необходимости подробно знакомиться. Пока достаточно сказать, что к порокам, присущим такой системе судопроизводства, если говорить о первых инквизиторах Севильи, надо добавить рвение – не только когда выносили обвинительный приговор, но и когда сжигали еретиков, – рвение столь свирепое, что не оставляло сомнений: инквизиторы потворствуют проявлению ненависти по отношению к евреям.
Вот слова здравомыслящего хроникера Пулгара, в общих чертах одобрявшего введение инквизиции, но в конкретном случае действий Морильо и Сан-Мартина отметившего: «Методами, которыми велись судебные разбирательства, они показали, что с ненавистью относятся к этим людям».
За аутодафе 6 февраля последовало другое – 26 марта, во время которого в полях Таблады были сожжены семнадцать жертв. Когда вспыхнули и эти костры, инквизиторы поняли, что у них не будет недостатка в человеческом горючем. Сожжения следовали одно за другим с такой частотой, что лишь в течение ноября – по словам Льоренте – двести девяносто восемь осужденных были отправлены на костер только в самой Севилье, а семьдесят девять прощенных заслужили замену смертного приговора на пожизненное заключение.
Мариано – историк, воздававший благодарение Богу за учреждение инквизиции в Кастилии, сообщает с ужасающим спокойствием, что количество сожженных иудеев в архиепископстве за 1481 год превысило восемь тысяч, а еще семнадцать тысяч были подвергнуты епитимье.
Многие бежавшие из страны, будучи разыскиваемыми и признанными виновными как неподчинившиеся решению суда, тоже шли на костер, но в виде кукол. Служба инквизиции проводила ужасные фарсы заседаний по делам умерших, и, признав их виновными, доминиканцы выкапывали их тела и швыряли в костер.
Деятельность Святой палаты была столь чудовищной, что грозила достичь масштабов настоящей бойни, и губернатор Севильи распорядился возвести в полях Таблады постоянную каменную платформу огромных размеров, известную как Кемадеро, то есть место сожжения. По углам оно было украшено изваяниями четырех пророков. Эти колоссальные гипсовые статуи, сообщает Льоренте, сложили не только для украшения. Он говорит, будто они были пустотелыми и в них можно было поместить человека, обреченного умирать на медленном огне.
Однако, в этом утверждении, пожалуй, содержится очередное недоразумение. Если статуи были бы выполнены из гипса (о чем сообщает Льоренте), они не выдержали бы жара разложенных под ними очагов. Кроме того, поскольку гибель в такой духовке должна быть более затяжной и мучительной, чем у столба, трудно придумать, на каком основании, когда все в равной степени виновны, кто-то из осужденных должен быть подвергнут высшей степени мучений. К тому же, инквизиторы стремились, чтобы страдания жертвы были хорошо видны верующим.
Кемадеро оставался стоять памятником религиозной нетерпимости и фанатичной жестокости, пока солдаты Наполеона не разрушили его в начале девятнадцатого столетия (Гарсиа Родриго сообщает, что архитектором этот тщательно продуманного жертвенника был чрезвычайно религиозный «новый христианин», которому Святая палата нашла применение и в качестве судебного исполнителя. Однако, уличенный в следовании иудейским обычаям, он был сожжен на том же Кемадеро, который сам и соорудил. Никто из других авторов не упоминает об этой истории, включая Льоренте, и остается отнести ее к категории мифов, подобных тем, которые утверждают, что первой головой, отрубленной на гильотине, была голова ее изобретателя, господина Гильотена.).
Морильо и Сан-Мартин действовали настолько безжалостно и настолько пренебрегали справедливостью и соблюдением даже элементарных правил судебной процедуры, что в конце концов сам папа в январе 1482 года обратился к монархам с письмом протеста.
Эдикт, предписывавший дворянам арестовывать всех, кто бежал из Севильи, заставил многих «новых христиан» отправиться еще дальше в поисках безопасности. Некоторые уехали в Португалию, другие пересекли Средиземное море и нашли убежище в Марокко, тогда как еще одна значительная часть, собрав волю в кулак, бросилась искать спасение в самом Риме, у ног Его Святейшества, Прочие беглецы появились уже после того, как трибунал приступил к своей страшной работе. Все они шумно выражали свои жалобы и протесты: несмотря на невиновность, им пришлось покинуть государство, бежать от ненависти и несправедливости инквизиторов и направиться в поисках защиты к наместнику Христа, в чьих руках было право и обязанность защищать всех христиан и верных католиков.
Они подробно ознакомили папу с методами преследования; жаловались, что инквизиторы в своем стремлении добиться обвинительного приговора действуют исключительно по собственной инициативе, без согласования с экспертом и епископским судьей, чье присутствие при разбирательстве дел, затрагивающих вопросы веры, считалось обязательным; описывали, как их изгоняли со всех официальных постов, несправедливо сажали в тюрьму, жестоко пытали, ложно порочили как еретиков, после чего передавали в руки гражданских властей для приведения приговора в исполнение и конфисковывали имущество, из-за чего их дети, заклейменные позором, оказывались в полной нищете.
Папа внял этим стенаниям, убедившись в их правоте, и выразил свой протест Фердинанду и Изабелле. Он заявил в своем бреве55, что лишил бы инквизиторов должностей, но ограничен тем, что их назначили монархи по своим собственным соображениям, и предупредил, что в случае появления новых жалоб будет вынужден сместить инквизиторов. Одновременно он отменил данное монархам право назначать инквизиторов.
Глава IX. ВЫСШИЙ СОВЕТ
Королевская чета без какого-либо протеста подчинилась папскому вмешательству и лишению права назначать инквизиторов в своем королевстве. Такая покорность кажется неожиданной, если вспомнить прежнюю ее позицию, но на то были две серьезные причины.
Не следует забывать, что значительное число «новых христиан» находилось при королевском дворе и в ближайшем окружении королевы (к их числу принадлежал и ее секретарь Пулгар). Мнение Пулгара о событиях в Севилье мы знаем, и можно утверждать, что его разделяли все христиане еврейского происхождения. Эти «новые христиане», как и прочие, настойчиво извещали монархов о творимых жестокостях и несправедливостях, привлекая их внимание к декрету, который заставлял невинных детей страдать за проступки, приписанные их родителям, – декрету безжалостному, когда родители были действительно виновны, и просто чудовищному, когда вина была лишь предполагаемой.
