Владимир Кутырев - Последнее целование. Человек как традиция
До сих пор этот тип человека обычно отождествляется с подлинным, аутентичным, «настоящим». Он автор величайших достижений в познании и покорении природы, накопил огромные сокровища духа, творец мировых религий, философии, художественной литературы, музыки, живописи и других видов искусства. Его жизнь – пример жертвенности и эгоизма, высокой доблести и низкого коварства. «Я раб, я Царь / Я червь, я Бог» (Г. Державин). Культура, личность, духовность – разные ипостаси человека как ценностно-рационального субъекта социального действия. Мало кто ставил бы под сомнение это достигнутое за тысячелетия дикости и варварства поистине историческое завоевание. Наоборот, смысл жизни, цель развития индивида видятся в том, чтобы овладевать культурой, стать личностью, достичь вершин духовности.
Видятся! Если только смотреть назад и верить тому, что люди говорят открыто или по инерции. Если же анализировать новые процессы и нарастающие тенденции, то придется обратиться к последнему, выделяемому М. Вебером типу социального действия – целерациональному. Его возникновение он связывал с промышленной революцией и распространением буржуазных рыночных отношений, но использовал скорее методологически и лишь в конце своей знаменитой работы на эту тему /предпоследний абзац/ решился на мировоззренческую оценку. «В настоящее время стремление к наживе, лишенное своего религиозно-эстетического содержания, принимает там, где оно достигает своей наивысшей свободы, а именно в США, характер безудержной страсти, подчас близкой к спортивной. Никому не ведомо, кто в будущем поселится в этой прежней обители аскезы; возникнут ли к концу этой грандиозной эволюции совершенно новые пророческие идеи, возродятся ли с небывалой мощью прежние представления и идеалы, или, если не произойдет ни того, ни другого, не наступит ли век механического окостенения, преисполненный судорожных попыток людей поверить в свою значимость. Тогда-то применительно к «последним людям» этой культурной эволюции обретут истину следующие слова: «Бездушные профессионалы, бессердечные сластолюбцы – и эти ничтожества полагают, что они достигли ни для кого ранее не доступной ступени человеческого развития»[31]. М. Вебер обсуждал эти идеи как предположения, но вот сейчас, к началу XXI века можно определенно сказать, что победило «или»: целерациональное действие из аспекта поведения личности превратилось в ее основу и привело к возникновению другого (типа) человека – Актора.
Понятие актора – (актера, действователя, дельца) стало использоваться в социологии в первой четверти XX века. В контексте определенного теоретического направления. Теперь им, по-видимому, можно характеризовать особый исторический тип человека рыночно-технологической эпохи, постепенно заменяющего собой личность. Актор-носитель рациональности как последовательного стремления к сознательно и заранее поставленной цели. Он «разумный эгоист», для кого чувства, общение, переживание теряют собственную ценность. Душа у него то, что может помешать и чаще всего мешает достижению результата. Его жизнедеятельность постепенно редуцируется просто к деятельности, желание счастья вытесняется тягой к комфорту. Активность актора индуцируется не столько его непосредственными потребностями, сколько навязанными ему в социальных отношениях и воспринимаемыми умом. Предельно сокращая фазу образно-эстетического восприятия мира, он сразу опирается на концепты или даже просто метит его знаками. Поэтому он чужд поэзии, живописи, сохраняющихся в обществе больше как наследие. Он не способен к любви и практикует секс как обездушенную любовь. Актор – «человек без сердца». Если о том же сказать этически – без ценностей. Он знает только цену. Всему.
Личность трансформируется в актора в процессе научно-технической революции, нарастания быстроты и сложности социальных действий, их опосредования вещами, точнее, их всеобщим эквивалентом – деньгами. По мере того как личность становится актором (категория духовности при этом вырождается в менталитет как мышление, очищенное от ценностей), а культура как регулятор социальных отношений заменяется технологией и социотехникой, в общественно-историческом плане она заменяется цивилизацией. «Человеческая душа, – писал Н. Бердяев, не может выдержать той скорости, которой от нее требует современная цивилизация. Это требование имеет тенденцию превращать человека в машину… Техническая цивилизация по существу своему имперсоналистична. Она не хочет знать личности. Она требует активности человека, но не хочет, чтоб он был личностью»[32]. Актор – продукт отчуждения (К. Маркс), аномии (Э. Дюркгейм). Продукт превращения закрытых (заповедями религии, нормами морали, канонами эстетики, то есть культурой), «теплых и душных» обществ в открытые – свободные и холодные, «цивилизованные». Если культура рождает личностей, носителей духовности, предполагая способность к альтруизму и служению другим, (в случае религии служению всего общества чему-то трансцендентному), то цивилизация культивирует эмпирических индивидуалистов. Они озабочены своей свободой и «самореализацией», в которую входят, прежде всего, богатство, успех, здоровье. «Зачем живем? для Высокого» – думал Н. Гоголь. Увы, это не так. В наше время совсем не так. Главное, чтобы было больше вещей, продуктов, чтобы с комфортом перемещаться от стола к унитазам. Проникнутые иронией и презрением к чему-либо возвышенному, эго-техно-центристы все, кроме «пользы», кроме «эффективности», считают лишним, «традиционализмом и идеологией». Кто не вписался в эту модель: переживает, любит, доверяет, общается, а не «коммуницирует», тот вытесняется на обочину социума, в маргиналы. Объявляется «лузером».
Принято считать, что философы, мыслящие люди озабочены угрозой стихийной гибели культуры и личности, потерей гуманистического и духовного измерения мира. Ориентация на «иметь» вместо «быть» ведет, как убедительно показал Э. Фромм, к деградации человека. Представляется очевидным, что ей надо противостоять. Однако подобная очевидность обманчива. В современном обществе активизируются силы, сознательно стремящиеся к «поднятию» актора из сферы рыночного хозяйства и возведению его в норму вообще. Именно он – «упешный человек». Противиться этому процессу пытаются силы, организационно когда-то шедшие под флагом социал-демократии, сейчас, впрочем, почти расссеянные. Их главный лозунг: «Рыночной должна быть экономика, но не общество». Культура в таком случае как бы исключается из парадигмы целерациональной деятельности, выражая потребность людей в бескорыстном общении. Однако они не делают погоды. Впереди в технологизации и либерализации жизни Америка, страна, где, как говорят сами американцы, надо не жить, а «функционировать». Концептуальное обоснование замены личности актором разрабатывалось здесь же, в рамках бихевиоризма, философского прагматизма, карнегианства, дианетики и т. п. В Европе первым известным автором, кто провозгласил необходимость покончить с «классической гуманитарной культурой», а в сущности просто с культурой, был «оптимистический технократ» Ж. Фурастье. Покончить с самого начала, в образовании, которое должно переориентироваться на подготовку человека технологического типа. Чистого функционера. Хотя такой человек духовно бедный, именно он, обладая иммунитетом к «мифологическим идеям», способен адаптироваться к все более набирающему скорость прогрессу. С большей осторожностью, видя драматическую сложность взаимодействия культуры и инструментального разума, обсуждал судьбу личности в постиндустриальном обществе А. Турен. Его «действователь» не столько включен в систему, сколько как субъект общественного движения противостоит ей[33].
В России дискредитация культуры и личности набирала силу по мере дискредитации социалистической идеологии и строившегося под ее флагом «нового общества», хотя в виду неразвитой социальной базы неолиберализма она довольно долго велась в основном через бессознательную подмену понятий, «переставления» их знаков. Вот образец такого подхода: «Диктатура рынка» не оставляет для «архаического человека» шансов на выживание. Человек архаический вдавливается в узкие ниши маргинального существования, заменяясь человеком динамическим… динамическая доминанта спускается на молекулярный уровень, пронизывает ментальность каждого члена общества»[34]. О чем речь? Под архаическим имеется в виду нерыночный, нелиберальный человек. Вся добуржуазная история, все великие творцы культуры и искусства от Греков и Возрождения до конца XX века, если в стране не было свободного рынка, как, например, в Советском Союзе – архаики, носители эсхатологического сознания. Потому что личности, а современен и достоин жизни только «динамический человек», то есть актор. Культура в этом контексте не упоминается вообще или приравнивается… к варварству, после которого сразу начинается цивилизация. Россия вступила в нее, когда отказалась от социалистических утопий и любых других ожиданий «должного». Иногда варварство смягчается до средневековья. Только «качественные характеристики жизни, утвердившиеся после 1991 года, не оставляют места средневековому восприятию мира»[35]. (Спасибо и на этом; в предыдущих работах автор, объявляющий себя либералом и сторонником диктатуры, если она рыночная, конечно, квалифицировал как варварство всю российскую историю!). Таким образом, культура, отождествляемая с варварским и средневековым мировоззрением, остается в прошлом или оценивается как то, что надо преодолеть. На смену ей идет цивилизация, где личность уступает место актору, а духовность и ценностное отношение к миру заменяется социально-гуманитарными технологиями. Это и есть «конец истории», о котором более резонансно напишет Ф. Фукуяма. Конец осевого времени человечества. Начало его, (а может быть уже и не его) новой судьбы.
